Спроси себя - Семён Клебанов

— Из ваших показаний видно, что вы возражали против установки перетяги. Я вас правильно поняла?

— Только так.

— Почему вы возражали?

Каныгин вдруг занемел от страха. Он ясно помнил, что уже говорил об этом. Почему же судья снова возвращается к этому вопросу? «Не иначе как хочет подловить», — решил Каныгин и посмотрел на адвоката. Но тот был занят своими делами.

Градова чутьем угадала, что подсудимый перепугался, и повела его к ответу с другой стороны.

— Вообще-то можно устанавливать перетягу?

— Были случаи, когда она спасала положение, — сразу отозвался технорук.

— Поточнее можно? — попросила Градова.

— Как вам сказать… Одному больному банки помогают. Другому — горчичники. А иной четвертинку с перцем пропустит, и простуды как не было. Так и здесь.

— Что здесь?

— Была бы наша речка метров на сто поуже, может, и обошлось. Но при таком размахе — гиблое дело.

— Кто предложил поставить перетягу?

— Главный инженер треста Бурцев.

Градова кивнула головой и спросила:

— Почему главный инженер настаивал на своем предложении?

— Про это надо его спросить.

— Вы считаете, что предложение главного инженера технически необоснованное?

— Да.

— Вы пытались доказать его неправоту?

— На своем настаивал, но убедить не смог.

— Почему не смогли?

— Было приказано ставить перетягу. Понимаете? Приказано было. И весь сказ!

— Следовательно, главный инженер воспользовался властью?

— Конечно.

— А почему вы как технорук не отказались выполнить этот приказ? Вы ведь понимали, что приказ неверный?

Каныгин помолчал, поставленный в тупик острым вопросом судьи, и неожиданно для самого себя признался:

— Испугался.

— Главного инженера? — уточнила Градова.

— Да нет, — вздохнул Федор Степанович. — Как вам объяснить… Мне ведь лет сколько? Я подумал: вдруг обманываюсь на старости лет? Ежели не прав?

— Сейчас вы утверждаете, что перетяга вызвала аварию.

Каныгин кивнул.

— А в трудный час не проявили должной настойчивости. Почему?

— Не слышали вы присказку: вешней воды и царь не уймет?

— Это к делу не относится.

— Ладно. Я сорок лет в Сосновке управлялся со сплавом, — обиженно сказал Каныгин. — А услышав приказ — задумался. Неужто Бурцеву нашей запани не жалко?

— И покачнулись в его сторону? — негромко спросила судья.

— Не я покачнулся. Бурцев меня подтолкнул. А теперь вот я здесь сижу.

— У вас какое образование?

— Лесотехнический техникум кончил.

— И больше не учились?

Каныгин долго молчал, а потом вспомнил:

— На курсах техноруков учился.

Он отчетливо понял, что вопрос судьи подтвердил его горькие раздумья.

В Сосновку Бурцев приехал в полдень.

Могучие бревна, остановленные затором, столпились у открытых ворот. Сосновые лесины, создав замысловатую баррикаду, навалились всей тяжестью на провисшие лежни, затапливая тело запани. Минувшей ночью ее оснастили еще шестью стальными тросами-засорами, концы которых укрепили в береговых опорах. И все равно ясно было слышно, как запань глухо стонала от сильного натиска.

Щербак и Каныгин сидели на крылечке. Главному инженеру показалось, что происходящее на реке особенно не угнетает этих людей.

Приезд Бурцева никого не удивил — беда уже стучалась в дверь.

— Вы как добрые хозяева, — сказал Бурцев. — У порога встречаете… Здравствуйте… Телеграмму получили?

— Нет, — ответил Щербак.

— Теперь уже все равно. Сам вижу, что творится. Худо дело.

Юрий Павлович знал, что, получив солидный портфель главного инженера треста, принял на себя большую ответственность. Но, будучи деятельным человеком, не пугался этого. Рассудил, что время даст возможность познать неизвестный для него круг технических проблем. Приехал он в трест зимой, когда отшумела сплавная страда, а о будущем сплаве думал с надеждой, что все у него образуется. Но время поторопилось устроить Бурцеву экзамен.

В минуты, когда страх подкрадывался к нему, он усилием воли глушил свое волнение и всячески отгонял думы о том, что опрометчиво принял должность, на которую не имел еще достаточных прав. Но находил утешение в простенькой, расхожей мысли — не боги горшки обжигают — и стал с видимой безупречностью утверждаться в новой роли.

Обо всем этом ему с тоской думалось всю дорогу, пока он ехал в Сосновку. Сейчас, когда он сидел в конторе Щербака и слушал рассказ о случившейся беде, эти мысли забеспокоили снова. Временами Бурцев бросал беглый взгляд на график горизонта воды, где острые пики взметнулись над ровной синей чертой нормального режима. Бурцев с досадой отводил взгляд от графика, заставляя себя слушать Шербака и вникать в суть разыгравшейся драмы.

Щербак обстоятельно рассказал о последних днях сплава. Говорил он спокойно, за его словами Бурцев угадывал бродившую в нем злость и ясно чувствовал, что капризы норовистой реки и характер хлынувших ливней Щербак хорошо знал и трезво оценивал. Потом, развернув на столе схему запани, он рассказал о возможных мерах, которые могут предотвратить угрозу аварии.

Бурцев ни разу не перебил Щербака, мысленно подвергал анализу и сомнению каждое его предложение. Ему становилось страшно, едва только он представлял, что случится, если они проиграют схватку с природой.

Потом говорил Каныгин. Хрипловатый голос выдавал волнение технорука.

— Что предлагаете, Федор Степанович? — спросил Бурцев.

— Раз в Загорье ливень — нам в заостровье запань-времянку надо ставить. Тогда перехитрим! — ответил Каныгин.

— А что мастера думают? — главный инженер поднял глаза на Щербака.

— Многие поддерживают это предложение, другие толкуют, что ливень скоро утихнет и запань устоит, — ответил Алексей. — Мое мнение — срочно ставить в заостровье запань-времянку. Другого выхода нет.

— Слушал я вас и думал — все вроде правильно говорите, а беда-то за окном. Кто виноват? — и Бурцев выразительно подчеркнул: — Кто? — Загибая длинные пальцы на левой руке, стал перечислять: — К началу подъема воды ворота запани не закрыли. Раз. Алексей Фомич покинул запань и улетел в Осокино. Два. Вы не сообщили в трест об угрожаемом положении. Три. Да это же прямая безответственность! Я понимаю, — помолчав, добавил Бурцев, — признать себя виноватым трудно. Но надо.

— Юрий Павлович, я в Осокино не к теще на блины ездил. В трест сегодня утром телеграмму отправили. Без паники, а в порядке информации. Думали, что и ваш приезд — ответ на нашу телеграмму. Теперь, почему не закрыли ворота запани? Когда их закрывать? Вчера было триста семьдесят, а одиннадцатого июля, когда обнаружили приток воды, закрыть не удалось. Виноватых ищете? Дело ваше. Через неделю тоже не поздно будет. Если есть у вас что по делу — говорите, будем обсуждать.

Бурцев слушал, склонив голову. Слова Щербака задели его, но не время было сейчас выяснять отношения.

— Вы, Алексей Фомич, верите в свою непогрешимость. Убежденность — хорошее качество, но ваши доказательства внушают серьезные опасения.

— В чем именно?

— Вы и технорук предлагаете в заостровье поставить запань-времянку. А где расчеты? Где план необходимых работ? Все поспешно и мало обоснованно.

— Юрий Палыч, — вмешался Каныгин, — вы ставили запань-времянку? Бывало такое или нет?

— Не приходилось…

— А мне приходилось. — И, протянув свои натруженные руки, Федор Степанович заключил: — Им ничего не страшно!

— Будет, Федор, — попытался успокоить его Алексей. — А вы, Юрий Павлович, не торопитесь с выводами. Расчеты можете проверить. Мы уже в заостровье технику направили. Что вы предлагаете?

— Надо подумать. — Бурцев посмотрел на чертеж и расчеты, переданные Щербаком, и добавил: — Надо серьезно подумать.

— Ладно, думайте. А мы пойдем, нас люди ждут.

Когда Бурцев остался один, он понял, что приезд его в Сосновку стал ненужным и бессмысленным. Из-за того что он не смог взять инициативу в свои руки. И неуверенность, охватившая его, вдруг выплеснулась наружу, привела в замешательство. «Сегодня не только они, но и я сдаю экзамен, — подумал Юрий Павлович. — И мой экзамен куда посложней, чем у них. А зачет нам поставит стихия».

Бурцев постоял у окна, вглядываясь в мятежную реку; потом решил пойти к запани. Он очень хотел предотвратить беду.

В высоких бахилах, тяжело переставляя ноги, по берегу шел Щербак. Бахилы матово поблескивали от воды. Только что мастера снова пытались закрыть ворота. Но и на этот раз не смогли преодолеть натиск бревен и напор поднявшейся реки.

Увидев Бурцева, Щербак сказал:

— В Загорье горизонт уже шестьсот сорок сантиметров. И ливень хлещет, — Алексей протянул сводку.