Киноповести - Василий Макарович Шукшин

– Иване, – сознался Стырь. – Ты, Тимофеич, атаман добрый, а на Ивана хвоста не подымай. У нас таких есаулов раз-два – и нету.

– А Фрол?.. – спросил Степан. – Фрол добрый был есаул.

– А пошто – «был», батька? – спросил Ивашка Поп, ужасно наивничая.

– Какой хитрый явился! Глянь на его, Стырь… От такой черт заморочит голову, и впрямь дурнем сделаесся. Нету больше Фролка.

– А где ж он?

– Пропал. Так мне его жалко!..

– Ну, можа, ишшо не пропал?

– Пропал, пропал. Добрый был есаул.

Помолчали все трое.

– От я тебе сказку скажу, – заговорил Стырь. – Сказывал мне ее дед мой на Воронеже. Жил на свете один добрый человек…

Степан встал, начал ходить в раздумье.

– Посеял тот человек пашеницу… Да. Посеял и ждет. Пашеница растет. Да так податливо растет – любо глядеть. Выйдет человек вечером на межу, глянет – сердце петухом поет. Да. Подходит…

– Чего пришли-то? – спросил Степан. – Фрола выручать? Рази ж так делают, как он?

– Он спьяну, батька. Сдурел.

– Пускай молоко пьет, раз с вина дуреет.

– Брось, Тимофеич, – с укором сказал Стырь. – Серчай ты на меня, не серчай – скажу: не дело и ты затеял. Где это видано, чтоб из-за бабы свары какой у мужиков не случалось? Это вечно так было! Отдать ее надо – от греха подальше. А за ее ишшо и выкуп…

– Ну, ладно!.. – обозлился Степан. – Явились тут… апостолы. Сами пьяные ишшо, идите проспитесь. Завтра в Астрахань поедем.

«Апостолы» замолкли.

– Идите спать, – уже мягче сказал Степан.

Старики вышли из шатра, постояли и ощупью стали спускаться по сходне – одной гибкой доске, на которой в изредь набиты поперечные рейки.

На берегу их ждал Иван Черноярец.

– Ну? – спросил он.

– Отойдет, – пообещал Стырь. – Он весь в деда свово: тот, бывало, оглоблю схватит – ну, дай бог ноги. А потом ничего – отходил.

– Оглобли – куды ни шло. Этот чего похуже хватает.

– Лют сердцем… А вот Иван у их был… Тц… Вот кого я любил! И этого люблю, но… боюсь, – признался Стырь. – Не поймешь никак, что у его на уме.

– Извести ее, что ли, гадину? – размышлял вслух есаул. – Насыпать чего-нибудь…

– Не, Иван, то – грех. – Убей так-то!..

– Посмотрим. Домой он ее, что ли, позовет? Там Алена его без нас ей голову открутит. Где Фрол-то?

– Вон, у огня сидит. Сушится.

– Пошли к ему, – предложил Ивашка Поп.

– Что-то у меня голова какая-то стала?.. Забываю, чего хотел сказать тебе, Иван… – Стырь сморщился.

– Ну?

– А-а!.. Вспомнил: пошли выпьем!

Трое направились к одному из костров. Где-то во тьме невнятно пели двое:

«Ох,

Бедный еж, Горемышный еж!

Ты куды ползешь?

Куды ежисся?..»

«Бедный еж» нашел наконец родную душу.

Утро занялось светлое.

После тяжкой, угарной ночи распахнулась ширь, вольная, чистая. Клубился туман.

Собиралось посольство в Астрахань.

Степан сидел на носу своего струга. С ним вместе на струге были: Иван Черноярец, Стырь, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, Михаил Ярославов, княжна. Княжна была нарядная и грустная. Степан тоже задумчив. Казаки помяты, хмуры: Степан не дал опохмелиться.

Иван Черноярец распоряжался сборами. Наряжалось двенадцать стругов.

– Князька-то взяли? – кричал Иван. – Как он там?

– Ничего! Маленько харю ему вчерась…

– Напяльте на его поболе. Пусть смеется, скажите! Прапоры взяли?

– Взяли!.. А сколь брать-то?

– Тимофеич, сколь прапоров брать?

– Десять.

– Десять!

Двенадцать стругов пылали на воде живописным разноцветьем. Потягивал северный попутный ветерок; поставили паруса. Паруса шелковые, на некоторых нашиты алые кресты. Двенадцать стружков, точно стая лебедей, покачивались у берега.

К Степану подошел Стырь (казаки подослали):

– Что, Тимофеич, хотел я тебе сказать…

– Нет, – кратко ответствовал Степан. – Гребцам можно по чарке. Иван!..

– О!

– Гребцам – по чарке.

– Добре!

Стырь, печальный, пошел к своему месту. Оглянулся на атамана… Подсел к одному молодому гребцу.

– Васька, ты помнишь, собачий сын, как я тебя тада выручил? – ласково спросил он.

– Помню, диду… А чарку не отдам.

– Пошто? Ты ж как огурчик сидишь! А у меня калган сейчас треснет. Помру, наверно.

– У меня у самого…

– Погодь. Давай такой уговор…

Степан вытащил из-за себя небольшую кожаную сумку с тяжелым, звонким содержимым. Бросил Федору:

– Передай Ивану Красулину, как там будем.

Народу высыпало на берег – видимо-невидимо. Кричали, махали шапками, платками.

Степан шел в окружении есаулов, ничем не выделяясь среди них: на нем тоже было все есаульское. Только оружие за поясом побогаче. Шел он спокойно, голову держал прямо, гордо, чуть щурил в усмешке глаза.

– А не послать ли нам этого воеводу к такой-то матери! – сказал Черноярец. – Тимофеич?

– Дай срок, Ваня, – тряхнем. Весь Дон на дыбы поставим.

Народ ликовал на всем пути разинцев. Люди, испытывающие на себе позор рабства, истинно радуются, когда видят того, кто ногами попрал страх и рабство. Любит народ вождей ярких, удачливых. Слава Разина бежала впереди его. В нем и любили ту самую затаенную надежду свою на счастье, на светлое воскресенье, надежду эту не могут убить в человеке никакие самые изощренные и самые что ни на есть тупые владыки. Народ избирает своего владыку…

С полсотни казаков вошли с Разиным в кремль, остальные остались за стенами.

Чтобы подействовать на мятежного атамана еще и страхом божьим, встречу с ним астраханские власти наметили в домашней церкви митрополита.

– Э! – сказал Степан, входя в церковку и снимая шапку. – Я в Соловцах видал: вот так на большой иконе рисовано. Кто ж из вас Исус?

– Сперва лоб перекрестить надо, оголтеи! – строго сказал митрополит. – Не в конюшню зашли.

Разин и все казаки за ним перекрестились на распятие.

– Так, – это дело сделали. Теперича…

– Всю ватагу привел? – крикнул вдруг первый воевода, покраснев. – Был тебе мой указ не шляться казакам в город, стоять в устье!

– Не шуми, воевода! – Сильный голос Степана зазвучал под невысокими сводами уютной церковки. – Ты боярин знатный, а не выше царя. В его милостивой грамоте не сказано, чтоб нам в город не шляться. Никакого дурна мы тут не учинили.

– Кто стрельцов в Яике побил? Кто посады пограбил, учуги позорил?.. «Никакого дурна!» – сказал митрополит зло.

– Был грех, за то приносим вины наши государю. Вот вам бунчук мой – кладу. – Степан положил на стол перед воеводами символ власти своей. – А вот прапоры наши. – Он оглянулся… Десять казаков вышли вперед со знаменами, пронесли их мимо стола, составили в угол.

Степан стоял перед столом.

– А вот дары наши малые.

Опять казаки расступились… И тринадцать молодцов выступили вперед, каждый нес