Гарторикс. Перенос - Юлия Борисовна Идлис

К следующему выезду против Эштона появилась персональная ставка. Для молодого драка это было неожиданно, но после группового боя никто в Ангаре не удивился. Двести пятую включили в выезд в числе прочего молодняка, чтобы она продолжала набираться опыта у напарника. Теперь уже Эштон ехал в клетке, а она бежала следом, то появляясь, то пропадая в клубах пыли, подсвеченной белым рассветным солнцем.

Очередность боев устанавливалась от меньших ставок к большим. Бой Эштона был первым; его вывели из загона, и распорядитель в синем балахоне объявил, что Арена принимает ставку Ангара.

Стоя в центре водоворота из чужих мыслей, Эштон едва смог разобрать, что объявляют его противника. Обернувшись на скрежет ворот, еле слышный за гомоном разных сознаний, он вдруг захлебнулся иссиня-черным запахом, ледяным, как вода в проруби на рассвете.

Это был Доппель. Теперь его звали как-то по-другому – Эштон не расслышал, как именно. Тушка у него тоже была другая – высокого широкоплечего бригена с длинными прямыми рогами, расходящимися от макушки, как нарисованные солнечные лучи. Он был в короткой кольчуге, закрывавшей грудь и спину, и держал в одной руке легкое метательное копье, а в другой – цепь, на конце которой крутилось несколько шипастых шаров.

Ненависть захлестнула Эштона; он бросился вперед. Доппель отскочил в сторону и тут же метнул копье. Расстояние между ними было еще приличным, так что Эштон успел пригнуться, и копье, просвистев над холкой, вошло глубоко в песок.

Доппель – и это было невероятно – почти не думал. Промежуток между решением и действием был у него таким кратким, что Эштону приходилось угадывать, что́ противник сделает в следующий момент, и действовать интуитивно. Он просто доверился своему телу и той обжигающей ненависти, что толкала его вперед и заглушала все прочие чувства.

Удивительным образом Доппель делал то же самое. В его действиях не было ни стратегии, ни тактики – он попросту импровизировал, пытаясь достать противника любым способом, какой изобретало его сильное, обученное тело.

Единственной разницей между ними была ненависть. Эштон чувствовал, как она полыхает в нем, заслоняя ложи, Арену и даже врага. В Доппеле не было ничего похожего на этот горячий багровый туман, и потому каждая вспышка его сознания была как на ладони, предательски обнаруживая любое намерение. Эштон следил за этими вспышками, как кошка следит за мышиной мордочкой, высунувшейся из норки. Они вели его от прыжка к прыжку, от удара к удару, безошибочно и точно – до тех пор, пока его челюсти не сомкнулись на чем-то упругом и жилистом и треск ломающихся костей не сменился пронзительным воплем.

Мотнув головой, Эштон отбросил в сторону что-то длинное и неожиданно тяжелое. Доппель упал на спину, заливая песок огненной кровью, хлеставшей из обрубка правой ноги. Черный столб боли, как дым от пожара, поднимался из его сознания к небу, но самого сознания странным образом становилось всё меньше, как будто оно утекало в песок, вместе с кровью покидая искалеченное тело бригена.

С каждым мгновением иссиня-черный запах истончался и отступал – как и ярость, бушевавшая в Эштоне. Когда он наконец понял, что́ это значит, и, рванувшись к распростертой бригенской тушке, с размаху вогнал хвостовую пику в основание рогатого черепа, было уже поздно. Сознание Доппеля – или кто он там был – утекло за пределы Арены в другое тело, заготовленное на случай, если эту тушку убьют. Может, это даже было тело Сорок первого, внезапно подумал Эштон, и багровый туман снова обжег его изнутри, заглушая ревущие от восторга ложи.

Глава 25. Эштон

Быстрая победа на Арене впечатлила всех, даже мастера Сейтсе. Эштону дали дополнительные баллы, а по возвращении в Ангар покормили отдельно – он едва успел избавиться от капсулы с вязким синеватым лекарством для кожи примов. Халид, который забирал капсулу, был рассеян и чем-то встревожен: Эштон явственно видел небольшую воронку ледяного мятного цвета в центре его всегда спокойного сознания.

Внешне Халид был таким же, как прежде, – разве что раздражался чуть больше обычного, принимая поставки с Периферии. Иффи-фэй несколько раз не приезжала; вместо нее из гиросферы кряхтя вылезал толстый прим с абсолютно лысым хвостом и бугристыми проплешинами на плечах и спине. Халид точно так же перебрасывался с ним ничего не значащими фразами и отходил, но глаза его становились тусклыми и почти черными, как два плохо отшлифованных агата.

Беспокойство съедало его изнутри. Эштон видел такое же беспокойство в своих пациентах – это были партнеры или родители тех, у кого обнаружили неизлечимое нейродегенеративное заболевание. Пока больные пытались попасть в приоритетные списки кандидатов на Лотерею, их близкие проходили у Эштона интенсивную терапию принятия. Вот только как примириться с тем, что каждое действие того, кого они любили, каждый шаг, который давался ему ценой невероятных физических мучений и к тому же стоил довольно больших денег, по сути только приближал его уход? Половина таких пациентов ложилась в клинику с нервным срывом, едва лишь из «Кэл-Корпа» приходило сообщение с назначенной датой финала, и Эштону приходилось проводить с ними дополнительные сессии (оплачивавшиеся, кстати, по двойному тарифу), чтобы привести их в чувство к дедлайну. Близкие родственники были частью зрелища, разворачивавшегося под софитами Арены, и многократно увеличивали шансы кандидата на получение номера.

Что-то подобное было сейчас в Халиде. Там, на Периферии, Иффи-фэй вела собственную борьбу за выживание, на исход которой он не мог повлиять, но и не мог об этом не думать.

Когда ледяная мятная воронка захлестнула его с головой, Иффи-фэй наконец появилась.

Выглядела она подавленной. Ее оранжево-черный запах больше не обжигал, он был словно присыпан пеплом и распространял слабое неуверенное тепло, как не вполне остывшие угли.

– Хвала Старейшему, – прошелестела она, глядя в землю. – Говорят, что из-за тебя они потеряли ставку.

Мятная воронка внутри Халида на мгновение сжалась, уступив место горячему влажному запаху, похожему на аромат свежей булки, но тут же развернулась снова.

– Из-за своей собственной глупости, – со злостью выдохнул он. – И нетерпения. Я предупреждал, что надо ждать и смотреть.

– Они не могут ждать, – Иффи-фэй подняла на него умоляющие янтарные глаза. – Ставки против чемпиона слишком дорогие.

Эштон припал к земле, распластавшись в пыли на брюхе. Слова Иффи-фэй имели смысл только в одном случае: если Халид помогал кому-то с Периферии ставить против своего же Ангара. Это и было платой за активатор чипа для Иффи-фэй, внезапно понял Эштон. Халид наблюдал за тренировками драков, знал их привычки, слабые и сильные стороны. Его заказчики