Вокруг Света 2006 №08 - Вокруг Света

Китай сближает, причем иногда даже быстрее, чем ожидаешь. Утром мы с фотографом Львом Вейсманом впервые встретились в Пекинском аэропорту, чтобы лететь в Синьцзян, а вечером в Урумчи нас уже селили в один гостиничный номер. От смущения я стала пунцовой (что, в общем-то, неплохо, потому что полагала, что разучилась краснеть), но служащие отеля только разводили руками: они никак не желали понять, что путешествующей паре могут понадобиться две комнаты. Смешной эпизод, конечно, но красноречивый: еще несколько лет назад мужчине и женщине (правда, только гражданам Китая, на иностранцев данное правило не распространялось), желающим поселиться в одном номере, нужно было предъявить свидетельство о браке.

Начало путешествия можно считать символичным: сблизившие так неожиданно нас со Львом Ильичом бескрайние просторы западных регионов Китая долгое время сближали Восток и Запад, Европу и Азию.

Одна шестая часть КНР

Именно такой объем от всей территории КНР занимает Синьцзян-Уйгурский автономный район (общая площадь 1 660 000 км2), хотя по плотности и численности населения он не так велик. По данным на 2004 год, в нем живут чуть менее 20 миллионов человек (24-е место в стране). Еще в середине ХХ века подавляющее большинство его обитателей составляли мусульмане-тюрки, преимущественно уйгуры, но были также казахи, монголы, киргизы и таджики. Их предки поселились на территории, известной как Джунгария и Восточный Туркестан, еще в раннем Средневековье. В течение почти восьми веков вплоть до XVIII столетия уйгурское государство неоднократно выходило на серьезные рубежи могущества, оказывая существенное влияние даже на политику самого Китая. С тех пор как оно окончательно вошло в состав Поднебесной (китайское название «Синьцзян», означающее «Новая Граница», возникло после захвата этого района войсками маньчжурской династии Цин в 1759 году), китайские власти постоянно испытывают беспокойство по поводу местного сепаратизма. Начиная с 1950-х годов пекинское правительство проводит политику усиленной «ханизации» отдаленной провинции — то есть переселения туда представителей титульной нации. Теперь ханьцы составляют здесь уже почти половину жителей (а по другим источникам, и большую ее часть). В то же время строго соблюдается и принцип баланса власти, хорошо знакомый нам по национальной политике СССР. Если губернатором автономии назначен коренной уйгур Исмаил Таливалди, то глава местного отделения КПК, Ван Лэцюань, — ханец и зорко следит за верностью подданных (о разгроме очередного заговора с целью отделения Синьцзяна от КНР он объявляет почти каждый год). Тем не менее, чтобы сбалансировать свои строгости, в рамках общегосударственного единства центральная власть проводит подчеркнуто лояльную политику. На уйгурском вещают радио и телевидение, ведется школьное преподавание, никто не препятствует свободному посещению мечетей (правда, это не касается членов партии). Более того, в частях Народноосвободительной армии Китая действуют даже специальные полевые кухни, готовящие еду по мусульманским правилам. И об экономике края Пекин печется — в стране, пожалуй, нет региона, так бурно развивавшегося в последние десятилетия, как Синьцзян. Тут в десятки раз выросла (несмотря на жестокие условия одной из самых засушливых в мире пустынь — Такла-Макана) сеть современных автодорог — ныне она составляет 577 433 км. Только за первую половину текущего года в районе побывали 4,7 миллиона туристов. Ударными темпами разрабатываются богатейшие месторождения газа, нефти (Карамай-Урхэй, ДушаньцзыУсу, Хами-Турфан — всего запасы оцениваются более чем в 20 миллиардов тонн), строятся заводы по их переработке. В то же время не забываются традиционные занятия: ковроткачество, выращивание хлопка и хмеля (достаточно прибыльная отрасль хозяйства). Столица Урумчи (1,5 миллиона жителей) на глазах «прорастает» шикарными небоскребами, освобождаясь от «хрущевского» типа пятиэтажек.

Великий шелковый

Началось все, понятно, с шелка. Легенда утверждает, что первым человеком, распутавшим шелковый кокон, стала китайская принцесса Си Линши — он упал в чашку чая, когда жарким летним днем 2640 года до н. э. девушка отдыхала в тени раскидистой шелковицы. В последовавшие за этим три тысячи лет короткая жизнь невзрачного червячка и связь его с драгоценным материалом оставались одной из наиболее строго хранимых тайн Поднебесной. На Западе загадочное происхождение ткани обрастало мифами и порождало легенды: например, римский историк Плиний в 70 году н. э. в «Естественной истории» предполагал, что шелк получается из собранного с листьев пуха.

Сам же Великий путь на запад китайцы проложили для себя почти случайно. В 138 году до н. э. император У-ди из династии Западная Хань отправил своего чиновника Чжан Цяня на запад — искать возможных союзников в постоянных войнах с северными кочевниками сюнну. Посланнику не повезло — не успев достигнуть запада, он был схвачен противником и последующие десять лет провел в плену, а после — скитался по миру. Миссия Чжан Цяня так и осталась невыполненной, однако император, к которому он вернулся после долгих странствий, простил незадачливого подданного. Взамен союзников тот привез рассказы о неведомых странах и народах, проживающих в Центральной Азии, Персии и вокруг Средиземного моря, а, как известно, испокон веков правители умели ценить информацию. Более того, воодушевленный красочными историями, император снарядил исследовательскую экспедицию. Вслед за первопроходцами по проторенной дороге пошли купцы — так и родился путь.

Правда, свое устоявшееся название он получил значительно позже — в XIX веке. С самого начала ось восток—запад использовалась гораздо шире, чем просто для торговли шелком. По ней в Китай пришли хлопок, огурцы, финики, кунжут, арбузы, грецкие орехи, гранат, виноград и виноделие, шерсть, лен, стекло и слоновая кость. А мир к западу от Поднебесной познакомился с яшмой, фарфором, апельсинами, персиками, грушами, розами, хризантемами, порохом, арбалетом, бумагой и тачкой.

Но более значительную, чем обмен товарами, роль сыграл обмен идеями. Именно этой дорогой в I веке в Китай из Индии пришли первые буддийские монахи. К IV веку буддизм укоренился на его севере, а к VI стал господствующей религией империи. Впоследствии этот же путь — с запада на восток — проделал и ислам.

Когда-то дорога от Чанъани до Кашгара занимала 5 месяцев. Мы преодолели это расстояние за несколько дней, а могли бы и за несколько часов — если на самолете. Но к чему рекорды? Задача у нас была другая: проникнуться местным укладом, прочувствовать ритм здешней жизни. А чувства не терпят суеты.

Памятник исторической встрече уйгурского крестьянина Курбан Тулума с Мао Цзэдуном в уезде Керия. Отсюда Тулум на своем ослике (впоследствии прославившемся не менее хозяина) отправился в Пекин — сказать товарищу Мао, что жизнь в родном селе стала веселее

Уйгур по имени Мао

То, что мы отправляемся в «другой» Китай, я понимаю сразу, еще в самолете Пекин — Урумчи. Питание на борту — соответствует мусульманским традициям, что подтверждают специальные наклейки на блюдах («все чисто»). Добро пожаловать в Синьцзянь-Уйгурский автономный район. Здесь не просто исповедуют иную религию: местный народ говорит на совершенно другом языке (уйгурский принадлежит к тюркской группе) и лица у людей — иные.

Даже время — пусть неофициально, но другое. Вообще в Китае, территория которого растянулась фактически на несколько часовых поясов, оно официально везде одинаковое — как в столичном Пекине. Китайцы, конечно, могут многое — даже часовые стрелки заставить бежать быстрее, с опережением показателей пятилетнего плана, но вот солнце… Солнце живет по собственным законам, которые даже партия и правительство изменить не в силах: рассвет в западных провинциях наступает существенно позже, чем на востоке. А потому в Синьцзяне — негласно — существует собственное, «урумчийское», время: +2 часа к пекинскому. Рабочий день начинается не в 8.00, как во всем остальном Китае, а в 10.00 и заканчивается позже. Это в Пекине после 21.00 трудно найти, где поужинать, потому что китайцы едят около 18.30, а потом расходятся по домам и готовятся ко сну. В Синьцзяне ложатся ближе к полуночи (по официальному пекинскому времени), а после 21.00 ужин еще в самом разгаре. Это становится особенно заметно по мере продвижения на юг, где уйгуры составляют абсолютное большинство населения. В кашгарских гостиницах, например, часы выставлены по Урумчи, а Пекин со своим временем представлен отдельным циферблатом — как Москва, Париж или Токио.

Бросается в глаза еще одно отличие: уйгурские семьи по-прежнему многодетны. Конечно, не в традиционном (6—8 детей), а в современном китайском смысле. Кстати, если вы привыкли сводить китайскую политику ограничения рождаемости к принципу «одна семья — один ребенок», то не совсем правы: это упрощение. Правило одного ребенка распространяется в основном на титульную национальность — ханьцев, да и то на тех, у кого есть городская прописка. А если ханец — крестьянин, живет в деревне и у него родилась девочка, то через четыре года можно попробовать еще — в надежде, что будет мальчик. Правительство понимает: каждый гражданин КНР — ханец ли, уйгур ли — мечтает о наследнике. Причем мечта эта порой имеет неприятные последствия: в Китае распространены аборты по половому признаку. Приходит, скажем, беременная женщина на УЗИ, узнает, что у нее будет девочка, и тут же, не выходя из клиники, от нее избавляется. В результате сегодня в стране на 100 девочек рождается 117 мальчиков (среднемировое соотношение 100:107). Проблема настолько серьезна, что по новым законам врачам за сообщение родителям пола будущего ребенка грозит уголовное преследование. Впрочем, для Синьцзяна эта проблема не очень актуальна. С учетом национальных особенностей и традиций уйгурам позволено рожать больше: городские жители могут иметь двоих, а крестьяне и вовсе троих детей. Наш гид Аблат, живущий в Урумчи, на вопрос, сколько у него детей, отвечает: «Пока один». А молодой парень Имамджан, сопровождавший нас в Кашгаре, у которого на конец года назначена свадьба, радостно сообщает: «Я же деревенский, а значит, у меня обязательно будет трое детей». Сам он, кстати, младший — шестой — в своей семье.