Последний дар любви - Елена Арсеньева

Она ждать не станет!

И вообще, Жюли, которая советовала Вере Павловне: «Умри, но не давай поцелуя без любви!» – проститутка. Не ее же слушаться, в самом деле!

Соня подошла к упавшему и, зафиксировав поврежденную конечность (девица Перовская с детства испытывала склонность к медицине), все-таки овладела молодым человеком, который не смог оказаться неблагодарным и удовлетворил ее желание, забыв о ноющей ноге.

Решительная особа была разочарована. Кровь да боль… Однако чувственность ее, та самая гипертрофированная чувственность, которая в будущем изменит ее характер, образ жизни и приведет к последствиям поистине разрушительным, пробудилась. Не прошло и дня – кровотечение прекратилось, боль утихла, а передок так и зудел! – Соня предприняла новый штурм «Рахметова».

К сожалению, она забыла, в каком многонаселенном доме живет. Домочадцы, множество прислуги… История сия не могла остаться тайной. У стен здесь были уши, у окон – глаза. Губернатору донесли о случившемся. Студента секли на конюшне, словно крепостного, а потом пинками выгнали вон, ну а университетское начальство постаралось снабдить его волчьим билетом.

Блудную же дочерь отец отволтузил собственноручно, да так, что мать валялась в ногах у мужа, умоляя оставить бывшую девицу Перовскую живой и не изувеченной. Чудом уняли гнев отца, оскорбленного классовой неразборчивостью любимой дочери! Правильнее, впрочем, будет сказать – некогда любимой. С тех пор – как отрезало!

Глава 9

Разрыв

Великий князь сделался странным. Словно мало стало тех плотских утех, которые давала ему Мари. Что за манеры – разговоры в постели?! Мари чувствовала себя дурой, когда он вдруг начинал говорить… о стихах. Это ведь для чувствительных барышень!

А когда убили Пушкина? Мари устала слышать это имя на каждом шагу. На время его агонии и погребения все свидания цесаревича с его фавориткой отменили. А при первой же встрече он вдруг рассказал, что некоторое время назад ему передали записку от Василия Андреевича Жуковского, его воспитателя. Там говорилось: «Пушкина нет на свете. В два часа и три четверти пополудни он кончил жизнь тихо, без страдания, точно угаснул. Жуковский».

– Знаете, Мари, – тихо произнес Александр, – я был так потрясен, что ничего не мог делать. Даже дома оставаться не мог. Оделся и пошел на набережную Мойки, где жил он. – Это слово прозвучало с особенным волнением. – Я спрятал нос в воротник шинели, чтобы меня не узнали, хотя, конечно, на меня никто не обращал внимания. Там стояла очередь желающих войти в дом и поклониться покойному Пушкину. Я встал за каким-то господином, да вдруг застыдился да ушел.

– Ах, Боже мой, – воскликнула Мари, – как же вы смогли выйти из дворца незамеченным?

Александр посмотрел на нее недоумевающее, словно она изрекла несказанную глупость.

– Взял и вышел из Салтыковского подъезда, что особенного?

– И вас не остановили?!

– Разве я какой-нибудь преступник, чтобы меня останавливать? – усмехнулся Александр.

Мари спохватилась. Не о том она говорит… Понятно, надо о Пушкине!

– Чего же вы застыдились, отчего не пошли на покойника посмотреть? – спросила она, с трудом скрывая зевок.

Александр уставился на нее, будто она сказала нечто несуразное, и воскликнул:

– Вы не поймете! – И ушел.

Подобные сцены повторялись. А потом случилось нечто пострашнее всяких сцен.

В свите великой княжны Марии Николаевны появилась новая фрейлина – Ольга Калиновская. Она была дочерью Иосифа Калиновского, сторонника русского владычества в Польше. Николай благоволил к Калиновскому и после его смерти решил облагодетельствовать его осиротевшую дочь. Он всегда был щедр к своим друзьям и их семьям: Ольга мигом оказалась в Петербурге и была зачислена в штат фрейлин великой княжны Мэри.

Она не была такой уж красавицей, Мари Трубецкая выглядела гораздо привлекательнее, это подтверждали многие. Ольга Калиновская была попроще. Вкрадчивая, нежная со своей неяркой славянской прелестью. И тем не менее лишь только она появилась, а великий князь Александр уже глаз не мог от нее отвести.

Встретились они на балу.

То-то было замечено, что великий князь чрезвычайно оттачивает танцевальные навыки. Причем брал он уроки танцевания именно в бальном костюме, чтобы не казаться слишком натянутым, когда придет пора надевать чулки и башмаки. Конечно, вальсировал он еще слабо, но старался! Мари поначалу думала, что ради нее он пытается одолеть свою неловкость и застенчивость. Как бы не так!

Ради той, которую увидел на бале-маскараде… Ах, эти маскарады!

Велись они при дворе издавна, еще с Петровских времен, а уж когда начали в России править императрицы-дамы, тут маскарады стали особенно часты: ведь женщины обожают рядиться. И при Александре Павловиче они тоже проходили. Назывались в ту пору по-французски – bals pares – костюмированные балы или, на старинный лад, куртаги. Хороши они были прежде всего тем, что на них приветствовать особ императорской фамилии не разрешалось. Все были равными, хотя бы внешне. Мимо императора и императрицы можно запросто пройти, не обнажая головы и не кланяясь. Потом о прошедших балах великие княжны еще долго говорили, вспоминая, кто как был одет, Ольга Николаевна даже в дневника записала: «Maman – волшебницей, императрица Елизавета Алексеевна – летучей мышью, я – индийским принцем, с чалмой из шали, в длинном ниспадающем платье и широких шароварах из восточной ткани».

Не раз проходили маскарады, где все рядились в платья одной эпохи. И вот назначили Китайский маскарад. Император Николай Павлович оделся мандарином, с подложенным огромным животом, в розовой кругленькой шапочке с висящей косичкой… Парик тоже сделали особенным, с черными, лаково блестящими волосами, ну и грим… Куда девались большие, ледяные, голубые глаза? Они неведомым чудом стали черные и узкие! Узнать императора было невозможно!

При мандарине имелся целый выводок прелестных придворных дам в высоких прическах с торчащими из них шпильками. У одной, видимо, вместо шпилек были стрелы Амура, потому что она накрепко пришпилила к себе сердце царевича Александра!

Ольга вскружила ему голову и немедленно начались шушуканья: мол, имеются самые верные сведения, что цесаревич предъявил ультиматум отцу: он хочет жениться на Ольге.

Мари готова была разорвать на части эту «хитрющую полячку»! Что и говорить, прежде роились у нее в голове честолюбивые замыслы: а вдруг Александр Николаевич настолько влюбится в нее, что предложит ей тайный брак? Нет, ее мысли никогда не заносились на престол… а впрочем… почему бы и нет?! В конце концов, на русский престол восходили даже солдатские маркитантки, а она все-таки высокородная княжна. Почему бы не воскресить старинный обычай брать царевичам в жены не заштатных немецких герцогинечек, а своих, родовитых русских девиц-княжон? Но ладно, она согласилась бы даже на морганатический брак с наследником русского престола.