Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Бугор фартовых не вылез из палатки, прикинулся спящим. Но кто-то из воров угодил, перед самым носом Шмеля миску с едой пристроил. Чтоб не похудел, не обижался.

Трофимыч оставил у палаток Саньку, чтобы ужин пригото­вил, а сам вместе с мужиками ушел в тайгу.

В душе он понимал, что нелегко и непросто будет ему пере­ломить Шмеля, заставить работать. Может, и вовсе не удастся. Помощи ждать неоткуда. Вон охрана и та делает вид, что ниче­го не замечает. Неспроста это...

«Уж хоть бы не подрались они там с Сашкой. Тот рыжий не дает на своем горбу ездить. Ну, этого охрана не допустит», - подумал Яков. А вскоре, занятый работой, забылся до самого вечера.

Вспомнил Трофимыч о Шмеле, когда в тайге совсем стем­нело. Позвал мужиков на отдых, похвалить не забыл. Те ion молчали.

У палаток горел большой костер, это издалека приметили люди. Две кудлатые тени возились у огня.

Мешки и ящики с продуктами топорщились заботливо укрытой горкой. Их привез из Трудового, как и обещал, Еф­ремов.

Возле костра - куча дров. Чтобы обогрелись, обсохли люди после работы, отдохнули у огня душой и телом.

Санька приготовил на ужин хлёбово из концентратов да из­вечную перловую кашу.

Люди ужинали молча. Трофимыч взглядом спросил, помо­гал ли бугор? Санька утвердительно кивнул головой.

Перемыв посуду всяк за собой, уселись сумерничать. Теп­ло, вид огня действовали на всех магически.

—  Чего загрустил, Косой? - спросил Трофимыч одного из фартовых. Самого молодого в бригаде воров.

—  На волю бы теперь, - ответил тот дрогнувшим голо­сом. И добавил: - Папаня у меня лесник. Весь век лес выра­щивает. Как над родным дрожит. Он его сажает, а я - валю. Не по уму это.

—    Сколько тебе осталось? - полюбопытствовал бульдозе­рист.

—  Тут и месяц - много. А мне еще целый год.

—  Чего хвост опустил, сопли тут на уши вешаешь? Встрях­нись, кент, ты же законник. Выйдешь, все будет в ажуре! Пой­дем в дело. Это от безделья кровь киснет, - захохотал над Ко­сым старый плешивый вор.

—  А я эту пору не люблю. Конец марта всегда был неудач­ным для меня. В это время я в плен попал, - вздохнул Тарас Сидоренко из бригады Трофимыча. И, помолчав, обронил в тишину: - Потом, опять же в марте, на Колыму меня упекли. Прямо из концлагеря. На двадцать лет...

—    Не хрен было сдаваться в плен, - послышалось за спи­ной внезапно.

Все оглянулись. В отблесках костра, заложив руки за спину, стоял Шмель.

—   Это кто же сдавался? Я? Сам, своей волей? Да ты, гад, думаешь, что мелешь? Я с ребятами из окопов не вылезал, обо­вшивел, не жрал неделями! - сдавил кулаки Тарас.

—  То-то и оно, что из окопов не вылезали. Потому и взяли тепленькими. Теперь вкалывай, раз сдыхать ссал, а воевать не умел.

Тарас вскочил. В озверевших глазах ярость вскипела. Му­жика перехватили, удержали.

—  Ты, подлюка, где в войну был? Разве солдат решает, как вести бой? Я не стратег, не командир. Я выполнял при­каз. И не моя вина, что командовал нами тупица, такой, как ты, болван. Он должен вместо меня тут отбывать, за то, что людей не сберег, за поражение и погибших, за всякую изуве­ченную судьбу, собственной жизнью и шкурой! Да только он - тебе сродни. Умело слинял. До сих пор его не нашли. Попадись он мне, за всякий день мук с него спросил бы! - заходился мужик криком.

—   Замолкни, гнида окопная! Таких, как ты, живьем надо давить было. Танками! Чтоб жопы в окопах не просиживали, пока нас немец в домах сжигал вместе со стариками и старуха­ми, - поддержал своего бугра Косой.

—   Командир - дурак! А твой калган из задницы вырос? Вместо мозгов дерьмо? Так чего на судьбу сетуешь, целкой при­кидываешься? Все вы тут лидеры! Козлы вонючие! - подняли голос фартовые.

И не миновать бы жаркой драки, если бы не вмешалась вовремя охрана. Притихли. Пошли по палаткам, бурча угрозы друг другу, обмениваясь ругательствами.

Когда Трофимыч лег на свое место, спросил Саньку:

—   Неужель заставил Шмеля помогать? Иль не понял ты меня?

—   Понял. Но не я - Ефремов его заставил, пригрозил в зону вернуть, к<^ль пахать не будет бугор. Сказал, каждый день наведываться станет. И если застанет без дела - хана придет фартовому, сошлет в Анадырь, к черту на кулички. Шмель по­кочевряжился для виду, передо мной поломался, но дрова ру­бил, как ломовой. Исправно топором махается, гад.

—  А что ты ему там, на деляне, сказал, когда с хлыстом подошел? - спросил бригадир.

—  Сказал, что я психический и за свои действия отвечать не буду. А потому, если припутаю в тишке, из шкуры сито сделаю. Он меня послал матом, не поверил, значит. Ну я ему напомнил кое-что. Ведь прежде этой бригады я в Трудовом, в их гадючном бараке неделю жил. Немного, но памятно. Они того до гроба не забудут. Этого бугра тогда еще не привезли. Другой был. Но когда я случай напомнил, бугор вмиг слинял. Значит, не забыли и его проинформировать. Если начнет хвост поднимать, я и с ним не посчитаюсь, - пообещал Санька и добавил: - Эх, помешал мне легаш Ефремов самому бугру рога поломать. Встрял. А кто про­сил? Я и без него обошелся бы.

—  А что ты утворил у фартовых? - спросил Тарас.

—  Меня к ним на издевательства прежний мусор сунул, чтоб обломали, опетушили бы. Но я для них крепким орешком ока­зался. Спал всегда вполглаза. А они, что воронье, вокруг меня кружили. Поодиночке не удавалось одолеть. Решили скопом и пропустить через весь барак, сделать лидером. Я понял. И кинулся первым на бугра. В жизни такой смелости у меня не водилось. А тут от страха... Глаз ему пальцем вышиб. С ходу. Бросился ко второму. Мокрушнику, который хотел пер­вым меня огулять. Кулаком в подбородок и все зубы в задницу вогнал ему. До единого. На меня кинулись двое, я одному руку переломал, второго едва отходили - височная кость треснула. Фартовые от меня, как от чумного. Мол, пальцем его не трону­ли, гада, а он вон сколько калек наломал. Открыли дверь бара­ка и на меня, как на кота: «Брысь, блядь!» Я им в ответ - хрен, мол, вам в зубы. Так они меня просили слинять подобру. В барак к работягам. Калым за меня давали. Чтоб я ночью сдуру кого-нибудь не угрохал. На их счастье, утром меня убрали в тайгу. Я потом месяц сам себе удивлялся, откуда из меня такой зверь получился? Вот и напомнил Шмелю. Тот от меня - как ошпаренный. Видать, ему в красках тот день нарисовали, - смеялся Санька.

—  Зверя в любом человеке разбудить можно. И тогда куда все доброе девается! Словно и не Божье он создание, - согла­сился Харитон грустно.

—    Теперь у меня такое не получится. Это я знаю. Я тогда сам себе удивился, - признался Санька.

—  Так этот ихний бугор так и станет на нашей шее кататься завсегда? - спросил бульдозерист.

—  У меня в батальоне были фартовые. Несколько человек. Добровольцы. Смелые мужики. Хорошие волки. Но эти их за­коны... Они о них рассказывали иногда. Так верите, даже там, на фронте, они своего бугра имели. Моего нештатного замести­теля. Правда, там он первым в атаку бросался. Зато и мародеры отменные. Своих не грабили. Но немцев, даже убитых, шмона­ли. Не то что карманы, из исподних вытряхивали. И не брезго­вали, гады, на себя натянуть. Даже не простирнув. Как есть. Сколько ругал - без пользы. Бывало, сыщут в карманах что-то стоящее, как дети, радуются, мол, не без понту бой выиграли. У них, как я понял, натура особая, кровь такая. Если вор что-то не украл, день зря прожил, - сказал Трофимыч.

—  Я с ними недолго вместе был. Всего несколько дней. Но мне об их законах сявки рассказывали. Есть и разумные, - вставил Санька.

—  Что может быть хорошего у людей, преступивших Божью заповедь? В Писании сказано - не убий, не укради! А ворюги только тем и живы! - возмутился Харитон.

—   Давайте, батюшка, по совести, если на то пошло. Вот мой дед имел трех коров и пару лошадей. А как иначе, если в семье пятнадцать душ детей было? Все с малолетства работали. Отцу помогали. А после революции деда раскулачили. Все от­няли. Ограбили, короче. Хотя дед все своим горбом на­жил. Разве это правильно? У него в тот год от голода семеро детей умерли. Разве их не жаль? А в Писании сказано - не воюй с кесарем, потому что воюющий с кесарем воюет с Богом. Но как тут быть? Ведь дети умирали. Здесь чье сердце выдержит? Кесарь хуже бандита, злей любого ворога оказался. А мы говорим о фартовых. Они - дети в сравнении с кесаревы­ми слугами, - всхлипнул Тарас.

—  Люди вы мои милые! В Библии сказано: не воюй с кеса­рем, а значит, сам не затевай с ним тяжбы, расправы. Но сказа­но и такое: защити себя и дом свой, и семью свою. От разбой­ников и убийц человек должен защищаться. Ибо жизнь Богом подарена. А бандюг-воров этих - грешно защищать. Нет гре­хов больших и малых. Есть одно - преступление перед Госпо­дом. И всякий обидчик несет наказание перед Творцом нашим за содеянное зло. Рано иль поздно по содеянному воздается всякому, - убеждал отец Харитон, в темноте крестясь дрожа­щей рукой.

—  А когда тебя, отец святой, Господь из неволи выпустит? - спросил Санька.