Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господи, когда вы только нажретесь! – говорит старушка и отходит к пустым полкам.
Николай Михайлович Шилин, сооружавший саркофаги для Ленина, Димитрова, Хо Ши Мина, рассказывает:
«…Но больше всего меня поразила горбачевская дача. На ее строительстве работало семьсот человек… Ни у Сталина, ни у кого такой виллы не было… Как из нее выходишь, справа скала, так в ней прорубили шурф к морю и брали воду для бассейна за восемьсот метров от берега. Потом ее очищали, подогревали и только после этого заливали. Стены у бассейна стеклянные, а когда погода хорошая, они открываются».
Вот так вот… А тут старушка на фоне пустых полок.
Приехал к нам на дачу знаменитый английский писатель Грэм Грин, автор «Тихого американца», «Нашего человека в Гаване» и других известных романов, с ним жена Ивонна, живут в гражданском браке, оба не могут расторгнуть предыдущий – католики. Ему 83, ей под семьдесят, обитают во Франции, много путешествуют по миру. Несмотря на возраст, Грин на меня произвел впечатление человека подвижного, легкого на подъем, с мгновенной реакцией – глаза настороженные, взгляд с легким прищуром, испытующий. После его смерти мне стали попадаться статьи, в которых утверждалось, что в свое время Грэм Грин был агентом английской разведки. Возможно. В Англии на репутацию это пятна не кладет: выполнение патриотического долга. Пример – отношение к Сомерсету Моэму.
Грэм Грин сказал, что во Франции много говорят о «Детях Арбата» и ему очень приятно познакомиться со мной.
– Прекрасно, – отвечаю, – и я очень рад с вами познакомиться, но сначала покажу вам одну вещь, подождите минуту.
Пошел в кабинет и вынес оттуда изданный в 1966 году в ФРГ свой роман «Лето в Сосняках» с рекламной надписью: «Русский Грэм Грин». Он удивился, заулыбался и, не скрывая удовольствия, протянул книгу Ивонне.
– Какой неожиданный сюрприз, большая честь для меня.
Я возразил:
– Наоборот, это для меня большая честь; прочитав эту надпись двадцать лет назад, я подумал, что из меня действительно может получиться писатель.
Такими любезностями мы с ним обменялись.
Живо всем интересовался.
– Неужели ваш роман пролежал в столе двадцать лет?! Вы, русские, терпеливый народ.
– В таких условиях мы живем.
– Люди на Западе реагируют на все быстрее.
– Вы живете в других условиях. Впрочем, вы, как в свое время Анатоль Франс, или Ромен Роллан, или, скажем, Бернард Шоу, симпатизируете Советскому Союзу.
– Да, я сторонник социалистической идеи.
– Однако после дела Синявского – Даниэля, после нашего вторжения в Чехословакию порвали с Советским Союзом.
– Конечно, такое нельзя было простить.
– И все же простили, возобновили отношения. И вас приняли с распростертыми объятиями.
– Да, но потом отношения опять испортились. Я потребовал перевести мои гонорары жене Щаранского – Авиталь, я с ней встретился в Израиле. Ваши власти отказались. Это беззаконие!
– Ну вот, а теперь снова помирились.
– Щаранский освобожден, атмосфера у вас меняется…
– Да, да, конечно… Но я говорю о том, с чего вы начали, господин Грин, о терпении. Вы можете ссориться с нашим правительством, потом мириться, опять ссориться, опять мириться. Мы, русские писатели, этого лишены. Ссора с властями для нас – это полное прекращение публикаций, в лучшем случае, в худшем – преследования, а при Сталине и вовсе – расстрел. Вы не должны ничего терпеть. А мы были вынуждены терпеть. Вот я и терпел.
– В чем же выход? – спросил он.
Я засмеялся:
– Сделаем так: вы нам отдадите свою свободу, а мы вам свой социализм. Поменяемся. Хотите?
Он натянуто улыбнулся.
– Это шутка, – сказал я. – Как и вы, я тоже сторонник социалистической идеи. Но я за соединение социализма со свободой, я за демократический социализм. Возможен такой гибрид, как вы думаете?
– Это было бы великолепно! Мне кажется, к этому у вас все и идет.
– Будем надеяться.
– Публикация вашего романа вселяет большие надежды. Сейчас по приглашению господина Лигачева мы с Ивонной летим в Сибирь, посмотрим, как перестройка выглядит не в Москве, а в стране.
– Ну, что ж, возможно, вы не будете разочарованы.
В июле 1989 года посольство Франции в Москве устроило прием в честь 200-летия Французской революции. Народу полно, много знакомых лиц, однако самой заметной фигурой был там Ельцин, очень тогда популярный, почти единогласно (90 %) выбранный от Москвы в Верховный Совет. Имел он репутацию человека гонимого, борца против номенклатурных привилегий, жил в обычной квартире на Лесной улице, лечился, как рядовой гражданин, в районной поликлинике, ездил на трамвае – одним словом, выступал поборником всеобщего равенства и защитником народных интересов.На приеме в посольстве выглядел человеком, сознающим свою популярность; подчеркивая ее, держался как «герой дня»… Стоял там, где и следовало стоять, отдельно, на видном месте, у самого прохода. Все шли мимо него, не могли не заметить – высокого, красивого, знакомого по телевизионным передачам. Бойкий молодой человек, стоявший рядом, хорошо ориентировался в потоке людей, знал, кто есть кто и кого нужно представлять Ельцину, тот улыбался, пожимал руки. И меня представили: «Рыбаков, который „Дети Арбата“… Писатель…»
Ельцин растянул губы в улыбке: «Читал, читал, как же… Там этот парень с Арбата… Читал, помню…» Я поздравил его с блестящей победой на выборах.
Он опять растянул губы: «Народ решил, избиратель…» В этот момент к нему кого-то подвели, и я пошел дальше.
От той мимолетной встречи впечатление осталось смутное… Партработник, но без лигачевского партийного благообразия. Нестандартный… Капризный рот, по-мужицки подозрительный взгляд, дежурная приветливая улыбка. Не подумал в ту минуту, что он станет Президентом России.39
Когда я писал «Страх», секретные архивы еще не были открыты. Я пользовался теми же источниками, что и при работе над «Детьми Арбата»: официальной литературой и рассказами участников событий тех лет.
Позвонил мне Виктор Николаевич Ильин, бывший многие годы оргсекретарем Московской писательской организации, ее истинным и полновластным хозяином. Ильин приходил на службу ровно в девять, уходил не ранее шести, на обед не отлучался, заваривал в кабинете чай, запивал принесенные из дома бутерброды, исполнительный чиновник с хорошими связями в партийных и советских кругах, в аппарате КГБ, где проработал всю жизнь, дослужившись до генерала. Однако в конце войны или сразу после войны его самого посадили, держали в тюрьме, потом отправили на какое-то строительство за то, что предупредил своего друга о возможном аресте. После XX съезда он вернулся в Москву, и Поликарпов, тогдашний руководитель Союза писателей, взял его на работу во вновь созданную Московскую писательскую организацию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});