Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Короче, Марга довольно решительно вступила в игру, и не считаться с ней было уже невозможно. За столом она выиграла бой, компенсировав тем самым поражение в сарае. Но удовлетворится ли она этим?

Когда я мыла посуду, она вошла на кухню и взяла полотенце. Перемирие. Насколько его хватит? Ведь я была невольной свидетельницей ее слабости, и она этого, конечно, не забыла. Я готовилась к защите.

— А почему, — спросила она, — ты не рожаешь?

Итак, бой начался без подготовки и формального объявления войны. Ее удар достиг цели — она знала, куда бить. Неужели бы я стала рассказывать ей о воспаленных яичниках, годами служивших мне способом избежать близости с Гердом? Или о закупорке яйцеводов, из-за чего я не могла рожать? Да, Марга принадлежала к тем людям, которым нельзя доверяться. Они скрупулезно копаются в чужих тайнах, потому что боятся выдать собственные.

Ответный огонь! — решила я. Разве она менее уязвима, чем я? Но она упредила удар.

— У нас, — начала объяснять она, — причина чисто медицинского свойства: разный резус-фактор… Куда, поставить тарелки?

— На полку. А ты не думала об усыновлении?

— Я прекрасно понимаю, — продолжала она, — что ребенок был бы вам в тягость. У каждого свои амбиции — профессия обязывает. Ужас, как только я представлю, сколько у тебя хлопот с твоими крупными персональными выставками! Да и усадьба, должно быть, влетела вам в копеечку. Какие уж тут дети!.. Кастрюли тоже на полку?

— Нет.

Я ненавидела себя за чувство сострадания, которое испытала к Марге ночью. Она отблагодарила меня тем, что в бессильной злобе наносила мне, не глядя, удар за ударом.

Конечно, я пока только мечтала о персональной выставке… Так-то она расплатилась за мое гостеприимство! Да ее надо просто вышвырнуть из дома!

Я хотела сказать ей, что она зашла чересчур далеко. Но Марга неожиданно обняла меня. Я знаю, прошептала она, чего тебе все это стоит. Женщина всегда жертва…

Ее теплая грудь сулила примирение. Сбитая с толку, я попыталась освободиться от ее объятий. Она улыбнулась мне.

— Я рада, что нашла подругу, которая меня понимает.

У меня пропал дар речи. Вот когда я поняла, какой ошибкой было не пригласить Феликса. Он был единственным среди нас, который знал, как поступать в подобных ситуациях. Как сейчас слышу его рассудительный голос: ты хочешь одно, она — другое, можете мириться или ссориться, только не разыгрывайте чужие роли, оставайтесь самими собой!.. Да, Феликс был способен на это. Я же теперь вообще ничего не могла понять.

Жизнь бьет нас иногда довольно крепко, это пришлось так или иначе испытать каждому. Среди нас нет уже ни одного, кого миновали бы удары судьбы, как миновали они нас в детские годы. Я мог бы привести Герду тысячу примеров из собственной работы, но — убежден — он все равно не стал бы меня слушать. Он целиком погрузился в созерцание своей персоны и постигшей его несправедливости.

После того как появление Рени прервало наш утренний разговор, а Герд театрально взывал в сарае к нашим детским клятвам, он окончательно ушел в себя. У него постоянно находились неотложные дела, он просто избегал нас. В полдень он прошел через двор в сарай с ящиком для инструментов. Меня это почему-то задело.

— Тебе помочь?

Он прошел мимо меня молча, как будто мы были чужими. Терпеть такое отношение я отнюдь не собирался. Его приглашение я принял потому, что наше прежнее товарищество было мне дорого. И еще: мне снова захотелось увидеть место, где для каждого из нас так много начиналось в жизни. Он же собрал нас вовсе не как друзей, а как зрителей, чтобы они посочувствовали его обиде. Он хотел предстать униженным перед нами — преуспевшими в жизни, как ему казалось. Нам должно было стать стыдно за то, что произошло с ним.

А вот Марга смотрит на вещи иначе. Она и сегодня убеждена, что Герд хотел просто похвалиться своим новым приобретением, доказать, что не сломлен. Но я знаю его лучше. Он вознамерился спровоцировать нас, заставить усомниться в самих себе. Я понял это по его молчанию уже в первый вечер. И не принял вызова.

Каждое время требует своих жертв. И если кто-то надеется, что его это не коснется, значит, он не постиг еще действительность. Такую наивность просто невозможно извинить, тем более в этом возрасте. После тридцати каждый отвечает за себя сам. Нельзя выбраться сухим из воды. Вот что я хотел ему сказать — со всей откровенностью. И в том, что для этого не подвернулось подходящего случая, я не виноват.

Действие шнапса, который мы пили утром, прошло. Тот жалкий остаток, сохранившийся от меня, окончательно расплавился в послеобеденной жаре.

С разбирательствами покончено. С превеликим удовольствием завалился бы я на боковую, но наша крохотная мансарда превратилась в духовку, кроме того, она кишела мухами. Единственным утешением была мысль о том, что другим, наверное, приходится не лучше.

В этот самый неподходящий момент Рени стукнула в голову идея сфотографироваться всем вместе на память. Я попробовал было вяло возражать, но, к моему удивлению, Рени обрела весьма активную союзницу в Марге, которая уже полностью избавилась от своей утренней слабости.

Каждая старалась превзойти другую, предлагая то один, то другой фон для общего снимка: перед домом, за домом во дворе, у колодца, в саду… Я безвольно брел туда, куда указывали. В заключение Рени передала аппарат Марге и позировала в центре всей группы.

— По-моему, — заметила Анна, — мы нужны тут разве что как декорация.

Рени сделала вид, что не расслышала ее реплики. Она сильно накрасилась и оделась как-то странно: купальные трусики, туфли на высоком каблуке, блузка, которую я на ней ни разу не видел. Марга с откровенным цинизмом подзуживала Рени на все более глупые выходки. До сих пор я думал, что друзья завидуют мне, а тут почувствовал нестерпимый стыд за то, что взял Рени с собой.

Я сшила себе широкую блузу — точно такую, какую видела у Хельга на фотографии. Она рассказывала мне, что там все так ходят, потому что это гармонирует с их старой рыбацкой хижиной. Но погода была не совсем подходящей для моей стильной одежды. Ночью во дворе стоял сильный холод, и мне пришлось одолжить пуловер. А днем, наоборот, солнце палило так жутко, что даже в купальнике было тошно.

Для группового фото я нарядилась в свою новую блузу. Все только и пялили на меня глаза. Жалко, что фотографии, которые потом прислала Марга, оказались такими мутными, что я едва узнала на них себя. Не уверена, что она не сделала этого нарочно.

Когда мы еще только располагались перед камерой, Анна начала выламываться перед нами. У нее наверняка были какие-то комплексы… Вид ее совсем не соответствовал моменту, а ей, наверное, хотелось выглядеть на фотографии не хуже других. Но ведь она как-никак была хозяйкой, так что могла без истерики, спокойно собраться и взять себя в руки.

Было ясно, что Герду не по душе ее выходки. Чтобы разрядить обстановку, он снимался очень уж охотно. Мне стало жалко его, и, когда мы оказались рядом, я погладила ему руку в знак поддержки. По-моему, он понял, но сделал вид, что ничего не заметил.

— Нелегко тебе, наверное, с такой женой, — сказала я Герду, когда все разошлись. — Другая небось лучше ценила бы, чем она тебе обязана. — Я кивнула на дом.

И вдруг, точно крупным кадром, я увидела удивленное лицо Хельга, если бы я могла ей сказать: да, вот тут мы и живем…

Герд ничего не ответил, только пристально посмотрел на меня. Я его так и не поняла. Но он был среди мужчин самым интересным.

Сначала я думал, что подружка Хеннера была невинным младенцем, для которого все в жизни было новым и непонятным. Какое заблуждение! Она оказалась прирожденной тварью. Сегодня, после обеда, я на своей шкуре испытал, как она пытается обольстить Б. В., который, насколько я знаю, не очень-то стоек против таких соблазнов.

Началось с того, что, когда мы снимались все вместе, она несколько раз хваталась за мою руку. Не сразу до меня дошло, что это было не просто случайностью, а попыткой сближения. Это застало меня врасплох. Пока я, одеревенев, соображал, что делать, Б. В. с готовностью откликнулся на ее зов. После того как был сделан последний снимок и все разошлись, я остался и наблюдал, что происходило между ними.

Она была инородным телом в усадьбе, вызовом нам всем. В туфлях на высоком каблуке ее длинные ноги казались бесконечными. Без всякого стеснения расстегивая блузку, она объясняла Б. В., что просто создана для жизни в таком уголке.

Она же дура, шепнул я ему на ухо, дура и продажная стерва. Не поддавайся!

Он никак не среагировал на мое предупреждение, и я видел, что он раздевал эту крошку своим взглядом. Она потерла длинные ноги одна о другую, у Б. В. перехватило дыхание.