Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89» - Вадим Ярмолинец

– У нас тут багацько иностранцев робыло, – рассказывал украинский швейцарец. – Колы супутнык запустылы, у 58 чи в 57 роци, так з Бразылии пароход прыбув з тымы, що до вийны збиглы закордону. Воны соби гадають: якщо там вже на Луну литають, так яке ж в ных на земли життя, га? – от смеха пронизанный красно-синими жилками нос Георгия Христофоровича стал фиолетовым. Прокашлявшись, он продолжал:

– Прыйиздять, а тут ни цвяха, ни хлиба, ни ковбасы. От так вляпалыся! А супутнык е, супутнык литае! Але ж за якым тоби хрэном той супутнык, колы жраты ничого?! Воны за чемоданы та й гэть до своейи Бразылии, щоб воно усэ горэло! Одын залышывся, Виктор, столяр.

– Он и сейчас в колхозе работает?

– Да, тут у майстерни робэ.

– Ему понравилось, значит?

– А хто його зна, що у нього в голови? Я нэ пытав, нэ моя справа.

С разговоров о биографии перешли на вино.

– Та хиба ж то выно? – махнул рукой Григорий Христофорович. – Воны беруть спырт що подошевше, варенье старэ зи складив, що не продалося, воно перебродить, ось тоби и червонэ мицнэ. Отрава з градусом. Якщо хочешь выпыты, то кращ за все билэ. Йому зашкодыты важко. Сусло збродило, в бочку його злив, чи в бак, через пивроку розлывай та й пый. Воно зрозумило, що паршыве, але ж не отрава. Що в нас вмиють робыты, так це горилку. Якщо очистка добра, то пыты можно.

– А улучшить процесс изготовления вина можно?

– Можно, але ж воно никому не потрибно. Йим поскориш, та щоб побильше було. А поскориш тильки коты на даху гуляють! Часу теж ни в кого нема. Треба коммунизм будуваты.

Григорий Христофорович снова засмеялся.

– А вы сами не хотите сделать что-то настоящее, хорошего качества?

– Колы молодой був як ты, хотив, а потим пэрэхотив. А зараз мени цией головной боли нэ потрибно. Що скажуть, я им зроблю. Мени на пэнсию через пивторы рокы, а доты, як йим завбажыця.

– А на пенсии свой виноградник не хотите?

– Свий винограднык? Ни, я мабуть у Швейцарию пойиду. В мене сестра там. Давно вже клыче, а куды я пойиду, якщо мовы нэ знаю. Як працюваты без мовы? А на пэнсию може и прыйиду.

– А вы же там не работали, как вам пенсию дадут?

– Я сам дывуюсь, що то за крайина – ты йий ничого, а вона тоби всэ. Алэ ж сэстра говорыть, що якщо швэйцарэць, то пэнсию дадуть. Нэвысоку, алэ ж прожити можно. А можэ й брешуть, то й выйдэ як з тымы бразыльцямы. Алэ ж, я у наступному роци сам пойиду туды, вона мени вызов гостевой прыйслала, подывлюся, що там правда, а що брехня.

Слушая старика, я подумал, что сделать из этого Григория Христофоровича антисоветчика куда проще, чем из Кононова. Сложней было бы опубликовать очерк, в котором мой герой предстал бы реальным человеком, силой обстоятельств превращенным в халтурщика и намеревающимся бросить все, созданное несколькими поколениями его предков. Но портрет реального человека мог стать поводом для встречи с товарищем Майоровым и новой задачи. Поэтому я снова перевел разговор на производство белого вина.

– Пишлы до цэху.

Григорий Христофорович, хрустнув коленями, встал и повел меня в цех – обычный амбар, где стояли высокие баки из нержавейки и чуть поодаль – бочки из потемневшего дерева. В цеху пахло сырой землей и виноградным суслом. Стоя посреди амбара, мой проводник рассказал, что в этом году они установили еще один бак, потому что их “Лидию” стали заказывать из Киева. Виноград простой, не требует особого ухода, если бы это был шардоне или совиньон-блан, загубили бы давно, а этот выдерживает все.

– Ростэ назло усим! – заключил он, посмеиваясь.

Сфотографировав его напоследок, я пожелал ему всего найлучшего.

Материал я написал за несколько часов, обойдя, ясное дело, историю о сестре в Швейцарии, бразильских репатриантах, способе изготовления крепленого вина из старого варенья и спирта, полной незаинтересованности делать качественный товар и намерении моего героя через полтора года нарезать на историческую родину. Рассказал только о цехе с баками из нержавейки в тени старых акаций, запахе горячей земли на виноградниках, о том, как Григорий Христофорович брал увесистые гронки лидии, словно взвешивая их на ладони, как когда-то взвешивал их его отец, а до отца дед. Еще написал, каким спросом пользуется белое столовое, как оно освежает и как, наверняка, оценят это вино те, кто сядет в жаркий летний день за стол, чтобы провести культурно время за содержательным разговором. Не написал, что наши самые содержательные разговоры являлись обсуждениями “Архипелага”, “Николая Николаевича” или “Собачьего сердца”. И поэтому выходило, что с таким замечательным виноделом наше вино и вообще вся наша жизнь становились день ото дня лучше. Что было чистой воды ложью. И меня совсем не утешало то, что я был не одним создателем этой фата-морганы, а принадлежал к цеху. Что было еще мерзее.

Я выкрутил лист бумаги из машинки, перечитал текст и, внеся правку, отложил до утра в стол, чтобы назавтра перечитать еще раз на свежую голову.

Глава 8

Я направился к Мише, еще плохо представляя, о чем буду говорить с ним. Для Миши, как и для всей его семьи, моя работа была такой же абстракцией, как полеты в космос. Газет это семейство не читало. Оно вообще не читало. Мой покойный папаша всегда делил дома своих знакомых на дома с книгами и без книг. Если он говорил о ком-то, “у них нет книг”, это значило, что речь шла о людях второго сорта. В доме Климовецких не было даже старого школьного учебника, на который можно было бы поставить горячий чайник или который можно было бы подсунуть под раму открытого окна, чтобы ее не закрывало ветром. Поэтому если бы меня взяли на работу в “Вечерку”, или даже в “Известия”, значительность этого эпохального для меня события они бы не оценили. В лучшем случае поинтересовались бы, какую мне дали зарплату.

Я тоже не очень интересовался подробностями работы Миши или тети Иры. Собственно интересоваться было нечем. Все было ясно, как день. О прибыльности работы приемщика посуды можно было судить по тому, как одевались Миша и Света. Что до тети Иры, то к ней вполне можно было отнести фразу, которую я раз прочел на странице юмора в “Вечерке”: “Инспектор ОБХСС посмотрел на продавщицу Сидорову и подумал, что ей можно дать ровно столько лет, на сколько она выглядит”.

Помимо десяти проведенных в одном классе лет, да давней любви приблизительно к одной и той же музыке, у меня с Мишей ничего общего не было. И с годами даже в этой сфере наши вкусы стали расходиться. Я не мог слушать его Scorpions. Он не мог слушать моего Маклафлина. Как ни стыдно, но я должен признать: я продолжал ходить с ним на сходку, потому что он был парнем крупным и до известной степени служил защитой от хулиганов, время от времени поджидавших на подступах к сходняку одиноких дискоболов. С ним я чувствовал себя уверенней. Занятно, что хотя и он, и я в глазах наших начальников выглядели одинаково ущербными личностями, у него с ними было много больше общего, чем у меня. Ни от них, ни от него, я не слышал ничего об их досуге, кроме того, как они погудели, сколько бутылок водки ебнули и какие с ними были телки. Ну вот, я и проговорился! Да, Миша давал левака. Но не злонамеренно. Назовите это издержкой профессии. Его пункт приема стеклотары входил в маршрут одного Эдика, который пару раз в неделю сажал в свои “Жигули” дежурную девушку специального назначения и объезжал с ней все известные ему будки индпошива, ремонта обуви, бытовой техники и прочего в том же духе. Появляясь на очередной точке, Эдик говорил: “Мальчики, есть свеженькая соска, быстро все скинулись по пятерочке”. Потом он возвращался к машине и открыв дверцу, говорил: “Танюша, пошли, мальчики уже ждут”.

Завершив маршрут, я думаю, он деребанил деньги со своей Танюшей, обменивался впечатлениями по поводу козлов, с которыми им довелось сегодня познакомиться, просил не брать, фигурально, конечно, выражаясь, в голову неприятности, беречь себя, договаривался о следующем выезде и, тепло попрощавшись, шел домой к жене. Нет, последнее я придумал. Может быть, у Эдика и не было жены. Зачем жена при такой работе? Что до остального, то все было. Откуда я знаю?! Даже не спрашивайте, это к делу не относится. Речь о другом. Миша подворовывал на приеме стеклотары, чтобы было что давать сверху за финские туфли или венгерские батники. Я сильно подозреваю, что большинство наших комсомольских вожаков выбрали свою руководящую стезю именно потому, что она открывала им беспрепятственный доступ к тем же самым благам, за которые Мише приходилось сильно переплачивать. В отличие от Миши, они хотели оставаться честными. Они презирали воров. Но у них был общий интерес к одному и тому же дефицитному товару, который они получали через одно и то же заднее крыльцо. И даже музыку они любили одну и ту же. Благодаря этому по телеку теперь показывали всю сан-ремовскую агитбригаду с Альбано и Роминой Пауэр во главе. Они были такими воспитанными и причесанными, на них были такие красивые очки, что не выпустить эту феличиту на эстраду мог только последний неофашист. И поэтому наши вожаки выпустили приемщику тары Мише, его псевдобеременной жене Свете, их маме Ире на продавленном диване, а главное – самим себе, этих красивых и культурных иностранных исполнителей. С таких можно было даже кое в чем брать пример. Хотя очкарика для этой дрымбы можно было бы подыскать и повыше.