Жребий викинга - Богдан Сушинский

— Почему же? Есть один замысел, — проговорил Гаральд, приближаясь к покрытой воском доске, служившей императору картой, на которую уже были нанесены очертания повстанческого лагеря. — Нужно сегодня же взять лагерь в плотное кольцо, давая понять, что мы не намерены его штурмовать, а будем держать в осаде. Об этом Петру следует сообщить в послании и потребовать, чтобы он сдался без боя. Судя по всему, к длительной осаде повстанцы не готовы, что завтра же заставит их выйти из лагеря и принять бой.

— Мы это сделаем, — пообещал Михаил и тут же потребовал к себе писаря.

— Как только мы определим, где находится царь-самозванец, вы начнете наступление с трех сторон. Но это будет всего лишь отвлекающим маневром. А на главном, четвертом, направлении бросите на прорыв тысячный клин своих тяжелых конников, укрепив его изнутри тысячей арабских наемников-пехотинцев. Как только клин окажется на половине расстояния до самозванца, — подкреплял Гаральд изложение своего плана обозначениями на восковой схеме, — арабы оставят его, чтобы двумя волнами, полумесяцем, охватить местность, на которой расположился Делян. Их место сразу же займет легион викингов, который поведу я. Вместе с остатками легиона тяжелых конников мы пробьемся к этому непокорному болгарину, а там уж как сложится…

Уже спустя час императорские войска взяли слабо укреп-ленный лагерь повстанцев в кольцо и принялись обстреливать его из луков и катапульт, с которых, вместе с мелкими камнями, летели и кувшины с зажигательной смесью. В перерыве между обстрелами василевс посылал гонцов с посланиями, в которых требовал сдаться, угрожая, что будет держать лагерь в осаде, пока все бунтовщики до единого не вымрут от обстрелов и голода. И так продолжалось всю ночь. Только утром император отвел свои войска в долину, освобождая место для войска повстанцев. Болгары вызов приняли и, должно быть, даже оценили рыцарский жест императора, приглашавшего их к отрытой, честной битве.

Вот только ни выстроить свои полки, ни осмотреться на поле битвы византийцы им не позволили. Имея значительный перевес в силе, император Михаил решил один легион бросить на штурм почти опустевшего лагеря с тыла, два других отряда принялись наседать на войско повстанцев с флангов, осыпая при этом болгар градом стрел и копий. В центре император действовал, четко придерживаясь плана Гаральда.

— Эй, самозванец! — надрывал глотку конунг, когда, вклинившись между конниками, его, закованная в железо и прикрытая громадными щитами, варяжская гвардия стала мечами и секирами прокладывать себе путь к небольшой возвышенности, на которой с группой приближенных стоял болгарский царь. — Я иду к тебе! Вызываю тебя на поединок!

После этого лучники из окружения норвежского принца щедро осыпали холм дождем из стрел, пытаясь достать царя за барьером из щитов, и вновь слышался призыв к поединку.

Рослые, вооруженные секирами норманны из варяжской гвардии сами могли изрубить Деляна, но вместо этого они иссекли его окружение и, продолжая сражаться, очертили своими телами небольшой круг. Отбросив щит, Гаральд выхватил двуручный меч и принялся наносить такие удары, что худощавый жилистый предводитель повстанцев попросту не в состоянии был сдерживать их. После одного из таких ударов Гаральд применил свой излюбленный секретный прием: сделав полный разворот, во время которого на несколько секунд оказался даже спиной к противнику, он изо всей мощи врубился противнику в бок, так что чуть не рассек его пополам[100].

26

После битвы Улафсон и Ржущий Конь притащили тело убитого царя и швырнули к ногам Михаила Пафлагона.

— Как видите, император, я свое обещание выполнил, — молвил Гаральд, наблюдая за тем, как правитель носком сапога брезгливо поворачивает лицо поверженного соперника, чтобы лучше разглядеть его.

— За этот подарок ты получишь отдельную плату, конунг. Сегодня же мой казначей одарит тебя. И еще… Я, теперь уже официально, назначаю тебя командиром всех норманнских отрядов, всех норманнов, которые находятся на службе империи.

— Благодарю за оказанную честь, — вежливо склонил голову Гаральд, — однако хочу объявить, что, как только завершится срок моего договора…

— Знаю, — нервно прервал его император, прижимая ладонь к печени и болезненно морщась. — О княжне Елизавете, которая ждет тебя в Киеве, тоже знаю. Но об этом мы еще поговорим. В течение двух месяцев, вместе с отрядами ромеев, ты проведешь несколько рейдов против оставшихся повстанческих банд, а затем отбудешь на судах в порт Пирей. Чем больше пиратов Греческого моря ты утопишь и перевешаешь, тем дольше Греция будет помнить о тебе и твоих варягах.

— Мы постараемся вести себя так, чтобы нас запомнили надолго, — двусмысленно заверил его Гаральд.

— Чтобы запомнили, кхир-гар-га! — вторил ему Льот Ржущий Конь.

В гавани, которую они отвоевали вскоре у восставших болгар и греков, воины из передового отряда варяжской гвардии выбили на статуе льва такую руническую надпись: «Гакон вместе с Ульфом, Асмундом и Эрном завоевали эту гавань. Эти люди и Гаральд Высокий наложили на жителей этой страны — болгар — большую дань за подстрекательство народа греческого». А когда наместник императора в Пирее высказал конунгу возмущение тем, что его варяги надругались над древней и очень почитаемой статуей, — на противоположной стороне льва появилась уточняющая надпись: «Асмунд вычеканил эти руны вместе с Асгейром, Торлейфом, Гордом и Иваром по велению Гаральда Высокого, вопреки запрету греков».[101]

Рейды против пиратов были нечастыми, к тому же сам Гаральд принимал в них участие довольно редко — норманны старались беречь своего конунга конунгов для более благородных дел, а главное, для норвежской короны. Теперь уже о возвращении на родину думала и говорила вся варяжская гвардия. Но именно эти разговоры все чаще вызывали у принца воспоминания о княжне Елисифи, о жизни которой в последние годы он не получал никаких известий. Поздно вечером, сидя на корме своего судна, Гаральд брал в руки «пятиструнку» и, задумчиво глядя на береговые костры норманнов, сочинял свои походные саги:

Как долго мы шли штормовыми морями,

От милых фиордов уходили далёко,

На суше и море дрались так жестоко,

Что море и суша склонялись пред нами.

О, друзья! Как смелое сердце кипело,

Когда мы поставили в ряд корабли.

Как птицы помчались открыто и смело

К берегам плодородной эллинской земли.

Да только, несмотря на все это,