Теория падений (Записки зонального менеджера) - Фарид Нагим

Это была дача, похожая на Большой театр. Бескрайний участок с каналом, впадающим в огромный водоем, другого берега не видно, наверное, озеро какое-то. По каналу плавала гондола. Гондольер в пиратской повязке и с бесцветным официантским лицом. У причала несколько яхт. И много-много людей на территории. Несколько раз я встречал клиентов своих магазинов. Они присматривались и мучительно пытались узнать. Чуть стемнело, и заметнее стали факелы, освещающие дорожки, беседки, лужайки. Славы не было. От страха, смущения и неприкаянности стал напиваться. Смотрел на всех исподлобья и хмыкал в гулкий стакан с виски. Официанты наперебой приставали с напитками. Мне захотелось как-то приколоться, и я понял тогда, что напиваюсь. Нечаянно залил сигареты виски. Тянул так, что сигарета искрила и чувствовался вкус древесного спирта. Неловко перед Славой, что уже набрался. И я обрадовался, что есть Слава — как отец или брат, которых у меня не было.

Я долго искал туалет. Смешно, перед женским туалетом была очередь, как в “Макдоналдсе”, а мужской пустой.

Я мочился и радовался, что у меня есть Слава, что в стиле нон-фикшн напечатают мою книгу, что я буду работать в его авиапарке, что у меня наконец-то начинается новая, необыкновенная жизнь, что тот, магазинный, я умер и еще какие-то очень хорошие, смелые, яркие, обнадеживающие мысли и планы. Я чувствовал себя прекрасно пропащим молодым парнем, у которого все только начинается и уже никогда не кончится. И еще я с радостью и любовью подумал о жене и маленьком сыне. И чего я боялся? А правда, чего? Нет, чего?

Три одинаково прекрасных девушки стояли у подоконника, одна спешно снимала жгут с руки.

— Девчонки, а вы кто? — пьяно усмехнулся я.

— А мы устрицы! — хором, отрепетированно ответили они.

— Ясно, — сказал я. Хотя было не ясно.

Они, наверное, принимали меня за богатого молодого ловеласа. Девушки неловко замерли, будто ожидая от меня чего-то, а я замешкался, и они усмехнулись с превосходством и смущенным нетерпением обслуживающего персонала. Я насмешливо покачал головой, ушел и слегка заблудился на затемненной огромной веранде. С пьяной усмешкой наткнулся на что-то, опрокинул плетеные стол и стул, загремела тяжелая пепельница, и в этой темноте я вдруг вспомнил, что одна из тех девушек была участницей проекта “Дом-2”. “Девушка, а ведь мы с вами встречались? — надо было спросить мне. — А, да, я вас видел по телевизору!” — мне надо было удивиться и захихикать, и автограф попросить на грудь. Это точно была она. Мне стало теплее и радостнее, будто встретил родственницу. Я даже не удивился. Чуть пошловато, конечно, что мы здесь, а так — ничего удивительного…

Ночь была ослепительно черной, тропической. В глубине этого стадиона на ярко освещенной сцене какая-то женщина пела под караоке песни Патрисии Каас. Где-то сбоку от себя в ослепительно сияющем пузыре я слышал разговор двух теток.

— Да ты че? Это — too much!

— Ну. Я снова прошу: Принесите, пожалуйста, нам Куантро. А он говорит: Нет!

— Да-да, знаю, эти французские официанты такие злоебучие!

— Я снова думаю, может, не понял: Пожалуйста, Ку-ан-тро! А он: Извините, у нас его нет. Да как же, еб твою мать, нет, когда он у вас на барной стойке на самом виду стоит! Мордой ткнуть, что ли?

— Да ты че?

— А он такой поднял свой пальчик и говорит, мол, а-а и противно так по-французски произносит: Кю-ант-хе! Ну не мудак?!

— Это toomuch-ово! Они там все националисты!

— Ну, Аркашка его потом проучил, ты ж его знаешь. Он этому официанту говорит: если хотите, чтоб нью рашки оставляли большие чаевые, то вы им на их мерси отвечайте по-русски, мол — мерси-отсоси. И француз такой на полном серьезе повторяет: мерси-отсоси, мерси-отсоси. Мы там кипятком уссывались.

— Да-а, зато здесь, смотри, Патриска-киска старается как за нефтедоллары.

— А видно, что уже старая девка-то.

— А они же не ухаживают за собой. Даже подмышки не бреют.

Я пошел к сцене, спотыкаясь и падая в какие-то буераки. И живьем увидел свою тайную армейскую страсть, свой магический знак — настоящую французскую Патрисию Каас. И она, словно дождавшись меня, начала свою “Мадемуазель поет блюз”.

— Витя, слазь оттуда. Хватит быковать, дай послушать! — закричали с плетеных кресел в первых рядах.

— Вы че, по радио ее не слышали?!

И я увидел на другом конце сцены толстого лысого мужика в льняном костюме, он кривлялся и пьяно подпевал.

Смотрел на Патрисию Каас и не видел ее лица, словно ослепленный. Мне так хотелось встретить какого-нибудь однокурсника и сказать ему: “Прикинь, да, и я тоже здесь!”

Меня разыскал охранник Славы. “Слава вам звонит-звонит. Почему трубку не берете?”

Из кромешной, мельтешащей всполохами тьмы нырнули в яркий салон. Там кроме Славы сидел еще один мужчина.

— Привет, Радик. Ну, как тебе?

— А это что действительно Патрисия Каас?

— А-а, да, я забыл тебе сказать. Ребята скинулись.

— Я так благодарен тебе, Слава. Ведь она была мой кумир.

— Познакомьтесь, это Толик, мы его сейчас отвезем, заодно ты мои самолетики увидишь.

— Самолетик, — усмехнулся Толя.

Слава толкнул его в колено.

— Радик, извините… а вы чем занимаетесь? — спросил он.

— Магазинами занимаюсь.

— А-а, и что, сколько выходит? Говорят, розница выгодно?

— Двадцать тысяч плюс проценты, — немного преувеличил я.

— Ого, долларов или евро?

Слава засмеялся, и я вслед за ним.

— А рассказать вам анекдот из реальной торговой жизни! — разошелся я.

Они смеялись и кивали.

— Приходит к нам Зюганов, спрашивает недорогие рубашки. Его ведут в “Босс”, там самые дешевые, от трех тысяч.

“Сколько-сколько?! — охреневает он. — Как же вы так можете ребята, в то время как вся страна… Вот, смотрите, моя рубашка стоит пятьсот рублей!”

Показывает свою рубашку и открывает вот так полу пиджака, а на пиджаке, ну, вот здесь, внутри, хорошо узнаваемый бренд — “Китон” — костюмы от ста пятидесяти тысяч рублей.

— Да ты што-о, серьезно так и было? — удивился Слава.

— Спонсоры подарили, — уверенно сказал Толя.

С превосходством и презрением смотрел я на стремительные ночные виды за окном, плевать я на вас хотел, плевать я хотел на вас всех, тупые, доверчивые и ленивые животные, так вам и надо, рабы, на что вы надеетесь. Мне теперь все-все стало ясно про нашу страну, про наш народ и глобальный замысел и про место, которое ему там отводится. Слава смотрел на меня и улыбался.

— Слава, — икнув, сказал я. — Вам надо сменить обувь. Эти туфли носят только с джинсами или кожаными брюками. Я вам подберу классические туфли.

— Хорошо, хорошо,— улыбнулся он и потрепал меня по волосам.

Мы приехали. Ревел двигатель вертолета.

— Ну, пока.

— Пока, — Толик, пригнувшись, как в кино про шпионов, побежал к нему.

Кругом я различал силуэты самолетов. Мы подъехали к трапу. Это был Aerion, крейсерская скорость до 1,15 Маха в районах, где не допускается возникновение ударной волны. Салон был полуосвещен. Серо-бежевая кожа, как у Люфтганзы, и коричневое дерево.

— Давай выпьем, поиграем в скрэббл, — голос Славы.

— Что это такое?

— Ты знаешь, я тебе покажу. Игра типа крестословицы.

Играли со Славой, я жутко тормозил. Он подсказывал. Его отвлекали и злили телефонные звонки.

— Вот, смотри, опять Тигран звонит, такой мальчик из Израиля. Чего они от меня хотят? Правда, у него грудь волосатая. Олег звонил… Чего они все звонят? А на... мне все это нужно… Меня еще с Денисом познакомили, представляешь, он в школе милиции преподает. А, на... мне это все нужно?

Я рассматривал машину, считающуюся самым быстрым бизнес-джетом в мире. Он грыз семечки. Как какой-нибудь деревенский пьяный гармонист.

— Убери их от меня, — попросил он.

Потом что-то сделал на столе, я увидел киношную, пошлую кокаиновую сцену, только одним из главных героев теперь был я. Залихватски я втянул все ноздрями. Слава смеялся и массировал мою шею. Я летел на шаткой фанерке. “Папа, что же вы делаете?” — мелькнул в голове оторопелый Лоркин вопрос, и я как бы увидел ее перекошенные очки.

Было утро. Я абсолютно голый лежал в самолете, на кожаном диване. Долетался! Не думал я, что испытаю что-то в первый раз, и вот — видел Патрисию Каас, нюхал кокаин, и, да-а…

— Вот, блин! Восемьдесят шесть! — услышал я знакомый голос. — Думал, сброшу полкило, и, наоборот, поправился!

Зашел голый Слава, в руках столик, который ставится на кровать поверх тела. Я едва не застонал.

— Извини, я не стал одеваться, чтобы не смущать тебя, — приторно нежно сказал он. — Чтоб быть на равных.

— А-а…

Он поставил столик поверх моих бедер. Я непроизвольно дернул коленом, и все пролилось.

Солнце ослепительно сияло в иллюминатор. Он лежал рядом. Пластинка закончилась, игла шипела и хрустела с граммофонным звуком. Я хотел снять ее.

— Не надо, — остановил Слава. — Я обожаю этот звук.

— Да, приятно, — согласился я. — Как будто ты живешь в старом кинофильме.