Гример - Александр Варго

– Какого черта ты зашил в нее кроссовку с газетами? – прозвучал низкий мужской голос с явным акцентом. – Кто тебе позволил вытаскивать сердце?

– Да я, Рамирес, погоди… все объясню, – раздался напряженный голос Петрухи.

– Поздно объяснять, ответить придется. Зачем тебе понадобилось ее сердце? – Послышался звук раздираемого пакета, что-то шуршащее посыпалось на пол. – Да он тебе этот башмак сам кое-куда засунет, – вновь прозвучал голос с заметным иностранным акцентом, и послышалась возня.

Я поспешил на помощь приятелю. В зале морга я застал непривычную для нашего тихого места картину. Кроме мертвецов с пластиковыми бирками на голых ногах, в нем находилось четверо живых. Петруха с перекошенным от страха лицом жался в угол, пытаясь прикрыться обрывками большого пластикового пакета. В двух шагах от него стоял, скрестив на груди руки, молодой красавец-мужчина в черном до пят плаще. Жесткие, как проволока, черные волосы, карие с масленой поволокой глаза южанина… Да, это был тот самый тип, с которым я столкнулся на крыльце подъезда в доме покойного Дмитрия Петровича. Оказывается, его точно звали Рамирес. Уже дважды мне довелось услышать это имя. Сразу чувствовалось, что он главный в небольшой компании, внезапно наведавшейся этим вечером в наш морг. Чуть позади него стояла девушка. Сказать, что она была красива – ничего не объяснить. И ее красота имела явно не местное происхождение. Вообще-то брюнетки обычно не привлекают моего внимания, блондинки предпочтительнее. Но тут был исключительный случай. Я на мгновение даже забыл об опасности, которая угрожает Петрухе. Лет двадцать с небольшим, вылитая Кармен, не хватало лишь алой розы в волосах. Я понимаю, что Кармен, если брать ее оперный прототип, цыганка и контрабандистка. Но так уж сложилось, что в представлении нашего человека она – воплощение испанки.

Я глядел на нашу гостью, а в памяти тут же сами собой всплывали романтические стереотипы об этой стране: кровавая коррида, сумасшедшая любовь с обязательной благородной поножовщиной и гибелью влюбленных в финале истории. Мне даже показалось, что под старыми кирпичными сводами унылого столичного морга застучали кастаньеты и пару раз прозвенели аккорды андалузской гитары. Тот, кого, скорее всего, и звали Рамирес, крепко держал девушку за руку, словно опасался, что она убежит от соотечественника.

А вот третий тип был сделан совсем из другого теста и явно местной выпечки. Таких еще называют «спортсменами». Он словно телепортировался из начала девяностых годов прошлого века. Плечи плавно переходили в затылок, а затем в коротко стриженную голову. Шея отсутствовала напрочь. Наверное, для того, чтобы никто не сумел его задушить. Спортивные штаны с лампасами, кожаная куртка. Глаза ровным счетом ничего не выражали. Уж не знаю, до какой степени нужно тренировать тело, чтобы напрочь погасить это «зеркало души». Именно на него боязливо косился Петруха. Если бы такой гость надвигался на меня, я бы решил, что вряд ли проживу и четверть часа. На полу между Петрухой и «спортсменом» лежали, рассыпавшись веером, рекламные газеты, принесенные патологоанатомом из дому, и стоптанная кроссовка сорок пятого размера. Я понял, что приятеля нужно спасать.

– Я не знаю и знать не хочу, что у вас здесь происходит и кто виноват, – сказал я, пытаясь вложить в свой голос остатки самоуверенности, – но я вызываю милицию.

Испанец или латиноамериканец, черт знает его, кем он был на самом деле, снисходительно улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. Когда требовали обстоятельства, он явно мог блистать хорошими манерами.

– К вам и вашей работе у нас нет никаких претензий. Но именно к вашей, а не к его, – акцент звучал ненавязчиво, но как-то сразу заставлял прислушиваться к словам.

Голос вползал в мой мозг тихо и незаметно, как ядовитая змея в глазницу выбеленного южным солнцем черепа. Я вопросительно посмотрел на Петруху. В конце концов, ему было решать свою судьбу.

– Не надо ментов, – затравленно произнес он. – Нам их и вчера с тобой хватило.

– Раз мы здесь не одни, тогда предлагаю выйти, – произнес загадочный брюнет, у которого с Петрухой наверняка имелись какие-то свои тайные счеты.

Патологоанатом выпустил скомканный пакет из рук и обреченно шагнул к выходу из зала морга. Мне показалось, что лампочки в жестяных конусах-абажурах синхронно моргнули и стали гореть каким-то тлеющим, угасающим светом. «Спортсмен» вышел следом за моим приятелем. Его ничего не выражающие глаза сверлили Петрухе затылок. Но когда брюнет потянул девушку за собой, она вспылила. Я не понял точно, что она ему сказала. Прозвучала эмоциональная испанская скороговорка, похожая на заклинание, наверняка с крепкими выражениями. Брюнетка выдернула руку из пальцев Рамиреса и приготовилась защищаться, выставив перед собой острые ярко накрашенные ногти.

В другое время и в другой обстановке брюнет наверняка нашел бы способ ее успокоить. Он даже приподнял ладонь, будто собирался дать ей пощечину. Но, вспомнив, что они здесь не одни, нехотя опустил руку и сдержанно мне улыбнулся, а затем вышел из зала. Брюнетка остыла, замкнулась.

В низком зарешеченном окне, прорезавшем толстенную кирпичную стену морга, по ту сторону стекла я увидел Петруху. Он медленно отступал перед надвигавшимся на него «спортсменом». Рамирес стоял неподалеку и мстительно щурился. Кто и что говорил, я не слышал. Двойные оконные рамы у нас наглухо закрыты и заколочены в любое время года. Руки патологоанатома, способные «мозги вышибить» и «сердце вырвать», оказались бессильными против еще более грубой силы. «Спортсмен», обменявшись взглядом со своим хозяином Рамиресом, сгреб Петруху в охапку и швырнул на решетку окна. Пару секунд я созерцал впечатанное в металлические прутья лицо приятеля, а затем он медленно сполз, оставляя на решетке тонкий кровавый след: то ли от разбитой губы, то ли от выбитого зуба. Еще пару секунд я стоял в оцепенении.

Место, где происходила разборка – задний дворик морга, – было абсолютно глухим. Никто бы не мог прийти Петрухе на помощь, даже увидеть его не мог, кроме меня, конечно. А я чувствовал: стоит Рамиресу качнуть пальцем, «спортсмен» схватит «мертвого доктора» и примется тереть его лицом о кирпичную стенку. Тереть будет долго, пока ему не скажут «стоп».

– Чего вы стоите? – выдохнула «Кармен». – Его же убьют. Помешайте им!

Если бы не эта просьба, я бы вряд ли сдвинулся с места. Убить могли не только Петруху, но и меня. Однако мужчины, пытаясь произвести впечатление на прекрасных дам, очень часто совершают глупости. Совершил глупость и я – опрометью бросился к выходу, оставив брюнетку наедине с мертвецами. Не догадался, что делать этого не стоит…

Задний дворик морга – место мрачное. В том смысле, что туда никогда не доходят прямые лучи солнца. Заросли давно не кошенной крапивы, старые, покрытые лишайником яблони… Экзекуция свершилась. Петруха сидел на траве, придерживая пальцами рассеченную губу. «Спортсмен» нависал над ним, ожидая команды хозяина. Глаза, словно отлитые из бутылочного стекла, не выражали никаких эмоций.

– Хватит, – отметив мое появление краем глаза, произнес Рамирес по-русски и тут же уточнил: – На сегодня хватит. – И, сделав небрежный жест рукой, увел за собой спокойного, как слон, «спортсмена».

Только когда они оба исчезли за углом, Петруха позволил себе заматериться. Получилось у него не так, как обычно, – неизобретательно и тупо. По его взгляду понял – парня наказали за дело, и еще мало наказали.

– Тебе помочь? – предложил я, хотя слабо представлял себе, в чем может заключаться моя помощь.

– Пошел ты…

И все же патологоанатом воспользовался протянутой рукой – ухватился за нее и поднялся с травы.

– Чего он от тебя хотел? Кто он такой?

– Рамирес, – прошамкал разбитым ртом Петруха. – Лучше тебе его не знать. Жалею, что в свое время не послал его куда подальше.

– Если что, я свидетелем могу быть.

– Свидетелем чего? – несмотря на драматизм ситуации, Петруха хихикнул. – Свидетелем Иеговы? Тогда пожалуйста…

– У тебя еще есть силы ерничать. Значит, жить будешь. Домой тебя отвезти?

– Пойду к нашим хирургам. Губу заштопать надо. Хоть какая-то польза от того, что в больнице работаю. А про этого типа просто забудь и больше о нем меня не спрашивай! – Петруха замахал руками, показывая, что сопровождать его не стоит, и, пошатываясь, поплелся к хирургическому корпусу.

А в морге тем временем уже творилось что-то неладное: хлопали двери, звучали проклятия на испанском. Что-то гулко полетело на пол и зазвенело. Этого мне еще не хватало! Я застал Рамиреса в коридоре. На полу еще перекатывался огромный алюминиевый бак с надписью, сделанной белой масляной краской – «хлорка». «Спортсмен» заглядывал в темноту холодильной камеры и щелкал зажигалкой, та постоянно гасла от ветра.

– Где она? – бросился ко мне то ли испанец, то ли латиноамериканец.