Голод Рехи - Мария Токарева

«Интересно, а я так могу?» – задумался пустынный житель, прикидывая, куда бы ему так же забраться. В первом поединке с Лартом что-то подобное получилось, хотя оба списали такие чудеса на реакцию тренированного тела. Или жрецу помогала предельная сосредоточенность? Он не принимал возражений, не видел помех, ведь во дворце с высокой башни за сражением с ужасом наблюдала его сахарная принцесса. Рехи-то прекрасно понимал это. Когда есть цель, когда невозможно опоздать даже на долю секунды, кажется, что нет ни преград, ни опасностей.

Жрец успел как раз вовремя: первые крючья зацепились за край стены, но он вновь применил линии. Они натянулись и налились кровью, но еще никого не убили.

– Прекрати! – вскричал внезапно голос. И окружающие жреца пираты с воплем зажали уши, из которых потекла вязкая кровь. Голос причинял им невероятную боль. Но, похоже, его обладатель сам страдал. Не праведным гневом звучал этот призыв отца-божества к сыну-жрецу, а утробным воем раненого ящера.

«Да это же снова Двенадцатый!» – отчетливо осознал Рехи и еще больше устрашился видений. Наяву ему надо было следить за их маленьким лагерем, а из таких снов он снова рисковал не выбраться. Оставалась одна надежда на чутье Ларта, потому что при столкновении с Двенадцатым Рехи целиком утрачивал ощущение своего тела.

– Прости, отец, я защищаю этот город.

Лиловый жрец вновь застыл, вновь нерешительно сжимая концы длинных плетей-лезвий. Абордажные крючья посыпались спелым стальным урожаем к подножью стены вместе с головами тех, кто их закидывал. Веревки нескольких осадных лестниц распались, как от кислоты. Это случилось по одному лишь велению жреца, по одной его страсти и желанию спасти. Не такому уж преступному.

– Ты должен защищать мир, а не город, – с подлинной скорбью объяснил Двенадцатый. По мнению Рехи, лучше бы не болтал, а сам помог. Хотя в те моменты он не казался опасным безумцем, до которого сложно добраться даже его «создателю» и другому Стражу Вселенной.

– Я защищал Мирру, – сквозь зубы пробормотал лиловый жрец. Он нарушил все законы ради своей любви. Рехи посетила ужасающая догадка: осознанно или под действием порыва жрец выпивал силу не врагов, а своего учителя. Исковерканные линии приносили больше разрушений, но, казалось, приближали к победе. В атаку жрец тоже шел не из ненависти или жажды уничтожения, но за ним стелился кровавый след.

Он и не замечал, как много людей на улицах беспричинно упали замертво, как много зданий объял огонь. Конечно, все натворили злокозненные пираты, это их вина. Жрец не видел, а Рехи со своего шпиля четко наблюдал картину корчащегося в мучениях города. Далеко не каждую жертву настигла чья-то стрела, далекого не каждого пронзил острый меч. На короткое время город словно бы объял внезапный гибельный мор.

– Ты должен защищать мир. Не развязывать войны, а прекращать их! Ты сделал только хуже, посеял больше ненависти и раздора, – проревел завыванием ветра голос.

– Я защитил Мирру, – упрямо отозвался жрец, вскидывая поседевшую голову: – А иначе в твоем мире нет смысла.

– Непокорный глупец, – пророкотал вместе с небесным громом далекий голос.

– Пусть так! – не согласился лиловый жрец, растеряв всю свою былую покорность. Через миг его пронзила дикая боль: один из уцелевших пиратов обошел его со спины и вонзил кинжал меж лопаток.

– Видишь, что бывает, когда сеешь ненависть?

– О! Проклятое племя! – взревел жрец, неестественно выворачивая руки и с силой выдергивая клинок. Хлынула кровь. Он еще взмахнул линиями, но, видимо, глаза его застилала тьма. Кто-то кричал: «Несите его в замок! Лекаря, лекаря!» Но Рехи чувствовал только густую, как деготь, непроглядную мглу.

Она залепляла глаза, затекала в уши, заполняла легкие, как темная вода источника под горой. Не оставалось ничего, кроме бездонного колодца.

«Ларт, я тону!» – закричал было Рехи, но язык не принадлежал ему. Что-то отвратительное и страшное обволакивало его со всех сторон. Вода лучше, вода смывает грязь. Здесь же растворилась бесконечная темнота. В ней лишь проскальзывали змеями искаженные линии. Сон соединился с реальностью в том месте, где обитал теперь Двенадцатый. Рехи догадывался, почему в Цитадели никого не находили, и красный маяк видел лишь он: развенчанный Страж остался в мире линий, в этом черном лесу, о который жег руки даже Сумеречный Эльф.

– Проклятье! Рехи! Ты меня слышишь? – донесся откуда-то издалека голос. Возможно, это Ларт звал, хотя нет, хриплые надсадные интонации принадлежали кому-то другому.

Рехи пошевелился, взмахивая руками и ногами, изо всех сил балансируя на грани сознания, чтобы не утратить себя. Линии же буравили разум, проникали в него, выполаскивая мысли. Оставалось лишь алое свечение и боль жреца в лиловом, смешанная с его гневом. Донесся лязг стали, прокатился новый раскат, точно врезались колоссальным лезвием в скалу.

– Тринадцатый! Уходи! Ты… ты разрушитель! – взвился Двенадцатый Проклятый. Вот и встретил он своего извечного врага. Сам придумал, сам убоялся, сам возненавидел. Разве иначе случались войны? Разве по иной причине братья резали друг друга? Как и эти двое уцелевших по нелепой случайности мироздания.

– Это ты проклял самого себя. Посмотри, что ты сделал с миром! – негодовал Сумеречный Эльф. Рехи уже различал его очертания, из-за леса темных линий проступал силуэт. Он сражался, расправляя черные вороновы крылья. Рядом с ним маячила смутная тень в грязно-фиолетовом одеянии. Почему фиолетовом? Так одевался Двенадцатый? Наверное, жрецы рядились в честь своего божества, чтобы легче самих себя обманывать.

– Нет! Это не я! Это люди! Это все они! – задребезжал нечеловеческий голос. Сумеречный Эльф обрушился на противника с мечом наголо. В клинке плескалась неведомая сила. Наверное, он тоже состоял из линий, оттого менялся по велению хозяина, обращаясь то в копье, то в два коротких кинжала, когда этого требовал очередной прием. Эльф задел Двенадцатого раза два, чиркнул вдоль плеч. Вместо крови выплеснулись черные хлопья копоти.

– Не люди, а ты. Ты взял под опеку всего один мир. Один! Семарглы верили, что ты станешь Стражем Вселенной. Сотен миров.

– Семарглы ошибались! Во всем ошибались! – ревел Двенадцатый, пока Сумеречный остервенело резал искаженные линии мира. Из них, как из разорванных артерий, хлестала вязкая гнилая кровь. Верно все делал – руками такое трогать не стоило. Пожалуй, и в морду Двенадцатому лучше было бы не кулаком вмазать, а, например, камнем… Рехи не оставлял эту безумную идею. Она служила кратким выражением всего, что давало ему силы идти дальше. Сумеречный доказывал стремительным поединком, что даже неудавшихся Стражей Вселенной возможно ранить. Он с силой