Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

— Мы, господа хорошие, вреда никому не хотим. Кроме врагов свободы, понятное дело. И потом — увозили б вы отседова своих мальчишек. Грех это, господин полковник, мальцов под пули. И сами б уходили. Чего драться-то, теперь заживем! Свобода будет!

Полковник Аристов не спорил. Угостил делегатов папиросами, покивал. Спросил:

— А как же с хлебом-то сейчас в городе? С провизией? Поезда не ходят…

— На Николаевский вокзал ходят. И на Финляндский. Туда чухонки-молочницы товар возят. Коровы-то каждый день доятся, свобода иль не свобода. Так что Бог не выдаст, свинья не съест, господин полковник. Главное — что свобода!..

— А что… — дернулся было Аристов, однако разом и Чернявин, и Яковлев разом на него зашикали. Спора не случилось, депутация «Треугольника» благополучно вернулась к себе.

— Федор, — Две Мишени поднялся, поправил ремни. — Поешь со своей командой и будьте готовы, до утра ждать нельзя. Бардак этот должен кончиться, сюда рано или поздно наведаются уже не рабочие дружины, а боевые части. Пора действовать.

— Завтра с утра тут уже будут германские части, господа, — вполголоса сказал Яковлев. — Вы правы, Константин Сергеевич, это будут уже не наши питерские рабочие, с которыми вполне договориться можно.

— Мы их опередили, но ненамного. Переночуют, с рассветом двинутся, — согласился Чернявин. — Царскосельскую ветку никто не обороняет, приедут, как на параде…

— Значит, действовать надо сейчас. Семен Ильич, ваша третья рота самая старшая. Она и пойдёт.

— А где наши первая и вторая, так никто и не знает, — вздохнул Чернявин.

— Надеюсь, что в центре, — отрывисто сказал Две Мишени. — Но туда, господа, нам с вами соваться нет никакого смысла. Оборона есть смерть вооруженного восстания, как говорится.

— Это кто сказал? — заинтересовался Яковлев. — Никогда не слыхал подобной фразы!

— Да был тут один такой… — неопределённо ответил Аристов. — Солонов! Готовь своих молодцов.

— Константин Сергеевич, да что вы задумали?!

— Центр города блокирован. Если сейчас и не полностью, то завтра его запечатают. И добьют. Гвардия застряла в Стрельне, и я уверен, что их туда просто выманили. Германцы высадили десант — «десант свободы» — заставили развернуться все верные Государю части, а сами спокойно зайдут в город с юга. Неважно, по Николаевской дороге или по Царскосельской, или по обеим вместе. «Временное собрание» — в Таврическом дворце. Значит…

— Значит, туда и надо бить, — заключил Яковлев. — Вот только когда они туда соберутся…

— Они и сейчас почти все там. Заседают, а вокруг счастливо манифестирует освобождённый народ.

— И мятежные полки…

— И мятежные полки. Но они нас не ждут, к тому же, господа, пришла пора снова вспомнить специальный автомоторный отряд «Заря свободы». У нас, помнится, и лозунги соответствующие имелись…

Торопливо очищены консервные банки — «Щи съ мясомъ и кашею, порцiя на обѣдъ. Вѣсъ 1 фунтъ 70 золотниковъ»[1] — стрелки-отличники кое-как, наспех, пришили к папахам красные ленты наискось. Над грузовиками подняты кумачовые транспаранты. Заурчали моторы, вспыхнули фары; третья рота плотно, локоть к локтю, набилась в кузова, облепила подножки. Сотня штыков, три пулемёта, гранаты и даже миномёт — всё тот же «ланц» с дальностью в двести сажен. Четвертая рота следует пешим порядком. Пятая остаётся охранять вокзал и бронепоезд. Запасов хватит, натащили из Измайловских магазинов, окна заложены, подходы пристреляны, в бойницах пулемёты; с налёту не возьмёшь.

Конечно, в грузовиках ехали сейчас и многие офицеры корпуса: казак-подъесаул Евграф Силантьев, начальники отделений третьей роты капитаны Бужинский и фон Кнорринг, преподаватель тактики подполковник Чеботкевич и ещё с полдюжины. И, конечно же, полковники Яковлев с Аристовым.

По вымершим питерским улицам ехали быстро. Не мудрствуя лукаво, прямо по набережной Обводного канала до пересечения с Лиговским.

Здесь их встретила первая застава.

Федор невольно вспомнил рабочих-дружинников — не отличаясь выправкой они, тем не менее, выглядели куда лучше тех, что грелись сейчас у костров или слонялись туда-сюда, спрятав ладони в рукавах шинелей.

Напоминали они сейчас не солдат, а каких-то наполеоновских гренадер, возвращающихся с добычей из разграбленной Москвы. На перекрёсток они натащили всяческой мебели (явно из разорённых квартир и ближайших магазинов), у иных поверх шинелей накинуты шубы, у пары прямо на шее висят связанные шнурками новенькие ботинки.

Но, мародеры или нет, а баррикады они возвели серьёзные. Не проедешь, бампером не оттолкнешь…

Приближающиеся грузовики заметили. Правда, как и в той деревеньке, особой тревоги не выказали — потому что Две Мишени, сидевший за рулем головной машины, дисциплинированно остановился, высунулся из кабины:

— Эгей! Отворяй ворота, пехота! Автомоторный отряд «Заря свободы»!

— Куда следуешь? — спросил какой-то усач, как раз с шубой на плечах. Встать по уставу перед офицером он и не подумал.

— К Таврическому дворцу, — без малейшей запинки ответил Две Мишени. — Приказ явиться срочно!

— Нету больше приказов, — захохотал усач. — Свобода у нас теперь!

— Да здравствует свобода! — немедля подхватил полковник. — Но ты нас-таки пропусти. А то вдруг в Таврическом решат, что мы того, гидра контрреволюции и в расход пустят!..

— Уа-ха-ха! Гидра! Славно сказано! — загоготали охранявшие перекрёсток. На иных Федор, при свете костров и фар, смог рассмотреть погоны Литовского полка, на иных — 1-го Пулемётного, но хватало там и личностей явно к армии не принадлежавших.

— Проезжай, — отсмеявшись, махнул усач. — А то, можешь, задержишься? Городового мои недавно спымали, вешать сейчас будем врага трудового народа!

Федор ощутил, как пальцы сами собой сжимаются на цевье.

— А зачем его вешать? — равнодушно осведомился меж тем полковник. — Охота тебе, воин свободы, руки марать? Понимаю, был бы толстосум какой, буржуй, что не хочет с трудовым народом делиться; а тут какой-то околоточный! Да какой с него прибыток?

— А ты, полковник, хорошо рассуждаешь! — опять загоготал усач. — Ей-богу, позвал бы в наш отряд, нам лихой народ в надобности! Это ж не просто фараон какой, у меня с ним личные счёты! Не чаял свидеться, ан вот как — столкнулись!

— Ну, дело твоё, начальник, — пожал плечами Две Мишени. — Нам недосуг вот только. Вели пропустить. Да, и как тебя звать-величать-то? А то словно и не люди мы с тобой!..

— Как звать, как звать!.. — Федя подумал, что усач им попался уж больно смешливый. — Я ж тебя не спрашиваю, полковник, где погоны свои добыл, с кого снял!..

— Да с чего ты решил? — искренне удивился Аристов. — Полковник я и есть, служу свободной России. Раньше царю кланялись, а теперь новые времена; а что чин мне присвоили — так не отказываться же, верно?

— Ну, ладно, — махнул рукой усач. — Зови своих, полковник, отворяй ворота, мои ребята, вишь, заняты.

К кострам вытолкнули человека со связанными руками, в грязной шинели, едва заметна была овальная бляха на груди. Ни ремня, ни портупеи, ни погон, ни шапки, лицо — сплошное месиво запекшейся крови. Губы разбиты, едва стоит.

— На чердаке прятался, — деловито сказал усач. — Да горничная одна углядела. Прибежала, нам сказывала. Ну, молись, фараон, коль умеешь! Смертынька твоя пришла, за все твои прегрешения против трудового народу!

— Это ты, что ль, Жук, народ трудовой?.. — с трудом просипел городовой. — Каторжник ты беглый, вот ты кто!..

— Да кончаем с ним, чего мешкаешь?! — крикнул кто-то в солдатской шинели.

Две Мишени напоказ ещё разок пожал плечами и повернулся спиной, как бы являя полное отсутствие интереса к происходящему. Однако видел Фёдор Солонов, видели его «стрелки-отличники», видели офицеры: правая рука Аристова нырнула за отворот шинели, массивная кобура с маузером осталась висеть, как висела.

— А как ж ты его вешать-то собрался, добрый молодец, здесь ведь даже фонарей не осталось — все свалили! — повернувшись вполоборота, бросил Аристов.