Другие семь дней - Виктор Гвор

Размышления командира прервал шумно усевшийся за стол «Мыкола-Президент», вместе с которым к их компании присоединился неизвестный испанец, а может кубинец, с грохотом поставивший на стол еще пару бутылок — пива для Антона и настоящего кубинского рома для остальных. Посмотрев на улыбающегося радиста, Куделько решил что тот нашел какой-то нестандартный выход из ситуации. Но говорить первым не стал, молча вылил холодного пива в сразу запотевший стакан и не торопливо сделал несколько глотков.

— Господа летчики, — на неплохом русском начал испанец (или все-таки кубинец? Куделько всегда их путал, надо заметить, не просто так — кто-то говорил ему, что кубинцы от испанцев практически не отличаются), — я понимаю, что вы сейчас в трудном положении. Но и мы тоже. И нам срочно требуется ваша помощь, по результатам которой мы сможем помочь и вам.

— И что вы предлагаете? — стараясь не показать заинтересованность, холодно спросил Антон…

— Тихо, Дашенька, тихо, доча!

Не говорю. Шепчу. Можно и ничего не говорить: дочка спит, положив голову на переднюю деку. Это я себя успокаиваю. Нужна тишина. Байдарка прижимается к скалам, удерживаемая моими руками. Где-то совсем рядом ходит охотник. Не вижу его. Только слышу шум мотора. Не шум. Рев. Да еще прожектор шарит по морю. Сейчас далеко. Но приближается. Уже проходил близко. Очень близко. Руки, уставшие от гребли, болят, но надо держать байду, если она высунется из-под скалы и попадет в луч прожектора… Лучше не думать о таком. Кто это? Контрабандисты? Не похоже. Скорее, пограничники. Знать бы еще, чьи. Если наши, можно и сдаться. Даже нужно. Ехать дальше на катере, не калеча больше веслами стертые в кровь ладони. Даже пластырь не помог…[52] А если турецкие? На фиг, на фиг такое счастье! А ведь есть еще тот, кто «положил на меня глаз» и жаждет положить кое-что иное… И еще не одни, которые пока ничего не клали, но при первой же возможности… Только дай волю. Нет, кто бы ни были эти ребята, чей катер ревет в ночи раненым бизоном, нам с ними не по пути. Наша дорога ведет вперед, где через километр начинается залитая морем пещера, второй конец которой выводит в Грузию. А Грузия сейчас — это СССР. Та страна, в которую выйдет или уже вышел Егор, и в которой он будет искать нас в первую очередь. И если не найдет… Турции можно будет только посочувствовать!

Звук начал затихать. Судя по всему, катер отошел от берега. Рискнуть? Десять минут, и туннель, где не пройдет ни одна лодка. Десять минут. Ведь пока этот подонок шляется вокруг, уходит ценное ночное время. А днем… Нет, днем лучше быть уже на той стороне. Шум мотора почти затих. Ну что, девочка, подождем еще или?.. Отталкиваюсь от скалы, подхватываю весло и изо всех сил гребу вперед. От движения Дашунька просыпается и мгновенно включается в процесс, не сказав ни слова Похоже, гребля прочно вошла в наш набор безусловных рефлексов. Весла мелькают в воздухе и почти бесшумно входят в воду. В неверном свете луны различим черный зев туннеля. Спасибо, Егорушка! Спасибо, любимый! За часы совместного блуждания по лесу в попытках побороть мой топографический кретинизм. За бесконечные соревнования по ориентированию, с которых вечно возвращаешься с исцарапанным лицом и ободранными руками. За ненавистные ночные дистанции. За то, что теперь, по скачанной с Интернета карте, карандашным наброскам старого Селима и Полярной звезде я способна в темноте безошибочно найти крохотный проход в сплошных разломах прибрежных скал. Иголка в стоге сена отдыхает.

Шум катера начинает нарастать. Он еще далеко, но с каждой минутой становится ближе, громче, страшнее… Прожектор шарит по поверхности воды, пока не добивая до нас, но это только пока. От него не укрыться, спрятаться можно только впереди, в пещере. Надо успеть, другого выхода нет! Но тот, что есть, уже близко, и с каждым движением все ближе и ближе. Выноси, «Ладога», выноси, самая скоростная байдарка в мире, выноси, родимая! Звук сзади нарастает, заполняя собой весь мир. Как заведенная машу веслом, каждым гребком бросая вперед узкое суденышко. И байда не подводит, нос ныряет в тень скалы… И в этот момент прожектор высвечивает нас, умудрившись ослепить даже из-за спины, но одновременно освещая путь. Под усиленную динамиком турецкую фразу резко табаню правым, разворачивая нос. Гребок, еще гребок, еще. Громкое тарахтение, похожее на стук дятла. И частые удары по скалам за нашей спиной и по воде там, где мы были совсем недавно. Они стреляют! По нам! Страшно! Липкий ужас наваливается, парализуя, не давая даже шевелиться, но руки продолжают движение, ставшее более естественным, чем ходьба, и испуг вымывается осознанием: поздно. Мы ушли. Прикрыты скалой, которую не пробить из ихнего паршивого пулемета. И к которой им не подойти. Здесь слишком мелко и слишком узко. А мы уходим через пещеру имени старого Селима, уходим вперед, в Грузию, в СССР, к Егору!

Кто же ты такой, старый Селим, прокатчик водных велосипедов из Трабзона, чисто говорящий по-русски и по-английски и знающий каждый метр побережья лучше, чем собственную ладонь? Кем ты был, пока годы не заставили тебя осесть в аляповато раскрашенном сарае на пляже отеля? Контрабандистом? Пограничником? Пиратом? Не знаю. И никогда не узнаю. Но ты спас меня, старик. Спасибо тебе. И пусть Аллах Милосердный осуществит твою самую заветную Мечту…

К зданию проката подошли пятеро. Три мордоворота в камуфляже и с автоматами. И двое в новых цивильных дорогих костюмах. Представительный мужчина лет шестидесяти и спортивный парень не старше двадцати пяти. Оба смотрелись очень неплохо, хоть габаритами и уступали собственной охране. Что, впрочем, и неудивительно.

— Мерхаба, Селим, — произнес старший. — Давно не виделись.

— Гюнайдын, Эртан, — ответил старик-прокатчик.

— Ты считаешь, что день добрый, старый враг? — Эртан усмехнулся. — У меня другое мнение. И я постараюсь изменить твоё. Где девка, Селим?

Старик усмехнулся, не скрывая издевки:

— О какой девке ты говоришь? Или ты думаешь, что в семьдесят лет я бегаю по молоденьким, подобно неоперившимся юнцам?

— Я говорю о русской, блондинке с внешностью, достойной гарема моего сына, — Эртан кивнул на молодого, — но, увы, порченой каким-то неверным, если судить по ребенку. Она жила в этом отеле.

— И ты считаешь, что старому Селиму больше нечего делать, как разевать рот на каждую русскую блондинку, что приехала посмотреть на храм Святой Софии и поплавать в море? Стыдно признаваться, Эртан, но годы берут свое. На ложе утех девушки редко остаются довольны стариком.