5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

Аполлодор с жаром стал отрицать это.

— Греков, исповедующих религию иудеев, — сказал он, — можно встретить лишь среди черни и среди варваров, которые шатаются по Греции, промышляя разбоем и бродяжничеством. Впрочем, я допускаю, что сторонники секты Заики соблазнили некоторых невежественных греков, внушив им, будто в еврейских книгах можно отыскать мысли Платона о божественном промысле[244]. Вот какую выдумку они стараются распространить.

— Несомненно одно, — заметил Галлион, — иудеи признают единого бога — незримого, всемогущего, зиждителя мира. Но это вовсе не значит, что они поклоняются ему с должным благоразумием. Они объявляют, будто бог этот враждебен всему, что чуждо иудейству, что он не терпит в своем храме ни образов других богов, ни статуй императора, ни даже собственных изображений. Они именуют нечестивцами тех, кто из тленной материи изготовляет богов по образу и подобию человека. Утверждая, что бог не может быть изваян из мрамора или бронзы, они приводят различные доводы; некоторые из этих доводов, признаюсь, весьма убедительны и отвечают тому понятию о верховном божестве, которое мы себе создаем. Но что сказать, дражайший Аполлодор, о боге, который столь враждебен государству, что не терпит в своем святилище статуй императора? Что сказать о боге, которого возмущают почести, воздаваемые другим богам? И что сказать о народе, который приписывает своим богам такие чувства? Иудеи смотрят на латинских, греческих и варварских богов, как на богов враждебных, и доходят до такой степени суеверия, что думают, будто владеют полным и абсолютным знанием божества, таким знанием, к которому нельзя ничего прибавить и от которого нельзя ничего убавить.

Вам ведомо, дорогие друзья, что недостаточно проявлять терпимость ко всем религиям, надобно относиться к ним с уважением, признавать, что все они святы и равны друг другу из-за искренней веры людей, их исповедующих, и что они, подобно стрелам, пущенным из разных мест в одну мишень, соединяются в лоне бога. Лишь такая религия, которая не терпит других, сама не может быть терпима. Если позволить ей распространиться, она уничтожит все остальные. Да что я говорю! Религия столь свирепая — вовсе не религия, она скорее отдаляет, а не связывает воедино людей благочестивых, она рассекает, подобно лезвию, священные узы. Исповедовать такую религию — значит предаваться кощунству, величайшему из кощунств. Ибо поклоняться божеству в одной-единственной форме и подвергать его поношению во всех других формах, которые оно принимает в глазах людей, — значит наносить ему самое жестокое оскорбление.

Как! Принося жертвы тому Юпитеру, что с покрытой головой, я стану препятствовать чужеземцу приносить жертвы Юпитеру, чьи власы, подобные цветам гиацинта, свободно падают на плечи; и я осмелюсь при этом считать себя поклонником Юпитера, будучи на деле нечестивцем? Нет! Нет! Человек верующий, близкий бессмертным богам, в равной мере близок всем людям благодаря религии, обнимающей и землю и небеса. Сколь отвратительно заблуждение иудеев, полагающих себя благочестивыми, потому что они поклоняются лишь своему богу!

— Они совершают над собой обряд обрезания в его честь, — заметил Анней Мела. — Дабы утаить это уродство, они вынуждены, отправляясь в общественные бани, скрывать чехлом то, что по здравом рассуждении не должно ни кичливо выставлять напоказ, ни прятать, словно нечто постыдное. Ибо одинаково смешно видеть свою гордость или позор в том, что присуще всем мужчинам. И мы не без основания страшимся, друзья мои, распространения иудейских обычаев в Империи. Впрочем, не следует бояться, что римлянам и грекам придется по вкусу обрезание. Мало вероятно, что обычай этот проникнет и в среду варваров, которые, однако, испытали бы при этом меньше неудобств, ибо в большинстве своем они настолько нелепы, что почитают постыдным, когда мужчина появляется обнаженным среди других мужчин.

— Кстати! — вскричал Лоллий. — Когда наша нежнейшая Канидия, прекраснейшая среди эсквилинских матрон, посылает своих красавцев рабов в термы, она приказывает им надевать короткие штаны, ибо готова завидовать каждому, кому доведется увидеть то, что ей всего дороже в них. Клянусь Поллуксом! По ее вине их станут почитать иудеями, а ведь такое предположение оскорбительно даже для раба.

Луций Кассий продолжал с раздражением:

— Не знаю, охватит ли иудейское безумие весь мир. Но уже достаточно того, что оно, словно поветрие, распространяется среди невежд, достаточно, что его терпят в Империи, что разрешают существовать этому мерзопакостному, запятнанному позором народу, гнусному и нелепому в своих обычаях, нечестивому и злокозненному в своих законах, отвратительному для бессмертных богов. Грязный сириец развращает град Ромула и Рема. Унижение это — кара за наши злодеяния. Мы презрели древние обычаи и благие наставления предков. Мы не воздаем более почестей этим владыкам мира, которые подчинили его нашей власти. Кто ныне помышляет о гаруспиках?[245] Кто выказывает уважение авгурам?[246] Кто чтит Марса и божественных близнецов? О, прискорбное забвение религиозных обязанностей! Италия отреклась от своих древних богов и божеств покровителей. Ныне она со всех сторон открыта наплыву чужестранных суеверий и, совершенно беззащитная, отдана во власть нечестивой толпе восточных жрецов. Увы! Неужели Рим покорил мир лишь для того, чтобы быть покоренным иудеями? Разумеется, у нас не было недостатка в предостережениях. Выход Тибра из берегов и неурожаи — недвусмысленные свидетельства гнева богов. Каждый день приносит нам новое зловещее предзнаменование. Земля содрогается, солнце окутывается дымкой, молния прорезает безоблачное небо. Чудеса следуют за чудесами. Люди видели, как грозные птицы опускались на вершину Капитолия. На этрусском побережье заговорил бык. Женщины рождали чудовищ; жалобный голос послышался посреди театрального представления. Статуя Победы выпустила из рук поводья.

— Небожители весьма странным способом выражают свою волю, — проговорил Марк Лоллий. — Если им угодно получить немного больше сала или благовоний, уж лучше бы они говорили об этом прямо, а не прибегали к посредству грома, облаков, ворон, быков, бронзовых статуй да младенцев о двух головах. Признай также, Луций, что боги ничем не рискуют, предрекая нам несчастья, ибо, в согласии с течением вещей, нет такого дня, который не приносил бы невзгод отдельному человеку или всему городу.

Но Галлиона, казалось, тронули жалобы Кассия.

— Даже Клавдий, который постоянно погружен в дремоту, — сказал он, — был взволнован столь грозной опасностью. Он выразил свое неудовольствие сенату по поводу того небрежения, какое проявляется к древним обычаям. Испуганный распространением чужеземных суеверий, сенат по совету императора вновь возродил роль гаруспиков. Но дело не только в религиозных обрядах, надобно возродить былую чистоту человеческих сердец. Римляне, вы вновь призываете прежних богов. Но ведь истинное местопребывание богов в этом мире — души людей добродетельных. Возродите в себе былые добродетели — простоту, чистосердечие, преданность общему благу, — и боги тут же возвратятся к вам. Вы сами сделаетесь для них алтарями и храмами.

Сказав это, он простился с друзьями и уселся в носилки, которые уже несколько минут ожидали его возле миртовой рощи, чтобы доставить в судилище.

Все поднялись и, покинув вслед за Галлионом сады, двинулись медленным шагом вдоль двойного портика, который был устроен таким образом, что в любое время дня там царила тень, и тянулся от стен виллы вплоть до самой базилики, где проконсул вершил правосудие.

По дороге Луций Кассий жаловался Меле на забвение, в котором пребывают заветы древних.

Положив руку на плечо Аполлодору, Марк Лоллий обратился к философу:

— Мне сдается, что ни кроткий Галлион, ни Мела, ни даже Кассий не признались, почему они так сильно ненавидят иудеев. Я думаю, что знаю причину этого, и хочу поведать тебе о ней, дорогой Аполлодор. Римляне, приносящие в дар богам белую свинью, украшенную лентами, ненавидят иудеев, потому что те отказываются есть свинину. Не зря судьба ниспослала благочестивому Энею белоснежную самку вепря в виде знамения. Если бы боги не засадили дубами пустынные царства Эвандра и Турна, Рим не был бы ныне властелином мира. Желудями Лациума откармливались свиньи, которые одни только и способны были утолить своим мясом ненасытный голод благородных потомков Рема. Наши италийцы, чьи тела напитаны плотью диких и домашних свиней, почитают себя оскорбленными горделивым воздержанием иудеев, которые упорно отказываются от свинины, как от нечистой пищи, и унижают тем самым столь дорогие сердцу старого Катона жирные стада, кормящие владык вселенной.