Предсмертные слова - Вадим Арбенин

«Немного теряешь, расставаясь со злополучной жизнью», — беззаботно заметил, отправляясь на гильотину вслед за Робеспьером, его сподвижник и другой вождь якобинцев ЛУИ-АНТУАН СЕН-ЖЮСТ, которому принадлежат величайшие слова, сказанные за всю Великую революцию: «Хлеб есть право народа». Один из его палачей рассказывал, что голова Сен-Жюста в течение нескольких минут после отсечения вращала глазами, скрежетала зубами и грызла прутья корзины, в которую скатилась. Да так, что палачам пришлось купить новые корзины!

«Атомного шпиона» ДЖУЛИУСА РОЗЕНБЕРГА ввели в камеру смерти нью-йоркской тюрьмы «Синг Синг» в 8 часов вечера пятницы. Поскольку казнь неожиданно перенесли на этот час с полуночи этого дня недели, когда, с заходом солнца, начинается священная для иудеев саббат, у него не оставалось времени даже на последний традиционный обед смертника. Это время он провёл в разговорах с женой Этель и адвокатом Блохом. «Оставляем на тебя своих детей, наш верный друг…» — сказал ему Розенберг, и это было, пожалуй, всё, что он хотел ему сказать. С тюремным раввином Ирвингом Козловым Джулиус даже не захотел говорить. Сам сел на дубовый электрический стул, хотя было заметно при этом, как подогнулись его колени. Тюремный парикмахер выбрил ему на ноге место для электрода, а директор тюрьмы Уилфред Денно велел тюремщикам пристегнуть ремни и надеть на голову осуждённого на казнь кожаную маску, прикрывшую всё его лицо. Срочно вызванный электрик из соседнего городка Каир трижды включил рубильник — один короткий разряд тока и два длинных. Врач засвидетельствовал смерть Джулиуса Розенберга в 20 часов 6 минут 19 июня 1953 года, ещё до захода солнца и начала саббата.

Вскоре вслед за этим, когда прибрали камеру, туда в сопровождении двух надзирательниц ввели ЭТЕЛЬ РОЗЕНБЕРГ, другого «атомного шпиона». Она была в дешёвом темно-зеленом тюремном платье и выглядела на удивление спокойной, словно бы ей предстояла обычная прогулка за город. Обняв и поцеловав в щёку одну из надзирательниц (хорошую): «Спасибо за вашу доброту» и пожав руку другой женщине (плохой): «До свидания», она сама, без чьей-либо помощи села на стул, на котором минутами ранее был казнён её муж. Обычного трёхразового включения рубильника для неё оказалось недостаточно — доктор с изумлением обнаружил, что, увы, Этель по-прежнему жива. Пришлось прибегнуть к ещё двум разрядам тока (всего ушло 4 минуты 50 секунд), прежде чем наступила смерть. Президент Эйзенхауэр, которого Этель, кстати, единственная женщина в тюрьме «Синг Синг» и проведшая два года в одиночной камере, обозвала как-то «гауляйтором», сказал про неё сыну Джону: «Она сильная и непокорная, не то, что её слабак муж».

«Смерти, о господи, смерти!» — взывала французская романистка ЖОРЖ САНД, она же АВРОРА ДЮДЕВАН, умирая в замке родового имения Ноан. «Бабушка в литературе» горячо призывала смерть, её мучил унизительный характер болезни (заворот кишок): «У меня как будто дьявол в животе». Первый театральный триумф семнадцатилетняя Аврора пережила в английском монастыре, поставив там пьесу «Мнимый больной» Мольера. И теперь умирала окружённая мольеровскими врачами, «лженаучными болтунами без медицинской практики», которые предпочитали пожертвовать ею, нежели своим самолюбием. Перед смертью Жорж Санд попрощалась с внуками: «Мои дорогие крошки, как я вас люблю. Поцелуйте меня и будьте послушными». А в ночь смерти подле её постели дежурили только дети, которые и услышали: «Прощайте, прощайте, я умираю», потом еще одну невнятную фразу, заканчивающуюся словами: «Оставьте… зелень!» (то есть, не ставьте камня на могиле, пусть на ней растёт трава, где она писала каждый день!). И через мгновенье: «Прощай, Лина, прощай Морис, прощай, Лоло, про…», — и это были последние слова «богини рабочих», как звали её в бедных кварталах Парижа. Она и в молодости искала смерти: «Как это легко! Всего только один шаг! Да или нет?» И погнала свою верховую лошадь в речную стремнину. От смерти её тогда спасла верная и умная кобыла Колетта. Жорж Санд носила мужское имя, мужское платье, курила сигары и имела несметное число обожавших её мужчин, среди которых был и баловень женщин, любимый гость парижских салонов, гениальный музыкант и весёлый остроумный собеседник Фридерик Шопен. Правда, другие говорили, что «прекрасная и порочная» Жорж Санд перед смертью обронила другие слова: «Я чересчур упивалась жизнью». Да, она много любила… Мериме, Мюссе, Тургенев, Сент-Бёв, Шопен, Салтыков. Перечислить всех её любовников нет никакой возможности. «Вся жизнь Жорж Санд была нескончаемым торжественным свадебным маршем, в котором невеста была всё одна и та же, а женихи различные».

Французский романист ВИЛЬЕ де ЛИЛЬ-АДАН, умирая на койке госпиталя Странноприимных Братьев в Париже и исправляя последние листы «Акселя», пробормотал, когда сломалось перо: «Ну, граф, отправляйтесь!» А потом, глядя на свои коченеющие руки, которыми уже не мог шевельнуть, сказал одному из друзей: «Смотри, моё тело уже созрело для могилы».

И ВИЛЬГЕЛЬМ ВТОРОЙ ГОГЕНЦОЛЛЕРН сказал ночной сиделке: «Я готов». — «Ваше Величество, — высказала та ему свои утешительные слова, — там, наверху, лучше, чем здесь. Поблизости от Всевышнего всем нам будет лучше, чем на земле». Двоюродный брат нашего Николая Второго, последний кайзер Германии, тот самый, который начал Первую мировую войну, погубившую его страну, Вильгельм умирал в спокойном и удобном изгнании, в оккупированной нацистами Голландии. Вильгельм выразил сиделке своё согласие: «Увидимся там когда-нибудь… Мой конец уже близок… Тянет куда-то вниз, вниз!..» Этот бездарный актёр с увечной рукой, этот тщеславный правитель, который менял мундиры чаще, чем кокетка меняет платья, этот истеричный болтун, любивший жонглировать высокими словами, умер в том же возрасте, что и его бабка, столь дорогая его сердцу королева Англии Виктория — на 83-ем году жизни. Последние слова, услышанные от Вильгельма его дочерью, Викторией Луизой, были о ней: «Без Англии Германия выжить не сможет…» Гитлер хотел перевезти прах императора в Германию, устроить там пышные государственные похороны и прошествовать за гробом, по примеру самого кайзера во время похорон его деда, Фридриха Вильгельма Первого. Но в своём завещании Вильгельм Последний был непреклонен: «… Я никогда не покину Доорн». Он его и не покинул. Похороны, согласно последней воле покойного, были скромными, и тело его упокоили в мавзолее классического стиля. Со смертью Вильгельма династия Гогенцоллернов приказала долго жить — официально такой династии ныне вообще не существует.