У черты - Александр Гордиан

— Это понятно. Фонд, природа, ага, — осторожно сказал Рамзес. — Но я не об этом спрашивал.

— Хочу сходить в Зону, — пожала плечами Инга. Мол, откровенность за откровенность.

Туристов в Зоне не любили чуть меньше кровососов и чуть больше псевдопсов. А попросту — от всей души ненавидели, как только завшивевший окопник может ненавидеть залетного барчука-корреспондента.

Сидела бы ты дома… залетная! Глеб смотрел немигающим взглядом, чувствуя, как улетучивается симпатия и пробирает злость. На всякий случай уточнил:

— Артефакты можно купить и здесь.

— Мне не нужны артефакты…

Девушка, уловив его настроение, растеряно сморгнула.

— В добрый путь, — пожелал Глеб невыносимо скрипучим голосом и, наконец, отвернулся.

Инга физически почувствовала облегчение. Рамзес вышел из комнаты на негнущихся от бешенства ногах и аккуратно прикрыл за собой дверь.

«Лучше бы грохнул, — подумала Инга. — Павлин!»

— Здравствуйте, мамаша. Это какой населенный пункт будет? — павлин насел на безобидную Анну Павловну, Ленкину маму. — Деревня, спрашиваю, как называется?! Вешки? А день какой сегодня? Суббота уже?! А помыться где можно?

Павлин!

В комнату влетела хозяйкина дочь, мелкотелая серенькая мышка Леночка, поклонница романтических фильмов, удачно оказавшаяся с Ингой в одном автобусе.

— Ин, он синий весь! — Леночкин голос дрожал сладкой обморочной дрожью. — А зенки красные! Я с ним в дверях столкнулась, прям вот так, — она показала. — Господи, а страшный-то! Чего рассказывает?

— Ничего, — скучным голосом ответила Инга. — Дурак какой-то. Ленка, у вас есть… не знаю… бар или клуб. Где мужики собираются.

Леночка немного успокоилась и любопытно засверкала глазками.

— Бар «Харчо» есть. Но я туда не хожу, там только шалавы ошиваются.

— А сталкеры ошиваются?

Леночка поскучнела.

— Не знаю… Нет у нас сталкеров. По телевизору говорили, что уже нет… почти.

Инга успела выяснить за вчерашним чаепитием, что Леночкин папа сгинул в Зоне уже несколько лет как.

— У нас тут по-свойски все, как у родных, — простодушно объяснила Анна Павловна. — Жить-то надо, вот и ходят мужики к забору, собирают камушки, — она показала белый кругляшок. — Давление у меня, а это лучше всяких таблеток.

Простецкое «ходят» у Инги совсем не ассоциировалось с харизматическим «сталкер», но местные, похоже, особой разницы не видели. Интересно, что за «сталкеры» ошиваются в «Харчо»?

— Сталкеры — это кто часто и далеко в Зону ходит, — терпеливо объяснила она. — Хочу тоже сходить.

— Рисковая ты, Инка! Я б со страху померла. Ну, зачем тебе, правда?

На Леночку Инга не сердилась, хотя вообще бабскость и трусость ненавидела.

— А ты хотела бы… — она задумалась, прикидывая какую часть правды сказать, — жить… как это?.. на полную катушку? Чтобы, как говорится, было, что вспомнить. Есть у тебя, что вспомнить?

— Море, — улыбнулась мышка и застеснялась. — Ради моря я готова даже в Зону.

— И я готова. Ради Зоны. У меня все есть, Ленка, а вспомнить нечего, Зоны нет.

— Ну есть у меня Зона, — усмехнулась Леночка. — Вон, за околицей. И что? Думаешь, там счастье закопано?

Глеб объявился вечером, когда по деревенскому обычаю и на боковую пора. Лена с Анной Павловной сидели за чаем на веранде. Горячий напиток со вкусом сладкого варенья и горькой травы Инга пила, только чтобы не обидеть хозяек. Они ей нравились, мама с дочкой, нравились отзывчивостью, неторопливостью, беззлобностью к жизни, каковое качество Ингу поражало до глубины души. Папа с детства учил ее точить когти и при случае рвать свое.

Сталкер шумно топал по дорожке, кашлял, скрипел крыльцом, хлопал дверью. Обозначал себя, чтобы не пугать впечатлительных женщин.

— Есть кто дома? — сунулся он на веранду и улыбнулся в тридцать два зуба. Напрасно улыбнулся, крепкие на вид десны кровоточили.

Сталкер выложил из бумажного пакета гостинцы: чай, сахар, булочки, загнутые колечком, сухие и жесткие до деревянного звона — Инга таких и не видела никогда. Поставил в центр стола бутылку и вообще, держался свободно, шутил, рассказывал небылицы.

На Ингу сталкер не обращал внимания, будто на стуле с высокой спинкой брошен теплый платок, а не кутается от вечерней прохлады злющая американка.

Глеб тем временем жаловался на глаза, мол, сосуды полопались, и от его слов не так страшно было смотреть в налитые кровью белки. Впрочем, крови поубавилось, стало заметно, что зрачки у ходока голубые и очень яркие. Синюшная кожа быстро приобретала оттенок рассасывающейся гематомы, проступал загар, припорошенный белой пыльцой, какой бывает от долгого пребывания на воздухе и солнце. От этих перемен Глеб молодел. Теперь девушка дала бы ему не больше тридцати. И только седины прибавилось.

«Оттого, что голову вымыл», — подсказал язвительный внутренний голос.

Со сталкером вообще происходило что-то занимательное, ну не может человек так быстро восстанавливаться!

— Анна Павловна! — разливался соловьем Глеб. — Не прогоните бездомного. Я у вас переночую? Вот, хотя бы на веранде. Заплачу, конечно.

Три часа назад денег у него не было, вспомнила Инга. Из карманов перед стиркой Леночка извлекла только пустой бумажник, ужасного вида нож и смартфон в экстремальном исполнении.

— Конечно, конечно, Глебушка, — запричитала Анна Павловна, — разве нам жалко?

— До завтра только. Завтра ухожу.

Инга насторожилась.

— И тебе, Инга, спасибо, — сталкер, наконец, обратил на нее внимание. — За заботу и вообще…

Он выложил на стол несколько разноцветных купюр и поднялся.

— Здесь за лекарства, за доктора и те пятьсот долларов.

Инга залпом допила приторную бурду и тоже засобиралась. Деньги остались лежать на столе.

Вешки казались деревней благополучной. Ровный асфальт на главной улице, справные дома, большей частью заселенные, автомобили. Глеб мимолетно удивился. Откуда? Неужели при Зоне так хлебно жить?

Ну, понятно, что хабар здесь водится. Понятно, что от его, хабара, круговорота в денежном пространстве возникают некие местные преференции. Но сколько ни видел Глеб подобных деревенек у Периметра, такого благополучия еще не встречал. Ощущалась в этом какая-то неправильность. Спокойно было в Вешках, по-деревенски сонно, каковое состояние вблизи Зоны не могло иметь места по определению.

Неплохо бы поразмыслить на этот счет, а лучше озадачить прирожденного аналитика Митьку Цента.

Цент, где ты?!

По всем расчетам выходило, что Цент уже должен появиться в Вешках. Даже если Митьке пришлось пересечь десяток часовых поясов — это все равно меньше нескольких километров там, за Периметром. И, главное, быстрее. Глеб искал Цента еще днем, не нашел и начал обзванивать все известные ему номера. Сначала каждый час. Потом каждые полчаса.

«Митька, возьми трубку!» — молил Рамзес, слушая длинные гудки.

Цент не отвечал. Ни когда Глеб позвонил в первый раз, ни сейчас, вечером, когда набирал его каждые пятнадцать минут.

Глеб убрал смарт, увесистый кирпичик, старомодный и неказистый на вид. Внешность, как всегда, обманывала: при нажатии кодовой последовательности смартфон переходил в режим спутникового терминала, защищенного от чужого любопытства всеми доступными способами. Цент конструировал, дал волю золотым ручкам.

Стемнело. Рамзес пошел в очередной обход невеликих Вешек. Цент не появился, но Рамзес все равно спрашивал о нем на почте, у фельдшера, на автостанции. Даже стукнул в запертую милицию.

Или что-то случилось, или… В любом случае, действовать нужно, не мешкая. Глеб понимал, что время уходит, и события перестают укладываться в идеально проработанный план.

В баре «Харчо», как не без оснований полагал Рамзес — сталкерском, его встретили неприветливо. Приняли за чужака.

— Закрываемся!

Рамзес огляделся с интересом: ночной бар разительно отличался от того унылого пищеблока, каким он притворялся днем. Когда-то в этом здании располагался сельский клуб, культурный центр населенного пункта Вешки и окрестностей. В принципе, суть не изменилась, центр остался центром. Изменилась культура. Вместо киноэкрана с романтичным индийским мордобоем телевизор над стойкой транслирует стриптиз. В танцевальном зале столики. В Вешках уже не танцуют, своей молодежи нет, а пришлая предпочитает махать кулаками. И пить, куда же без этого. Встречаются эстеты, требующие и вовсе особых релаксантов, доселе в провинциальных Вешках не употреблявшихся.

В такой поздний час в «Харчо» было оживленно. Глебу хватило взгляда понять: здесь все свои. Кого-то в более известных местах и на порог не пустили бы, но здесь все они сталкеры. Даже мясо, нюхавшее Зону не дальше километра за Периметром.

— Глухой, что ли? — без особой злобы проворчал бармен с бэйджем «Вадик» на груди.