Нет времени - Константин Крылов

148

Кстати, тогда же в мужскую моду очень кстати вошли типические блядьи шмотки «в мужском исполнении» — например, пресловутые барсетки «из кож крокодайла».

149

Например. В те годы обожали рассуждать — причём публично, в газетах — про ветеранов и их детей, торгующих боевыми орденами. Издевательство тут было сугубое, рафинированное: сознательно доведя людей до гнусной нищеты, жиркующая блядва ухохотывалась над их бесчестьем. «Что, Ванёк, вот для чего ты Берлин брал? Ну, медальки за взятие тебе на бутылку хватит, пьянь старая». О положении ельцинских опущенцев мы ещё скажем ниже.

150

Так можно обозначить тот поганый промысел, которым занялись «правоохранительные органы».

151

В ельцинском обществе полностью отсутствовала позиция «бедный, но честный». Господствующий блядский дискурс особенно ненавидел и презирал тех, кто не принимал участие в общем разврате. Поэтому непричастные к «реальным челам», то есть к начальническому или бандитскому миру рассматривались либо как трусливые неудачники («не смог стать вором, зассал»), либо как неудачливые преступники («выгнали с должности — небось, не тому на лапу дал»), либо, наконец, как клинические идиоты, не понимающие, как мир устроен, лошки из подворотни.

152

Интересно рассмотреть с этой точки зрения происхождение ельцинского «среднего класса». Если коротко, то матерью всего постсоветского мыдла можно считать «секретутку-референта». В пору раннего ельцинизма этим словосочетанием обозначали девку в штате какой-нибудь воровской конторы, промышлявшей кредитами, компьютерами и «всякими такими делами». В обязанности девки входил кофе, классика, минет, в продвинутом варианте — анал и машинопись («ещё и печатает»). Платили девке не очень мно, огуливали без лишних нежностей, зато она не отвечала за форс-мажоры, а в случае полного кирдеца просто переходила в другую похожую контору, где требовались те же умения. «Зубы, дура, зубы», а потом — «сделай нам кофе, девочка, мы спешим». Сейчас, конечно, не то. Нынешняя офисня, — каковую сейчас, собственно, и именуют «российским средним классом», ибо другого значения это слово в Эрефии не имеет — предпочитает не вспоминать о своём малопочтенном генезисе. Даже пресловутое «секретарь-референт» начало значить что-то вполне приличное. Однако пряная отдушка девяностых всё ещё никуда не делась. А в кондиционированном офисном воздухе топором висит суровое, но справедливое русское слово: «притырки». Именно притырочье житьё и притырочные нравы, modus vivendi пристроившегося к крупным ворам и воровайкам «персонала», и есть то самое, что у нас изрядно портит амбре нарождающегося миддла (или, как сейчас говорят, мыдла).

153

Более чем характерно, что единственным востребованным (нет, даже единственным живым) поэтическим направлением в тогдашней России оказался так называемый «куртуазный маньеризм». Согласно официальной мифологии, новое литературное направление родилось во время попойки в ресторане ВТО 22 декабря 1988 года: там молодые поэты Вадим Степанцов и Виктор Пеленягрэ написали манифест «нового литературного направления». За образец были взяты эротические экзерсисы времён «серебряного века», но с замахом на век екатерининский, обыкновенно представляемый как век галантного распутства, пудреных париков и больших мужских орудий. Смысл идеи был в том, чтобы порезвиться на тему «блядства на царстве», а заодно и поглумиться над современностью в её наиболее неприглядных формах. К этому прибавлялось и соответствующее «искусство жизни» — пародийное лизоблюдство и угодничество: «хозяев жизни рассмешим до колик — получим приглашение за столик». Первоначально большого успеха от затеи не ждали — так, поржать. Но попали в самую писечку блядской эпохи — и законно собрали «бешеный аплодисмент». Из поэтических открытий маньеристов следует отметить прежде всего «двойную иронию». В эпоху безудержного, натужного стёба, заявленного как «новый соцреализм» (то есть как единственный легитимный творческий метод) они начали стебаться над самими фигурами иронии, над штампами глумления. Минус на минус дал плюс: оказалось возможным высказывать вполне серьёзные вещи в непробиваемой для насмешек форме. В дальнейшем технику маньеристов использовал и развил Емелин, придумавший «иронический фашизм» — что позволило озвучивать неполиткорректные идеи, подаваемые «как бы не всерьёз».

154

А вот теперь пора всё-таки процитировать Бродского:

Городок, лежащий в полях как надстройка почвы.Монарх, замордованный штемпелем местной почты.Колокол в полдень. Из местной десятилеткималолетки высыпавшие, как таблеткиот невнятного будущего. Воспитанницы Линнея,автомашины ржавеют под вязами, зеленея,и листва, тоже исподволь, хоть из другого теста,набирается в смысле уменья сорваться с места.Ни души. Разрастающаяся незаметнос каждым шагом площадь для монументаздесь прописанному постоянно.И рука, приделанная к фортепиано,постепенно отделывается от тела,точно под занавес овладеласостоянием более крупным илибезразличным, чем то, что в мозгу скопиликлетки; и пальцы, точно они боятсярастерять приснившееся богатство,лихорадочно мечутся по пещере,сокровищами затыкая щели.

1993, Вастерёс

155

Есть все основания полагать, что именно произведения искусства (а не «полезные вещи») были первыми товарами в собственном смысле этого слова. Во всяком случае, древнейшие практики обмена ориентированы не на практически-полезные сделки типа «кокосы за бананы», а, скорее, на обмен красивыми безделушками. Интересно, что подобный подход позволяет считать сопровождающие обмен ритуалы (включающие, например, песни и танцы) законной частью самого процесса обмена: его участники «пели и плясали друг для друга».

156

Весьма символично то, что символом «богатства как такового» в большинстве человеческих культур является золото, практически бесполезный «металл для украшений».

157

Это верно не только для современного, но и для традиционных обществ. Более того, в те наивные времена все разделения между людьми проецировались непосредственно на физическое пространство. «Женская половина», «запретный город» и прочие табу изобретены не вчера. Сейчас от всего этого остались только таблички «М» и «Ж» в общественных туалетах. Тем не менее можно утверждать, что современное общество сильно опережает традиционное по количеству «заборов и рвов», разделяющих его вдоль и поперёк. Возможно, это свидетельствует о «неорганичности» современного общества. Неудивительно, впрочем, и то, что при появлении множества заборов в них появляются лазейки — о чём ниже.

158

Рассчитанных, в частности, на потребителей дорогой «элитной» контрабанды — например, вин и табака. Так, феномен «богемы», с её безденежьем и демонстративным потреблением тесно связан с темой контрабанды: «свободный художник» зачастую платил за свою сигару намного меньше, чем «презренный буржуа», поскольку не брезговал связями среди определённого сорта публики.

159

Оскар Уайльд называл это «пировать с пантерами». Разумеется, для самого «арбитра вкусов» речь могла идти лишь о желании пощекотать нервы. В других случаях всё бывало куда серьёзнее.

160

Интересно, кстати, сравнить с англоязычным «business». «Бизнес по-русски» начала девяностых удачно сочетал оба смысла: «бизнес» как «преступление».

161

Что было ознаменовано появлением фигур типа Иосифа Кобзона — официального «рашен мафиози».

162

Включая такое важное для советского человека право, как легальное проживание в большом городе — Москве или Ленинграде. В результате возник известный феномен «сто первого километра» — сёла и деревни, заселённые преимущественно «отсидевшими».

163

Не считая вариантов, недописанного и проч.

164

Например, практически все песни классического «одесского» цикла содержат указания на реалии, отсутствующие в советское время. Несколько примеров:

…Три было девочки, один роскошный мальчик,Который ездил побираться в город Нальчик,И возвращался на машине марки Форда…

(…)