Путешествие в Тунис - Дмитрий Добродеев

Наверное, в тот день убил я пять лягушек. Поскольку знал, что совершаю преступление и что душа моя все одно потеряна. Однако — то время прошло, прошла эпоха развитого социализма, цепей КГБ и прочее. Теперь я не убью и мухи. Теперь — свобода, теперь все другое. Теперь десятки тысяч челноков из бывших республик Союза тянутся в Турцию, Китай и Польшу — везут тюки товаров, торгуют на толкучках, которыми покрылась вся страна.

Вернулись из Сахары в «Риад Палмс» заполночь, прощались с Инной как-то странно. Опять несостыковка получилась. Я предложил зайти ко мне в номер и выпить на прощание. Она помотала отрицательно головой, протянула руку и молвила: «Не надо, не провожайте меня к лифту. Я сама дойду. И вообще, забыла сказать, рано утром мы улетаем на Джербу. Оттуда — прямо в Питер. Мы больше не увидимся. Но я вам напишу».

Рука тянется к выключателю. Не достает. Бессильно опускается и шарит по ковру. Губы шепчут в полусне: «Куда, блин, задевалась эта сигара»? Потом сопение и свист уставших бронхов.

Кадры 1,2,3:

Очень нехорошие кадры.

Кадр 4:

Март 1974-го. Промерзлая Москва, неровная капель, квартира на Мосфильмовской. Она: «Человек ждет, человек сказал, что будет ждать меня». Пауза, стоны, огонек сигареты. Затем она продолжает тему: «Человек работает в торгпредстве — то ли в Австрии, то ли в Бельгии. Хочет жениться, ждет, а я тут с тобой валандаюсь». Еще стоны, еще непродолжительная пауза. И тот же разговор.

Кадр 5:

Она лежит, плюет финиковыми косточками в потолок.

Кадр 6:

Верблюд уносит ее в песчаные глубины Сахары.

Кадр 7:

И она пошла в море, покачивая отменными ягодицами, маленькая надменная питерская тварь.

Она оставила мне на рецепции письмо:

«Милый Дима, мне очень лестно ваше внимание. Однако совместное будущее нам не светит. Для этого есть ряд причин. Во-первых, вы слишком серьезны, а мне это в последнее время не нравится. Своей серьезностью вы напоминаете мне моего папу. Я вам говорила, что он сейчас занимается теорией спектрального анализа и разложением красок, работая в гараже на Лиговке.

Во-вторых, мне уже много лет — стукнуло 30, и я ищу партнера, который смог бы повести меня дальше по жизни. Я уже потеряла много времени — вы знаете про двух моих мужей и все, что с этим связано. Пускай у меня будет «новый русский», дурно воспитанный, но знающий, что ему нужно в жизни. А вы, несмотря на свой возраст и зарубежный опыт, по-моему, не вполне еще определились.

«Вы знаете, что мне нужно много денег, я такая испорченная, настоящая «новая русская». А вы еще, как я посмотрю, по духу — «семерочник» — весь в несбывшихся иллюзиях 70-х. Это и предопределяет нашу органическую, как сейчас принято говорить, несовместимость. Но я желаю вам всего самого лучшего и успехов на вашем мытарском пути. Крепко жму вашу руку, Инна».

Туда же она вложила три фотокарточки. На одной — я сижу с ней в фойе «Риад Палмса», наши загорелые лица растянуты в противоестественной улыбке. Курортники.

На второй — она на пляже, вытянув стройные ноги и гордо закинув головку. На третьей — она с бокалом в баре, настоящая женщина-вамп.

Почесав в затылке, закинул письмо и фотографии в баул, налил полстакана «Джей-Би» (не путать с «Джим Бим», как это бывает в ряде стран Восточной Европы).

Сел на балконе, задрал ноги до перил, созерцая пламенеющий закат. Над вечным Средиземноморьем.

Я думал — о чем бы вы думали — о ней? Нет, о том, что будет с миром. Не то ли мне предсказал в Мюнхене тирольский кудесник Штерн? Сценарий-катастрофа. В расчете на 96-й — 97-й годы. Возможны небольшие коррективы. Итак — сдвигаются складки земной коры, валы накатывают на север Европы и добираются до приальпийских лугов. Во Франции рушатся атомные электростанции, и смерчи радиоактивных паров совершают торжественный облет Западной и Центральной Европы. Не менее стремно и на востоке Европы — там взрываются арсеналы советских ядерных, биологических и химических вооружений. Обезумевшие толпы устремляются на Запад, сметая хилые посты на словацкой и чешской границах. (В средиземноморском ареале пока что все спокойно).

Но теперь начинается главное: огромный шарообразный плод выходит из тела Солнца. Он движется к Земле, неся с собой огненные смерчи и вихри различных ядовитых соединений. Минует нашу планету, так близко, что на нее обрушиваются ядовитые дожди.

— Тады кранты! — Немедленно заклеивайте окна, зашторивайте и залегайте в помещениях надолго — недели на две. И запаситесь большим количеством воды. Пока зараза не выпадет в осадок.

Все это время на Землю будут выпадать серные ядовитые дожди, а также оседать пары цианистые и прочие. Немногие уцелеют. Особенно туго придется любопытным и недоверчивым. Любопытные падут жертвой собственного любопытства, а недоверчивые — недоверия.

Потом вы осторожно приоткрываете дверь. От шока вы делаете шаг назад, прикрывая рукой глаза. Ошеломляющий пейзаж, немного похожий на лунный! Все покрыто белесым слоем выпавшей смерти, и ничто не колышется.

На ощупь уцелевшие выбираются из домов и формируют отряды по выживанию.

Они начинают строить новое общество — в предгорьях Альп, у Боденского озера, в Тироле. Оттуда на мир распространится новая гуманная цивилизация, и очень скоро начнется возрождение человечества и тысяча лет счастья.

От Штерна попала мне книжечка Мэри Саммер Рейн — «Феникс пробуждается». Где словами слепой индианки Ноу-Айз описан тот же сценарий. От краха Западной люциферической цивилизации к природным катастрофам, смутам и войнам. Затем — начало новой цивилизации. По принципу индейской. Будем ходить в шкурах, питаться травами и молиться японским городовым.

Проснувшись как ни в чем не бывало (как быстро испаряется все негативное под солнцем Африки), я наскоро позавтракал (всё тот же откинутый творог из порошкового молока), помидоры и оливки, омлет и жидкий кофе, и по-спортивному оделся.

Мой путь пролег по кромке береговой налево («его» путь пролег по песчаному пляжу налево) — к далекому мысу, где начинался Порт-эль-Кантауи, и из воды, на дальнем лукоморье, выступал всё тот же одинокий немецкий бункер.

На мне были короткие штаны, белые спортивные штиблеты «Мефисто», и я, как на рессорах, отталкивался от мокрого и плотного песка. Оставляя сложный узор, который тут же слизывался прибоем. Когда волна размахивалась до моих рифленых подошв, я отбегал к бархану и шлепал далее — на Запад.

Вода выбрасывала на берег морских ежей, вернее, на берег вылетали — под давлением прибоя — обломки утлых баркасов, тряпичные изделия, мешки из пластика и просто водоросли. Презервативов и особо мерзких индустриальных отходов — как на Балтике — здесь не было. Хотя, я в том не сомневался, все стоки Сусса и прочих городов тунисского Приморья сливались в море. И эта сверхсоленая стихия терпеливо испепеляла органические удобрения людей (да, море нас переживет)!

Легко дышать солоноватым воздухом, идти в слепящем свете солнца, и энергетика — совсем другая, чем в Европе. Страх смерти, столь присущий северным широтам и особенно России, здесь вовсе не ощущался. Не этим ли объясняется бесстрашие всех этих смертников с Ближнего Востока — от ассасинов и до наших дней?

Художник Маке, один из немецких «голубых всадников», возникших вокруг Кандинского, приехал сюда году в 1911-м. Он понял, что такое солнце и чувственность природы. Он начал писать по-новому: в его палитру влились оранжевые, красные тона, которых не было в Германии. Бедняга Маке, он что-то понял, но был убит на фронте Первой мировой.

Накатывались волны, холодные в начале мая, а «она» купалась. Подпрыгивала, когда ее окатывало, взвизгивала, но из пены не выходила.

Крутые бедра, плечи крепкие, закваска очень знакомая. Кто, кроме соотечественницы, мог выглядеть так внушительно, купаться в 15 градусов, визжать и оставаться в море?

Я сел на корточки, дождался, когда она приблизится из пены морской, и поприветствовал ее. Она радушно ответила: «Мы ленинградские, нас тут с десяток. Отель «Мархаба-бич». Надули. Сказали — четыре звездочки, но еле тянет на три. Проблема с выпивкой. Мой муж с друзьями не может взять с собой бутылку в ресторан и даже в номере не позволяют пить. Какой-то прям террор. Фашистская страна. Вы не против, я прямо тут переоденусь»?

Она вытирала груди и живот, почти не скрываясь. Эти русские тридцатилетние бабы… один ребенок, пять абортов, прошли сквозь все, однако — понятливы, и можно здесь на берегу такую поставить в позу, пока мужик с друзьями пьет водку под одеялом, а старый лодочник-араб напевает за соседним барханом незатейливую мелодию своей юности… А может, все это мой эмигрантский бред?