Фердинанд, или Новый Радищев - Я. Сенькин

За разработку «изделия ПМ» руководство института не раз удостаивалось секретной госпремии. Знак премии — золотую медаль с профилем Вождя и номером награжденный мог носить только внутри левого нагрудного кармана. Директор института (имя его неизвестно до сих пор) удостоился звания «главного секретного животновода КГБ», вручаемого с отличительным знаком — зелеными лампасами, вшитыми внутри синих галифе. В дни Карибского кризиса руководители КГБ предлагали Хрущеву заменить вывезенные с Кубы ядерные ракеты эскадроном коньков с ядерными зарядами на горбу, но схема доставки таких живых ядерных бомб в крупнейшие города США тогда еще не была отработана. Впоследствии бюрократы из военно-космического комплекса похоронили эту замечательную идею. Непростительно забывать народную мудрость, заложенную в сказке о Коньке-горбунке, который всегда выручал своего Иванушку-дурачка в абсолютно безвыходных на первый взгляд ситуациях.

Эти же бюрократы в свое время угробили золотую идею противопоставить хваленой американской системе «звездных войн» грузовые космические корабли «Союз-ТМ», загруженные тоннами обыкновенного осинового горбыля, и тем самым спасти социалистическую идею и всю страну Советов. Ноу-хау состояло в том, что, будучи выпущенными в открытый космос, горбыли разлетелись бы по бескрайним космическим просторам и сбили бы с курса все антиракеты США, вывели из строя их спутники наведения, сделав посмешищем хваленую американскую науку на весь крещеный и некрещеный мир. Между тем горбыля этого в нашей стране немерено, как зимой снега. Таким образом, появилась бы вполне реальная возможность спасти от распада Советский Союз, который, как известно, надорвался в пресловутой гонке вооружений с Америкой и начал перестройку, что окончательно доконало и социализм, и СССР.

О секретном производстве «П-1» никто из местных, естественно, и не догадывался, а любопытствующих «органы» тотчас отселяли в неосвоенные районы Сибири и Дальнего Востока. Самих коньков умело маскировали под жеребят обычных пород лошадей, но пасли их, естественно, под сеткой, растянутой над пастбищем. А когда Союз рухнул (в смысле СССР), финансирование прекратилось, местные жители растащили отличные сетки на заборы, то коньки разлетелись по всему свету. Наверное, многие погибли на линиях электропередач и в других местах, но одну милующуюся пару совсем недавно наблюдали на Западе за границей, в Эстонии, на горе Суурмунамяги под городом Выру. Есть надежда, что популяция удивительных коньков за рубежом, где властвуют зеленые, выживет… А сетка в заборах местных жителей понемногу ржавеет…

Глава 13. Лилеево

Место, где раньше стоял отчий дом поэта Эраста Лилеева-Струйского, которому приписывают слова известного романса «Гроздьев акации ветви душистые…». Теперь здесь, на месте усадьбы, сохранился лишь холм, заросший белой сиренью, — своеобразный природный памятник забытому ныне поэту и мыслителю. А лет двести назад на холме возвышался желтый с белыми колоннами особняк, а под ним лежала деревня Лилеевка, в которой жили не менее пятидесяти ревизских душ. Отец поэта, Лука Фомич, принадлежал к старинному и богатому дворянскому роду, мать же была итальянкой, которую Лука подобрал в Неаполе во время Морейской экспедиции славного российского флота и о чем он сожалел до конца своей жизни. Синьора Лилеева обладала усами, а главное — сварливым нравом и беспрестанно все время заказывала пасту итальянцу-повару, с которым почти открыто жила. Лука говаривал с горечью, что от подобной пищи он давно писается оливковым маслом.

Лилеев-старший прослыл барином суровым и капризным. Так, в летнюю жару он сиживал в прохладе специального грота, читал «Историю кавалера Грандисона» Ричардсона и требовал, чтобы обед ему приносили горячим, с пылу с жару. На аллее от кухни к гроту (саженей в двести) выстраивалась вереница дворовых, которые быстро передавали друг другу, как эстафету, тарелку с едой. Если поставленная на стол барину котлета на тарелке не скворчала, то первых в передаточной цепи сразу вели на конюшню — пороть, а того, кто (упаси Боже!) сронил котлету с тарелки, — отдавали в рекруты. Таковы были нравы крепостника. В имении плодоносили виноградная и персиковая оранжереи, действовали картинная галерея и фабрика го-беленов.

Отец сызмальства приобщал сына и шестерых его братьев к знаниям и поэзии. В доме имелась большая французская библиотека, микроскоп, электрическая машина, телескоп, собрание медалей и множество этрусских погребальных урн, в которых дети любили забираться во время игры в прятки. Отцовские увлечения физическими опытами, увы, до добра не довели, и маленький Эраст рано осиротел. Дело в том, что Лука как-то прочитал историю гибели от молнии ученого Рихмана — приятеля Ломоносова (который сам остался жив случайно — как раз накануне опыта он выбежал из лаборатории за нужными друзьям для другого эксперимента солеными огурцами). Лука, славившийся сугубо критическим складом ума, не поверил ни единому слову Ломоносова, решил сам лично во время ближайшей грозы опытным путем опровергнуть «вымыслы» великого помора, но, увы, опровержение не состоялось, и после опыта дети вместо цветущего отца нашли его обугленную тушку.

В двенадцать лет Эраста Лукича отдали в Пажеский корпус — прибежище многих талантов, — но через два года мальчика исключили из корпуса за злостную неуспеваемость. В характеристике Лилеева, подписанной начальником корпуса, сказано: «Паж Лилеев был всегда дурного поведения, при всех мерах ко исправлению онаго употребленных не токмо не оказывает ни малейшего исправления, но еще упорствует в неприлежании к наукам, закоснелости и самом вредном образе мыслей, так что не подает ни малейшей надежды ко исправлению». Кроме того, юный Лилеев пополнил списки юношей, страдающих хроническим энурезом. Их называли в корпусе «рыбаками» или «гардемаринами» (к слову, типичнейшим примером таковых являются выдуманные сухопутные гардемарины — герои популярного в широких массах телефильма Светланы Дружининой) и из-за этого страшно третировали. Позже Эраст служил в гвардии и чуть было не принял участие в драматических событиях 11 марта 1801 года в Михайловском замке. Но, назначенный в отряд Палена, Эраст опоздал к перевороту. Дело в том, что его слуга Парфен, будучи с вечера мертвецки пьян (отмечал приезд племянника с оброками из Лилеева), не разбудил засидевшегося за стихами барина к нужному часу государственного переворота, о котором знали все. В итоге Эраста сочли трусом и предложили подать рапорт об отставке. Лилеев винил во всем злую судьбу да своего командира князя Юсупова, который не послал ординарца разбудить отсутствовавшего в строю заговорщика. Словом, Эраст вышел в отставку в чине подпоручика, простившись со службой стихами своего товарища по роте Александра Креницына:

Рабства памятно мне ложе.Горя памятен мундир,И с его татарской рожейПолковой мой командир.

Подведя под этим этапом жизни жирную черту, он отправился за границу развеяться. Побывав в Саксонии и присмотревшись к успехам сельского хозяйства этой благословенной страны, Эраст вернулся на родину, объятый страстным желанием помочь псковскому практическому земледелию, хиревшему на глазах. Именно тогда им и были писаны следующие строки, адресованные немецкому другу-земледельцу: «Все худо растет, мужик везде потеет и плачет над своею тщетною работою, невежество велико, требуются везде наставления. Накормим алчущих, оденем хладных, землю развеселим, ризою богатою покроем болота, не будет бедности и рыдания. Наставляйте меня хорошенько, я твердой стопой пойду путями Вашей Славы!» Первым делом он наладил выпуск газеты «Bauerfreund» по примеру Юнгова «Календаря фермера». Вышло всего два номера, но издание полюбилось крестьянам исключительно за мягкость бумаги, на которой оно печаталась в Дрездене.

Собственно на это и рассчитывал Лилеев, затевая свой смелый издательский проект. Энтузиаст полагал, что, уединившись по большой нужде на гумне, крестьянин со скуки прочитает хотя бы один или два сельскохозяйственных совета из взятого им с собой обрывка газеты и — вследствие чтения — займется улучшением своего хозяйства. Однако он не учел одной мелочи — крестьяне готику не читали, зато замаранную бумажку с напечатанным на ней именем государя-императора подобрал немец-управляющий и донес на Лилеева об «оскорблении непристойным действием имени Его Величества».

Но тут нашему герою повезло: доказать, что непристойный акт оскорбления действием нанесен якобы самим Лилеевым, доносчик так и не смог[23]. Поэт отделался легким испугом, после чего первую в России сельскохозяйственную газету издавать перестал и налег на лирику. И все же усилия Лилеева в области практического земледелия не канули в омут безвестности. Переведенный им трактат «О дистиляции или винокурении Аглинском», подобно исландским сагам и кельтским легендам, передавался из уст в уста среди скобарей, и наставления из трактата потрясенные лингвисты из Петербурга записали в самых глухих деревнях аж в конце XX века.