В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

В конце февраля в одно из воскресений после церковной службы и обеда, который всегда подавали в залах, прозванных принцем Александром Гессенским морганатическими, мы заметили в одном из залов огромную неуклюжую птицу с распростертыми крыльями, придававшими ей колоссальный и даже устрашающий вид. Мы уже слышали о финском орле (так называют у нас эту птицу) от графа Бориса Перовского, которому как-то Государь жаловался, что видит ежедневно у себя за окном громадную птицу, раздирающую несчастных голубей.

— Я отдал приказ поймать этого зверя, — добавил Государь, — но, несмотря на все усилия, сделать этого не удалось.

Тем не менее несколько дней спустя с помощью ловушек и других ухищрений птица была поймана.

Самое странное то, что такая же птица несколько раз садилась на крышу Зимнего дворца над покоями Государя Императора Николая за несколько дней до его кончины.

Я сама помню, какие толпы собирались в том конце дворца, чтобы понаблюдать за птицей — вестницей несчастья. Рассказывают даже, что видели, как, появившись на крыше в последний раз, птица взмахнула крыльями и полетела в направлении крепости, — но кто может ручаться за верность этого рассказа?

Но вернемся к княгине Юрьевской. 6 января Государь отказался, видимо, из-за нездоровья от активного участия в рождественской церемонии, которая началась с обедни в большой церкви и завершилась освящением воды в павильоне, возведенном на Неве по этому случаю. Когда мороз не слишком силен, то обыкновенно после церемонии бывает военный парад.

Великий князь Наследник и его братья сопровождали церемонию, а Государь присутствовал на обедне в маленькой дворцовой церкви, куда были приглашены и мы в парадных платьях.

По окончании Божественной литургии все перешли в Малахитовый зал, окна которого выходили на реку и на павильон. До сих пор княгиня Юрьевская блистала своим отсутствием, но в один прекрасный момент я услыхала, как Государь приказал камердинеру известить княгиню, что церемония начинается.

Она появилась незамедлительно, одетая в платье из алого бархата, перед которого был вверху донизу усыпан бриллиантами. С ней были двое ее детей.

С ее появлением в зале произошло нечто необычное: сердечная атмосфера, царившая там, разом переменилась и словно повеяло ледяным холодом.

Великие княгини сухо подали руку вошедшей и тут же сгрудились в другом углу. Дамы и господа свиты (в том числе и я) при виде ее тоже поспешили отодвинуться и делали вид, что оживленно беседуют, дабы защитить себя и развеять неприятное впечатление.

Не знаю, заметил ли Государь этот невольный молчаливый протест, но он не двинулся с места и образовал отдельную группу со своей семьей, не смешивающуюся ни с кем.

Приближался час обеда, я оглянулась вокруг себя и с ужасом обнаружила, что я старше всех присутствующих дам и, следовательно, подвергаюсь опасности быть приглашенной за стол Государя. Сбежать, избавиться от такой чести, исчезнуть наконец, — не было ничего желаннее для меня.

Как испуганный ребенок, я быстро забилась за один из самых дальних столов в надежде, что про меня забудут. Но от судьбы не убежишь, и едва я скромно уселась в уголке, как ко мне подошел князь Иван Голицын, чтобы препроводить туда, где мне пришлось сидеть одной среди августейших особ, совершенно, по-моему, спавших с лица из-за присутствия нежеланной дамы.

За круглым столом все сидели в таком порядке: во главе Государь, справа от него Великая княжна Цесаревна, рядом с ней Великий князь Константин-отец, затем княгиня Юрьевская и Великий князь Николай Николаевич, я, старый принц Ольденбурге кий, его невестка принцесса Евгения Максимилиановна, и замыкала кольцо Великая княгиня Александра Иосифовна, седевшая, таким образом, слева от Государя.

Кто-то сказал мне, что княгиня Юрьевская казалась очень смущенной, войдя в гостиную. Возможно — я не обратила внимания на ее приход, но за обедом она более чем справилась со своим смущением, и я могла бы позавидовать ее самоуверенности, поощряемой, по правде говоря, усиленным ухаживанием двух братьев Государя, особенно старшего.

Увлеченный комплиментами в адрес княгини Юрьевской и ее великолепных драгоценностей, которыми она была увешана, и давая таким образом возможность ей обмениваться через стол с Государем словечками и намеками об их совместном прошлом, Великий князь, казалось, забыл о соседстве Великой княгини Цесаревны, к которой грубо повернулся спиной. Лишь спустя добрые четверть часа он, наконец, вспомнил о ее присутствии и поздоровался:

— Ах, ты здесь, Минни!

Она покраснела до корней волос и, глядя на него свысока, отчеканивая каждое слово, несколько раз повторила ироническим и даже презрительным тоном:

— Да, да, я тоже здесь, тоже здесь, как видишь.

— Знаете, — поделилась она со мной, когда речь впоследствии зашла о том обеде, что знаете, — гордыня не в моем характере. Я охотно подам руку солдату или крестьянину, когда это нужно, но неблагородные манеры Великого князя так меня возмутили, что я даже не постеснялась присутствия Государя.

Я тоже, со своей стороны, с негодованием наблюдала за этой сценой, спрашивая себя, что должен подумать Государь, не проронивший ни слова, но — я уверена — слышавший все.

Январь и февраль прошли в постоянных треволнениях. Общественное мнение как во дворце, так и в городе было возбуждено. То и дело возникали семейные скандалы, причиною которых была выскочка, настраивавшая Государя против его законных детей. Последние вели себя безукоризненно, но тщетно они старались подчиняться всем требованиям — они не могли побороть свои чувства настолько, чтобы дойти до выражения любви княгине Юрьевской, которой они не испытывали. Отсюда ссоры, обиды, упреки, становившиеся иногда просто угрожающими.

Однажды в порыве гнева Государь даже заявил Наследнику, что отправит его вместе с семьей в ссылку.

Положение Наследника становилось просто невыносимым, и он всерьез подумывал о том, чтобы удалиться «куда угодно, — как он выразился, — лишь бы не иметь больше ничего общего с этой кабалой».

Какую жестокую разницу в своем положении должен был он ощущать по сравнению с прошлым! Прежде бывший любимцем отца, он привык к его вниманию и, конечно, не был готов к обидам, наносимым ему теперь ежедневно. Встречая малейшее противоречие, Государь стал злоупотреблять своей двойной властью отца и монарха и обрушивал ее на головы своих детей по любым, даже малозначительным поводам.

Я узнала эти подробности от Лорис-Меликова, который в минуты глубокой подавленности и усталости приходил иногда ко мне приклонить свою голову. Я очень жалела этого несчастного калифа на час, но по-прежнему не доверяла ему. Дорого заплатил он за царскую милость и почести.