Мода на умных жен - Елена Арсеньева

– То есть Лев Иванович на Бергера надавил, я так понимаю?

– Да нет, просто окоротил его малость. Спросил, почему он вдруг прямо-таки методы Вышинского ко мне применяет, требует доказательств моей невиновности. А ведь теоретически ситуация при расследовании всегда должна трактоваться в пользу подозреваемого…

– А какая была ситуация?

– Двойной удар.

– Pardon?

– В общем, экспертиза установила, что Лариса ударилась головой дважды.

– Это как?

– Да вот так уж как-то. Я лично полагаю, что она сначала ударилась, но то ли сознания не потеряла при этом, то ли очнулась вскоре – и попыталась приподняться. Там в пыли отпечатки ее ладоней были, она опиралась на ладони… Может быть, она даже встала, но тотчас вновь лишилась сознания и снова упала – на тот же роковой угол. Но Бергер почему-то решил, что я нашел ее живую и добил.

– Да вы что?!

– Именно так он и считал.

– Но время смерти… и время вашего возвращения…

– А ему такие «мелочи» были безразличны. Он почему-то вбил себе в голову, что я вернулся раньше, и стоял на этом, как пень. Никаких – ну никаких! – доказательств моего раннего возвращения не было и быть не могло.

– Но следов, конечно, в том подвале ваших нашлось несчетно, правда же? И отпечатков пальцев…

– Точно подмечаете. Очень точно. Я ведь когда около мертвой жены метался, не думал, что делаю, куда ступаю, за что хватаюсь…

– Да, тяжелая история. Я вам очень сочувствую, Алексей. Мало того, что жену потеряли – как бы вы ни жили: плохо ли, хорошо ли, смерть всегда потрясение! – да еще доказывать пришлось, что не вы ее прикончили жестоко и безжалостно… А как ваша дочь ко всему, о чем на следствии говорилось, относилась?

– А как она могла относиться? Очень переживала. Она даже заболела тогда от потрясения. И к нам стала ходить ее подруга, навещать ее. И ту подругу звали Юлей. Я ее раньше не знал, знаю точно, девчонки подружились, кажется, на занятиях аэробикой – Галя туда ходила, чтобы похудеть. Она у меня такая была… пампушечка, прелесть, а теперь тощая стала до нелепости. Ну а потом и мы с Юлей… тоже подружились. Как-то само собой все вышло.

– Вы из-за Юли расстались со своей прежней подругой? Ну, с той, которую не хотели выдавать даже ради алиби?

– Пожалуй, нет. На нас эта история очень повлияла. Та женщина сильно тревожилась за меня, но еще больше беспокоилась, чтобы я о ней не проболтался. В конце концов мы расстались. Она вообще уехала вместе с мужем, они теперь в Питере живут.

– Ну ладно, Бог с ней, ваша личная жизнь – вообще не мое дело. И ваше прошлое меня никак не касается. Поговорим о настоящем. Наверное, если следовать правилам игры, в которую мы согласились играть, вы должны представить меня вашему семейству. В смысле – дочери с ее женихом. Не поймите меня превратно, я не навязываюсь, но как иначе я смогу в чем-то разобраться, если ваших близких в глаза не видела?

– Ну, близкие мои тут вовсе ни при чем.

– Секундочку! Лев Иванович совершенно точно говорил мне: вы, мол, жаловались, что даже дочери своей не верите. Может быть, вы так сказали ради красного словца, однако я теперь должна во всем убеждаться сама.

– Назвался груздем, да?

– Что-то в этом роде. Я девушка ответственная.

– Ну и любопытство психопатанатома гложет? – хохотнул мой собеседник.

– Психо… А, понимаю. Психологическая патологоанатомия… Хорошенького же вы мнения обо мне! А впрочем, вы где-то и как-то правы. Все писатели в той или иной степени – психоаналитики и патологоанатомы в одном флаконе… Но Бог с нами, с черными воронами. А наши с вами дальнейшие действия все же каковы? Будем представляться?

– Видимо, да, придется… А вы не боитесь, что Галка вас побьет? Или, что еще хуже, на смех поднимет?

– Слушайте, Алексей, вам не стыдно, а? Мы с вами боевые товарищи, конечно, но я все-таки женщина… И, знаете, несмотря на мой преклонный возраст, довольно красивая женщина. Во всяком случае, многие мне это говорили и говорят. А если вы думаете иначе, какого черта было заваривать эту историю? В принципе, еще не поздно все послать сами знаете куда. В шапку с ушами!

– Не понял…

– В одном из писем Вяземскому насчет женитьбы Боратынского Пушкин назвал жену чем-то вроде законной шапки с ушами. Понятно теперь?

– Мать честная… Крепко сказано. Слушайте, есть такое слово… забыл… ну, которое удобочитаемый синоним какой-нибудь непристойности… Эхо… эфа…

– Эхо в лесу или в горах отвечает, а эфа – змея, в пустынях обитает, очень ядовитая. То слово, которое вы забыли, называется эвфемизм. Да, вы совершенно правы, шапка с ушами – именно что гениальный эвфемизм для обозначения того самого места, куда я предлагаю послать наш с вами уговор о совместной деятельности. В конце концов, никаких учредительных документов о создании псевдобрачного союза «Алексей плюс Алена инкорпорейтед лимитед» мы не подписывали. Так какие могут быть проблемы?

– Да ради Бога, Алена, что это вы так раскипятились? Я совершенно не хотел вас обидеть!

– Хотели, не хотели… Ладно, я не сержусь. Я понимаю, что такое мужское эго и как оно искрит, если начинает зависеть от помощи женщины.

– Ладно, хватит переливать из пустого в порожнее, ходить вокруг да около. Когда вы сможете к нам приехать?

– А когда пригласите… Скажем, вечер вторника у меня свободен.

– Хорошо, ориентируемся на вторник. Я сегодня же уточню, как работает Ванька, Галин жених. Единственное, что может нам помешать, – если он окажется занят. Хотя, думаю, Иван уже освободил себе этот вечер.

– Почему? Неужели ваш будущий зять провидец и раньше нас с вами знал, когда произойдет наше знакомство?

– Никакой он не провидец. Просто во вторник… А скажите, вы этот вечер спонтанно назвали, ни с того ни с сего, или по какой-то особой причине?

– Так просто, потому что он у меня свободен. А что?

– День рождения у меня во вторник, вот что. А может, вы у Льва Ивановича заранее кое-что обо мне вызнали, а, Алена?

– Спросите у него, вызнавала я или нет. Не более чем совпадение, клянусь!

– Хорошо, тогда я вам еще позвоню насчет конкретного времени, буквально завтра. Договорились? Мобильный свой вы мне давали… Да, вот он, на вашей визитке. Ну, тогда до звонка?

– До звонка!

Москва – Нижний Новгород, 1880 год,

из писем Антонины Карамзиной

«Николашечка, вот и я, тебе пишу. Здравствуй, братец! Как ты там? Впрочем, прости, оставлю обязательные вопросы о житье-бытье, о нем мы и при встрече поговорить можем. А сейчас… Ну, ты уже понял, что раз получил это письмо, значит, мне удалось… Мне удалось, удалось! Он захотел меня выслушать!