Тень ветра - Питер Нейл

Конан пришел в себя. Он опять лежал в камере. Все тело болело, но каких-нибудь серьезных ран он не чувствовал. Он поднялся. Его руки были связаны массивными путами, от которых к стене тянулись две толстые и поржавевшие цепи, прикрепленные к стене железной скобой.

Через щель в потолке сюда пробивалось несколько лучей солнца. По этому признаку Конан понял, что, по-видимому, он был без сознания долгое время.

Он натянул цепи и дернул их. Отозвалась боль в том боку, где ему солдат поранил мечом ребра.

Цепи гремели, но не поддавались. Конан еще какое-то время пытался порвать их, но напрасно. Хотя из-за влажного воздуха в подземельях королевского дворца Термезана они сильно поржавели, их прочность от этого пока не уменьшилась. Тяжело дыша, Конан опустился на охапку заплесневелого сена, на котором он недавно пришел в себя. Он стер пот со лба и опустил голову на колени. Потом оперся о каменную неровную стену своей темницы. Через тонкую рубашку он почувствовал ее ледяной холод, но это было не так уж неприятно. Он закрыл глаза и попытался расслабиться.

«Хорошо хоть я успел как следует наесться, — ухмыльнулся он про себя. — Хоть какое-то время не почувствую мук голода. С другой стороны, — подумал он, — судя по состоянию желудка, я здесь нахожусь не один день. Ну что ж, хоть будет о чем вспоминать».

Глава IV

«В темнице»

Скрежет и грохот открываемого засова разбудили Конана. В камере уже было совсем темно. Через маленькую щель в потолке сюда попадал минимум света. Дверь открылась и первое, что он увидел, была чадящая лучина, которая давала больше дыма, чем дрожащего света. Киммериец закашлялся от того ужасного смрада, который она издавала.

— Ты что, из дерьма ее слепил? — заорал Конан.

Рука с лучиной задрожала и на мгновение исчезла. Потом в проеме двери появилось копье, а за ним могучая фигура стражника.

Вошедший кивнул идущему сзади и сделал два шага внутрь. Конан не пошевелился, ибо ему было ясно, что в этот момент у него нет шансов сделать что-либо для своего освобождения. За верзилой внутрь пролез маленький хилый коротышка. В одной руке он держал чадящую лучину, а в другой — ведро, в котором что-то плескалось.

Конан недоверчиво посмотрел на посудину, которую ему принесли. Верзила кивнул массивной лысой головой:

— Это твоя еда. Поешь лучше, сила тебе еще очень и очень пригодится. Так сказал наш господин.

— А кто твой господин? — не удержался от вопроса Конан. — Вас двоих я в замке никогда не видел.

— Мы на дневной свет особенно не выходим, — широкие губы верзилы растянулись в усмешке. — Нам это ни к чему. Все, что нам нужно, есть здесь. И еда, и питье…

— Только не говори, что здесь есть и бабы, — усмехнулся Конан. — Разве что какая-нибудь грязная старуха после пыток.

— Ты бы удивился, если б узнал, — у верзилы заблестели глаза от какого-то особенно приятного воспоминания. — Я побывал и у придворной дамы, да не одной. А та зеленоглазая негритянка… — мечтательно протянул стражник, ни на минуту, однако, не спуская бдительных глаз с Конана. Его хилый товарищ поставил ведро на пол и все еще смотрел на Конана испуганными глазами. Он внимательно следил за ним, а сам медленно пятился к двери.

— Подожди, — гаркнул Конан, — а что я буду пить?

— Придется тебе довольствоваться той водой, что есть в супе, — верзила рассудительно кивнул головой.

— Я тебе заплачу, — пленник потянулся к поясу, где еще совсем недавно покачивался солидный кошель с деньгами. Но и пояс, и кошелек исчезли.

— Это ты об этом? — лысый положил руку на свой пояс и передвинул исчезнувший кошелек так, чтобы было видно Конану.

Это было для Конана уже слишком. С ревом, которым мог бы гордиться и лев пустыни, он бросился на верзилу. Тот отскочил к противоположной стене.

Но не успел он протянуть к Конану руку, как раздался страшный треск. Одна из железных скоб, та, которая сдерживала правую руку Конана, вырвалась из стены. Однако другая вместе с цепью удержалась и остановила Конана на середине пути.

Разъяренный киммериец еще некоторое время дергался, но потом сообразил какой способ боя единственно возможен.

Коротышка исчез за дверью, бросив товарища на произвол судьбы. Киммериец молниеносно схватил в руку большую часть вырванной цепи. Гремящие звенья цепи взвились в воздух, как гремучая змея.

Лысый верзила застыл на месте и широко открытыми глазами следил за полетом цепи. Он не успел сделать ни единого движения, как цепь обвилась ему вокруг шеи. Ее свободный конец со скобой, вырванной вместе с куском каменной стены, ударил его в грудь. Конан дернул за цепь и лысый тюремщик, шатаясь, пошел к нему. Он еще пытался сопротивляться, ростом он был почти с киммерийца, да и мышцами не уступал ему, но ярость и боевой опыт Конана лишили того малейших шансов на успех. Киммериец притянул его к себе и даже отступил на три шага, чтобы обрабатывать тюремщика и второй рукой.

Верзила двумя руками защищал голову от града ударов. Вскоре он упал на колени и окровавленными губами стал умолять о пощаде. Конан наклонился к нему и быстро ощупал его одежду. Сорвав с него пояс с обоими кошельками, он с яростью отбросил тюремщика сторону, увидев, что у того нет ничего похожего на ключ от замка, которым была заперта вторая цепь в скобе, торчащей из стены.

Конан несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Успокоившись, он огляделся и с удовлетворением отметил, что за время короткой яростной борьбы ведро с супом не перевернулось.

Он придвинул ведро к себе и сунул туда нос. Ведро выглядело не самым лучшим образом. По-видимому, его уже давно использовали для подачи пищи. Оно было погнутое и побитое. Смрад, исходящий от него, тоже нельзя было назвать манящим.

Конан вспомнил слова лысого тюремщика, сейчас тихо скулящего в углу камеры, о том, что ему еще нужно будет много силы. В жизни он уже едал много похлебок куда хуже этой. Поэтому он спокойно уселся на свою охапку соломы и принялся за еду.

Прошло еще немного времени и проем двери снова озарил свет. По коридору в направлении к открытой камере топало множество солдатских сапог. Во главе пяти солдат шел коротышка-тюремщик, который для верности прошел мимо камеры и лишь потом стал жестами загонять туда своих вооруженных собратьев. Первые двое осторожно заглянули в камеру и были удивлены представшей перед ними картиной.

Заключенный, который, как они думали, будет бушевать, как сумасшедший, и его придется укрощать, спокойно сидел под раскачивающимся кругом, из которого свисала ржавая цепь, и уплетал за обе щеки. Их товарищ, которого они многие годы боялись из-за его непредсказуемого и жестокого характера, валялся в углу камеры с закрытыми глазами и стиснутыми зубами, а на его разбитом лице засыхала кровь.