Стихотворения Поэмы Проза - Яков Полонский

   Однажды, поздним вечером, потихоньку, ползком, пробрался он в кабинет своего отца, прижался и притаился, как мышонок, в уголку между шкапом с книгами и диваном, на котором на ночь постилалась простыня, клались подушки и одеяло для Кирилла Кирилловича (кабинет его по ночам превращался в спальню). Кирилл Кириллович сидел, по обыкновению, перед лампой с медным колпаком и, наклонив к перу голову, писал... Светлый кружок рисовался на темном потолке, прямо над стеклянной трубкой лампы и ж над широким затылком трудолюбивого доктора.... Илюша долго смотрел на этот кружок, долго наблюдал его... наконец, заметил в середине его неуловимо-быстрое колебание едва заметной тени (следствие подымающейся кверху копоти) и уже задал себе вопрос: что это такое делается над головой отца его? уже не крошечные ли это духи вылетают из каждого торчком стоящего на голове доктора волос, в виде вихря, похожего на столб комаров, вьющихся перед закатом солнца над болотной кучкой.

   -- Барин,-- произнесла Августа, неожиданно появляясь в полурастворенную дверь.

   Илюша прикрылся концом бархатного халата, свесившегося с дивана, и притаил дыхание.

   -- А? -- спросил доктор, поднимая голову.

   -- Где это наше дитя?.. нигде не видать его.

   -- Его здесь нет, не приходил,-- отозвался Кирилл Кириллович.

   -- Чудеса! Не найду его, да и только.

   -- Как же это?.. Не забежал ли в кухню -- а? Не в сенях ли? Как бы того, смотри, не скатился с лестницы.

   -- И не знаю, где, право,-- произнесла Августа, исчезая за дверью.

   Минут через пять доктор вышел из кабинета. Вслед за ним, тихо, как котенок, проскользнул в темную гостиную Илюша; вскочил на кожаный диванчик, притворился спящим и торжествовал, слушая, как везде ищут его, как отец его идет в кухню, а Августа, со свечей в руках проходя коридорчиком, говорит: "Дитя, куда вы спрятались?" Надо было видеть его радость, когда Августа, открыв его пребывание на диване, так удивилась, что едва не выронила подсвечника из рук.

   -- Господи,-- говорила она,-- раза три прошла я мимо вас со свечей, прошла и глядела. Отчего это я вас не заметила? Как будто кто мне в глаза песку насыпал.

   -- Я тут был,-- проговорил Илюша, закрывая руками озаренное смехом личико.

   -- Ну что, нашла? -- раздался голос Кирилла Кирилловича.

   -- Да вот, заснул было на диване, а я его, барин, и не заметила.

   -- Что ж он, невидимка, что ли, какая-нибудь? -- бормотал Кирилл Кириллович, уходя в кабинет.

   Этот случай подтверждает слова мои, что и самая резвость Илюши была какая-то тихая. Когда Августа, не зная сама, чему так радо дитя ее, укладывала Илюшу спать, он спросил ее:

   -- А разве есть такое средство, чтобы сделаться невидимой?

   -- Как это можно невидимой быть?

   -- А как же папа сказал: "Разве он невидимка?"-- значит, бывают невидимки.

   -- А бог их знает, я этого никогда не слыхала. Почивайте с богом!

   И она сама закутала ноги его в одеяло и ушла, на прощанье поцеловав маленькую ручку своего маленького барина.

   Илюша был мальчик не без способностей. Его память не уступала воображению, он знал содержание всех книг, которые побывали в руках его; но свои небольшие уроки учил медленно, вероятно, оттого, что мысли его постоянно были заняты каким-нибудь новым открытием или припоминанием какого-нибудь такого обстоятельства, которое в наши годы, читатель, не имеет значения не только обстоятельства, но и вовсе не имеет ни малейшего значения, одним словом, почитается сущим вздором с нашей точки зрения.

   Какого же рода были эти открытия? А вот паук, едва заметный глазу, опускается с потолка на едва заметной, от малейшего дыхания колеблющейся паутине -- открытие, потому что этот паук занимает его ребяческую голову точно так же, как астронома заняла бы новая планета, едва заметная в телескоп и утвержденная посреди других небесных тел на совершенно незаметном основании, называемом силой тяготения.

   Извилистая трещинка на стене около карниза -- новое открытие. Илюша воображает, что эта трещина похожа на профиль медведя в колпаке, и припоминает по этому случаю волнистые слои и темные пятна -- следы бывших сучьев на дверцах старого шкапа с платьем, пятна, которых расположение похоже на глаза, нос и уши какого-то животного, ему еще неизвестного.

   Заключите же сами после этого, какое влияние могли иметь на него все те картинки, гравированные и литографированные, которые в черных рамках размещались по стенам гостиной, над диваном, против дивана и между окнами.

   Эти картинки были изучены им до мельчайших подробностей, поняты, как только способна была понимать их душа ребенка. Он с ними по целым часам мысленно беседовал. Вот Илюша взлетает на стул и предается глубокому созерцанию молодых, прекрасных лиц Джульетты и Ромео; выражение лиц их как бы отражается на детском лице его; он инстинктивно понимает, что этот поцелуй прощальный, горький поцелуй -- и пылкое его воображение, забегая вперед и не довольствуясь настоящим, уже рисует перед ним картину их будущей встречи, и ему снится радость свидания после долгой, долгой разлуки.

   На одной гравюре изображен был какой-то разбойник, замахнувшийся на женщину, упавшую к ногам его. Илюша клочком бумаги залепил злое лицо ненавистного ему разбойника.

   Таким образом, каждое лицо на этих картинках, за недостатком развлечения, заменяло ему недостаток общества, вносило в душу его новые понятия о том, что делается на свете, и каждое пользовалось известной степенью его симпатии или антипатии.

   Но статуя Весны, с своим античным профилем, была, так сказать, его маленьким кумиром. К ней гораздо более, чем даже к Августе, лежала душа его. Он сам осторожно сметал с нее пыль, клал конфекты и плоды у ее подножия; и когда канарейка начинала петь, оглашая стены звучной трескотней своего голоса, ему казалось, что эта канарейка для того только и создана, чтобы тешить слух вечно улыбающейся, опустившей руки и грациозно наклоненной гипсовой красавицы.

   Была весна, то есть весна петербургская. На дворе, в тени, лежали еще обледеневшие грязные кучи снега, а уж ладонь, приложенная к стеклу окна, обращенного к солнцу, чувствовала теплоту его. С Невы еще подымался пронзительный холод, а уж франты средней руки начали облекаться в летние пальто и летние брюки... Но, бог с ними, и с Невой, и с петербургскими франтами! Илюша воображал Неву океаном, а о франтах имел самое темное, неопределенное понятие. Первый солнечный день, в который Августа выставила в гостиной зимнюю раму и отворила окошко, был для него самым приятным, праздничным, весенним днем. Он не отходил от окна и был в таком настроении духа, что если б мог или смел, то с радостью отозвался бы на крик петуха, вскочившего на забор по ту сторону улицы. Августа вымыла окна, расставила на них цветы, вполовину опустила тиковые с розовыми полосками шторы и ушла в кухню варить кофе для доктора.

   В гостиной остался один Илюша. Он слегка прозяб у окна, уселся на своем любимом диванчике и озирал не роскошную, но довольно пестро убранную комнату. Большая проволочная клетка с веревочным гнездышком, с баночкой воды и двумя канарейками, широколапые кактусы и месячные розы в полном цвету, картинки на стенах, белая статуя Весны, золотой луч солнца на складках одежды и розовый полусвет на устах ее, тишина, весенний воздух и, наконец, довольно приятный шорох, производимый цепкими лапками двух птичек, прыгающих с прутика на прутик,-- все это вместе погрузило маленького мечтателя в какое-то сладостное полузабытье. Сперва он облокотился на старую, шитую гарусом, подушку, потом лег и протянулся.

   Наконец, глаза его остановились на лице статуи... К ее вечной неподвижной улыбке примешивалось что-то неуловимо живое, как будто и в самом деле уста ее получили способность дышать с появлением весеннего солнца и весенней сырости. Мальчик припал головой к подушке и, то лукаво улыбаясь, то лукаво жмурясь, поглядывал на нее из-под руки, как бы желая убедиться, не перестанет ли улыбаться эта милая головка в те минуты, когда он на нее не смотрит или постоянно улыбается.

   Доктор сидел у себя в кабинете, писал и курил; Августа в кухне кипятила сливки.

   Вдруг небывалый стук разом перепугал и доктора, и хлопотливую Августу: оба бросились в ту комнату, где был Илюша. Доктор разинул рот и поднял брови; Августа всплеснула руками: статуя Весны была низвергнута с своего пьедестала и весь пол усыпан гипсовыми обломками; возле опрокинутого, с подломленной ножкой стула стоял Илюша, неподвижный, бледный, с опущенными ресницами, как преступник, пойманный на месте преступления.

   -- Дитя, дитя, что вы наделали! -- вскричала Августа.

   -- Что он наделал? -- заговорил доктор, приводя в движение изумленный рот свой.-- Что он наделал? Разбил мою статую. Весну разбил -- вот он что наделал! Да! Похвалим мы его за это, да! Умник, дескать, молодец, да! Вот он тут какие штуки выделывает!