Доказательства: Повести - Валентин Тублин

Франсуа стоит, привалившись к одной из колонн, небрежно вертя в руках шляпу с преувеличенно, как и положено по новейшей моде, широкими полями. Так одевается сейчас вся золотая молодежь и те, кто ей подражает: шляпа с огромными полями, высокие чулки, на шее бант и непременный высокий воротник. И духи; они считают особым шиком употреблять их в пику санкюлотам; вот и сейчас Фукье-Тенвиль чувствует крепкий, резкий аромат. «Надушился, как шлюха», — думает он, вглядываясь в красивое лицо Франсуа. Сейчас на этом лице ленивая, дерзкая и вместе с тем чуть смущенная улыбка, которая кажется Фукье- Тенвилю просто наглой усмешкой.

При виде Франсуа в душе государственного обвинителя поднимается тяжелая волна неприязни. Это неприязнь человека, знающего цену дарам жизни, к баловню счастья. Быть может, это просто зависть, ибо в свои восемнадцать лет бездельник Франсуа достиг почти того же, чего и сорокавосьмилетний Фукье-Тенвиль. Достиг причем без всякого труда, и это, пожалуй, больше всего другого возбуждает у Фукье- Тенвиля такую неприязнь. При всем этом Фукье-Тенвиль не может не признать — шалопай Франсуа ему весьма полезен. И все же Фукье-Тенвиль знает, что, не будь Франсуа племянником самого Карно, никогда не посмел бы он стоять перед ним вот так, развалясь. Он вылетел бы с этой работы в два счета и думать не мог ни о какой стажировке.

К сожалению, Франсуа тоже догадывается об истинных чувствах, которые питает к нему государственный обвинитель. Но пока он остается племянником своего дяди, можно позволить себе роскошь не обращать внимания на любовь или неприязнь Фукье-Тенвиля. Так он и поступает.

— Ты опоздал, мой мальчик, — говорит Фукье-Тенвиль с отеческой укоризной.

Франсуа вежливо объясняет: он задержался в Конвенте. И тут же, вспомнив, смеется:

— Это надо было видеть! От одной только мысли о Дантоне всех бросает в холодный пот.

И Франсуа снова смеется. Фукье-Тенвиль тоже улыбается, но улыбка у него выходит несколько натянутая — от того, что он услышал, ему не по себе. Конечно, никто не вспомнит про его знакомство с Дантоном или родство с Демуленом, но все же…

— Ну, ну, — поощряет он Франсуа, — ну, а остальные?

— То же самое, — беспечно говорит Франсуа. — Робеспьер дважды брал слово. Вид у него был загнанный, а голос скрипел так, что уши заложило.

— Он не подписался, — говорит Фукье-Тенвиль.

Франсуа кивает.

— Да. Билло-Варен сунулся было к нему с этой бумажкой, но Робеспьер нацепил вторую пару очков и сказал, что, по его мнению, правосудие должно обходиться без кнута.

— А твой дядя?

— Он сказал, что у него и без того хватает дел, эти его не касаются. Его дело — война, сказал он, а дерьмо пусть разгребают те, кто его натащил.

От таких подробностей Фукье-Тенвилю становится не по себе. Франсуа стал слишком уж смел. Впрочем… пусть.

Так…

И Фукье-Тенвиль еще раз читает записку. Он уже не улыбается. К сожалению, он не состоит в родстве с Карно. Пока что в этой записке он не видит никаких указаний. Ее уклончивый тон таит в себе опасность — прежде всего это опасность для самого Фукье-Тенвиля. Но ведь те, кто подписывал эту записку, должны понимать — у него связаны руки. Вновь и вновь перечитывает он записку, стараясь уловить намек, увидеть знак, отгадать скрытый смысл. И он находит этот намек — вот он: «в случае возникновения беспорядков…»

Обрадованный, едва веря себе, Фукье-Тенвиль вглядывается в косые падающие строчки и видит ключ, который ему вложили в руки, — «в случае возникновения беспорядков». Сейчас беспорядков нет… пока нет, поправляет он себя. Но если они возникнут, он имеет право прибегнуть, как это сказано в записке, к любым нужным мерам. Очевидно, вплоть до крайних. Что это значит? Это значит, он может очистить галереи от зрителей и даже удалить обвиняемых из зала, удалить их и потребовать от присяжных немедленного вынесения приговора.

Вот путь, которым нужно следовать, чтобы довести дело до успешного завершения; спасительная гавань еще далека, но все же и видна. Теперь все зависит от того, когда возникнут беспорядки.

Фукье-Тенвиль несколько удивлен, что такая простая мысль не появилась у него самого. С большим уважением думает он теперь о членах комитетов, подписавших записку. Какой изящный и простой выход!

— Кто писал записку?

— Барер.

Ну конечно. Это его стиль. Недаром он стал незаменимым в Комитете общественного спасения, этот франт, всегда элегантно одетый, с холодным и в то же время приветливым взглядом. Значит, Барер…

— Больше он ничего не велел передать?

— Он сказал, что еще напишет вам.

Оба замолкают, погруженные в собственные заботы. Франсуа думает о том, что послезавтра истекает срок пари. Он поспорил с драгуном Моло, что за неделю, не больше, сумеет добиться благосклонности любой женщины.

«Кандель», — тут же сказал Моло, и все засмеялись.

Кандель, актриса, была красивейшей женщиной Парижа и далеко не самой глупой, Франсуа понял это по насмешке на лице драгуна: что ты сможешь сделать там, где сам Моло потерпел неудачу!

Мог ли Франсуа отступить, признать себя побежденным на глазах всего кафе Шартр?..

«Идет», — сказал он с небрежным видом, хотя чувствовал себя совсем не так уверенно.

С тех пор прошло уже пять дней. Все эти пять дней Франсуа провел почти целиком в Национальном театре на улице Закона… Завсегдатаи кафе Шартр с интересом наблюдали за этими усилиями. Все кончилось тем, что Франсуа влюбился по-настоящему, и теперь ему стыдно было за свое пари. Надо было совершить нечто такое, что заставило бы всех позабыть про злосчастное пари, это должна быть какая- нибудь сумасшедшая выходка… вроде той, которой один из их кружка, Дитрих, сын казненного мэра Страсбурга, завоевал всеобщее восхищение. Дитрих поспорил, что вместе с Сансоном доедет до эшафота в повозке — и что же… Он подпоил помощника Сансона, пьяницу Жако, и, надев его плащ, прокатился за спиной Сансона до самой площади Свободы. С такой репутацией Дитрих мог без всякого ущерба для своей чести проиграть любое пари. Он, Франсуа, этого себе позволить не мог.

К Кандель он больше не пойдет, это ясно. Хватит того, что он выставлял себя на посмешище все эти пять дней. Но едва он вспоминал ее синие ласковые глаза, ее большой рот, изящный, чуть вздернутый нос, ее смех… вся его решимость исчезала и он чувствовал себя мальчишкой. А ведь ей, как и ему, было только восемнадцать.

И вот у него появляется идея, нелепая, невыполнимая, безумная. Он испугался, отогнал ее, она вернулась, такая заманчивая, соблазнительная, великолепная. Эта идея могла стоить ему головы, но, с другой стороны, он разом мог все отыграть. И чем дальше, тем неотвязнее он думал об этом, пока не решил — ему терять нечего. Он был уже готов к тому, чтобы погибнуть; она о нем еще пожалеет, а друзья из кафе Шартр будут при случае говорить: а помнишь малыша Франсуа?.. Это был герой!

И он решается. Для этого ему нужно содействие Фукье- Тенвиля. И вот уже он выкладывает свою идею Фукье- Тенвилю. Отчаянным, охрипшим от волнения голосом он рассказывает о своей идее и о своей готовности умереть. Он просит у Фукье-Тенвиля поддержки. Ему нужно тридцать пропусков на сегодняшнее заседание Трибунала. По этим пропускам он приведет на заседание всех своих друзей, и при них, при переполненных трибунах он устроит публичный скандал, оскорбит присяжных и судей, набьет морду жандарму и тем самым докажет, что он человек, не знающий страха. Он не надеется убежать, наоборот, чем громче будет скандал, тем больше будет его, Франсуа, заслуга. Вот и все.

Остолбенев, слушает все это Фукье-Тенвиль. Он, конечно, как и все, уже прослышал о пари, которое держал Франсуа. Что ж, Кандель — это женщина, из-за которой стоит совершать безумства. Но идти на верную гибель… вот что значит мальчишка. Он думает, очевидно, что, узнав о его сумасбродстве, красивая женщина даст вечный обет воздержания. На самом деле она, вздохнув, отправится в постель с очередным поклонником. Впрочем, не его, Фукье-Тенвиля, дело разбивать иллюзии.

И вместе с тем…

Вместе с тем это решение вопроса. Это ли не беспорядки, которые ему так нужны!

Спокойно, Антуан, спокойно.

Этот малыш для тебя находка. К тому же, говорит он себе, человек, который поможет замять эту историю, может рассчитывать на более теплое отношение со стороны Карно- старшего.

И он чувствует, как в нем поднимается неподдельная симпатия к этому мальчику. Конечно, он его спасет. Он даже знает как. Жандарм Тавернье арестует его и поведет черным ходом, а там… всякое может произойти даже с двухметровым жандармом.

Но это все потом.

А пока он начинает спокойно отговаривать Франсуа. Проявляет к нему участие, спорит, еще спорит и, наконец, сдается.

— Я постараюсь помочь тебе, — растроганно говорит он наконец. — И, конечно, я дам тебе эти билеты.