Долина Колокольчиков - Антонина Крейн

И когда наступил вечер и по всему городу зазвенели призрачные колокола, Хегола ужаснулся, осознав, что забыл о самом главном – о времени.

– Нет! – побледнел он, поднимая голову от ящика, который нашёлся в секретной комнатке в подземелье башни и крышку которого Тофф только что подцепил ножом.

При звуках колоколов ящик развеялся серым прахом – будто кто-то дунул, стирая карандашный рисунок с бумаги… Они все так рассыпались год от года. Пепел и пыль, дыхание смерти в осеннем городе.

Хегола подхватил свой сундук и побежал наверх, спотыкаясь на ступенях, а колокольный звон всё нарастал. Сердце бешено колотилось в груди Тоффа.

Он вылетел обратно в главный холл башни, бросился к распахнутым арочным дверям, за которыми алыми трепещущими языками догорал закат на бесконечно высоком небе – я успею, наверняка успею, – но… Стоило красной леске последнего солнечного луча лопнуть, погрузив город во тьму, как Асулен преобразился.

Всюду зажглись огни. Зелёные, колдовские – мёртвые. Они вспыхнули в пустых окнах и на сторожевых башнях, дозорных вышках и в глубине иссохших колодцев. Листва на деревьях развеялась по ветру. Призраки животных, обитатели Асулена, беззвучно ушли под землю. На ста белоснежных башнях, где неистовствовали колокола, появились грандиозные, давящие силуэты давно стёртых с лица земли великанов – отпечатки прошлого…

И в этом гибельном и гнилом мёртвом свете по плитам старого города к Хеголе рванули голодные тени. Острые. Хищные. Не оставляющие от своих жертв даже костей.

Вот теперь он действительно остался один.

Тофф опустил сундук и зажёг между ладонями огненный шар.

– Frekgo! – воскликнул он, делая его больше, поднимая одной рукой над головой, а другой – выщёлкивая пальцами мелкие искры. Их Хегола пускал в тени, которых становилось всё больше, которые стягивались вокруг него трепещущим чёрным маревом.

Но теням было плевать. Если искорки и прожигали их, то дыры затягивались мгновенно.

Их невозможно побороть. Надо бежать отсюда. Это – единственный шанс, – понял Тофф.

Но как же забрать сундук, если для колдовства нужны две свободные руки?

Я вернусь за ним завтра. Он закрыт, они его не съедят.

Хегола сделал несколько шагов к выходу из башни. Тени напирали, не пускали его, стягивались всё более плотной тьмой. Тоффу казалось, что он пытается отодвинуть невидимую стену. Давление росло, белки его глаз покраснели.

– Я не сдамся! – прорычал он, переступая порог башни.

Всё нормально! Вот – начало положено, он уже что-то смог! Впереди – да – длинные улицы, целые кварталы теней, впереди – вся ночь, до рассвета часы и часы, но…

– Не сдамся! – повторил Хегола, вырываясь ещё на несколько метров вперёд.

Тени были везде. Они потоками стекали по некогда белоснежным стенам, выползали из слепых дверных проёмов, скатывались с городских акведуков. Тени обхватывали каждый клён, каждый камень, со спины обнимали скульптуры с обломанными руками, змеями обвивались вокруг столбов. Тоффу казалось, что они ползут даже по небу, съедая блестящие звёзды…

Долгий путь – очень трудный, изматывающий, и с каждой секундой всё более жуткий, потому что одно дело – защищать тех, кто стоит у тебя за спиной; и совсем другое – уходить от самого драгоценного, бросая его. Двигаться неизвестно куда, во тьму, совсем одному…

Я вернусь за вами.

Магия Хеголы иссякала. Ему уже не хватало сил обуздывать и черпать энергию унни из внешнего мира – и он решил вкладывать в заклинания самого себя.

Огненный шар над головой старосты разгорелся ярче, когда колдовство начало пожирать его изнутри. Обуглились кончики пальцев. Хлынула кровь из носа, зрение подводило – Тофф был уверен, что не моргает, но вспышки темноты постепенно разрастались, подменяя реальный мир, и он шёл, не зная куда.

– Я… – пробормотал он, чувствуя металлический привкус крови во рту. – Не…

«Сдамся» он уже не смог сказать. Язык не слушался, ноги стали тяжёлыми и будто ненастоящими – как на них вообще стоять? В теле, казалось, безостановочно что-то лопается и рвётся – сосуды, связки, сочленения, – но Хегола продолжал безжалостно разрушать себя, горя, как свечка, вкачивая каждую частичку своего существа в колдовство. Потому что если он сумеет отогнать тени и выбраться из города, то потом обязательно, обязательно излечится. А вот если нет…

Он поднажал ещё. Зрение погасло, по горлу изнутри, кажется, хлынула кровь.

Ничего, ничего. И слепым я смогу жить. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Я потом со всем разберусь, сейчас главное – выбраться…

Но и всех сил тренированного тела Хеголы не хватило на противостояние теням. Шар в его поднятых руках задрожал, уменьшаясь, и он почувствовал ледяное дыхание, сухой и трепещущий шёпот, прокравшийся в самые уши:

Наконец-то, чужак.

Наконец-то мы отведаем твоей плоти.

Шар мигнул и погас. Хегола упал на землю, и муравьиным водопадом на него хлынули тени. Боль разрывала каждую его клеточку – от неё невозможно было укрыться, тени распяли его и растягивали, каждой хотелось, чтобы ей досталось побольше…

Хегола Тофф умер.

Его полностью поглотила тьма, но сознание отчего-то не угасло. Оно будто переместилось из головы ниже, спряталось в золотую точку, горящую у каждого человека в груди, не тронутую тенями, и вместе с этой искрой, бьющейся, будто птица в клетке, выскользнуло наверх.

«Сейчас она угаснет, и я исчезну навсегда», – отстранённо и на удивление спокойно подумал Тофф, бросая последний взгляд на пустынные улицы Асулена, на раскачивающиеся в вышине колокола, на утопающий под тенями скелет.

В этой ночи – его последней ночи на свете – были, оказывается, и красота, и величие. Такие глубокие алые и чёрные цвета на снегу. Такое ясное, звонко-хрустальное, игрушечное небо над таким же игрушечным городом. Всё вдруг стало правильным и тихим, и искорка-Тофф поднимался всё выше, готовился раствориться в единой энергии унни и слиться с ней, как вдруг…

Его расслабленный взор скользнул по Рассветной башне, её распахнутым дверям и сундуку, стоящему на каменных плитах… И по жадной свирепой тени, пытающейся просочиться в щель под крышкой, трепещущей, как язык отвратительного существа.

Благость мгновенно слетела с души Хеголы.

«Она хочет убить их».

Искра Тоффа рванула вниз и вперёд, к башне, будто комета, с каждым мгновением разгораясь всё сильнее. Что-то великое, от чего он только что отвернулся, расстроилось из-за его выбора. Что-то знающее с нежностью и болью протягивало к нему любящие руки, но Хеголе было плевать.

Стремительно пронеслась его золотая искра по улице и яростно впилась в тень, обвивающую сундук. И, тогда как обычные