Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви - Алекс Май

На традиционной, обязательной после концерта пьянке музыканты спорили, ругались, обсуждали: кто где слажал, кто забыл две ноты из соло… Вечная рок-н-ролльная суета. Все крутились возле «приглашенных гостей». В том году, если не ошибаюсь, у нас гостила группа «Чайф» – легендарные люди с Урала. Но нам было хорошо и без них. Нам хватало друг друга.

Вышли покурить. Возле туалета нас выловили телевизионщики. Ого! В первый раз на сцене, а уже мужики с камерой, микрофон под нос суют:

– О чем ваши песни?

– Какие такие песни? – не понял я. – У нас всего одна песня… Она – про нее! – Я обнял Таню и поцеловал ее. – И про Ленина…

– А другие песни будут?

– А вам что? Этой мало? – удивилась Таня.

– Будут, – ответил я, – будут и другие… Много песен будет. И все про нее… Про Таню…

– У вас голос такой жуткий! Как вам так удается петь?

Кажется, он меня с кем-то спутал. Не такой уж и жуткий у меня голос, если прислушаться, но…

– Что? Голос? Голос – у нее! А я типа на подпевках. А получается так. – Я вырвал у мужика микрофон, сложил руки лодочкой, как любят делать вокалисты из чумовых тяжелых команд, и сам того не ожидая, проорал:

– Даешь перестройку!

Бесцельно бродивший по длинному коридору люд передернуло. «Х…!!!» – потусторонним эхом донеслось из темных закоулков ДК.

(Ну, это можно вырезать.)

До дома той ночью не доехали. Хорошенько отпраздновали дебют и завалились спать в маленькой квартирке Троцкого.

Приснился дурацкий сон:

Полночь. Москва. Красная площадь. Гуляем с Таней под ручку. С неба падают огромные снежинки – черные ангелы опять колошматят белых.

Неожиданный гулкий бой курантов.

Озираемся испуганно. Вдруг из Мавзолея с мерзким шипением повалил желтый, едкий как хлорка, дым. Дальше – словно в дешевом ужастике – двери саркофага распахиваются, в алом свете оттуда выходит лысый Ленин, грозит нам, крючит пальцы… Тут же плиты кладбищенские вылетают из Кремлевской стены… Взрывы, пыль, прах. И оттуда прыгают зомби, и из могил тоже пытаются вылезти, и вся эта нежить надвигается на нас.

А впереди Ленин! Их вечный вождь.

Страшно стало, взялись мы за руки и побежали, задыхаясь… В районе «Детского мира» остановились перевести дух. И вдруг – крик жуткий, пронзительный. Проснулся…

Таня мирно сопела на моем плече.

Эх, приснится же такое…

– Тань, извини… проснись, – зашептал я.

Мне очень захотелось поделиться сном. Я принялся тормошить ее, чмокнул в носик.

Она заворочалась, открыла глаза.

– Слушай, Тань… Зря мы про Ленина пели, он мне приснился сейчас со своей жуткой братией, страшно, блин.

Рассказал ей сон. Ну и что вы думаете…

– Около «Детского мира»? Не бери в голову… Ну, мы на их пути оказались. А они и так каждую ночь в магазин ходят, за игрушками. Не наигрались при жизни.

Я представил Ленина с совочком. Расхохотался.

– Спи, – сказала Таня и прикрыла мне рот ладошкой. – Спи, а не то Троцкого разбудишь…

Троцкого? Ха-ха-ха!

Я не смог сдержаться и заржал еще громче. До коликов в районе печени. Как «хохотунчик» – популярная японская игрушка моего детства. Желтый мешочек – внутри мини-проигрыватель с маленькой пластинкой. Нажмешь на кнопку – из мешочка раздается безумный смех. Помню, что японцы запрятали в мешочке два вида смеха – идиотский и еще более идиотский.

– Троцкого?! Уххх… А может, он тоже в магазин ушел? Это здорово! Ха-ха-ха!

– Да что это такое, блин? Вы спать дадите? Сашка, прекрати ржать… Лошадь… – раздались из угла вопли разбуженного Троцкого.

Остановить мой смех смог только долгий-долгий Танин поцелуй.

11

На первом уроке, мы, навалившись друг на друга плечами, наслаждались полусном-полуявью.

Во время перемены некоторые ученики поглядывали на нас, загадочно улыбаясь, из чего я понял, что они присутствовали на концерте. Захотелось принять какую-нибудь героическую позу и проорать пророческую, как оказалось, фразу про перестройку и х… в итоге. Вдруг откликнутся? Еле сдержался…

На втором уроке, литературе, сон заметно потеснил явь.

На третьем мне начал было сниться надоевший до одури за последние сутки Ленин, но громкий голос толстой, похожей на черепашку, завучихи бревном врезался в сон, безжалостно его разрушив…

– А ну проснитесь. Ты и ты. Разоспались тут…

Я открыл глаза. Таня зевала в ладошку.

– К директору! – словно прицеливаясь, ткнула в нашу сторону указательным пальцем завуч.

Нас? К директору?

Спустились на первый этаж. Тихонько поскреблись в дверь, вошли. Вежливо поздоровались.

– Дети, что вчера было? – логически неправильно поставила вопрос Антонина Сергеевна.

А какой вопрос – такой и ответ:

– Вчера? Вчера, Антонина Сергеевна, пятница была. Сегодня суббота. Завтра – законный выходной.

– Саша, не много ли у вас выходных в выпускном году?

– Не очень, хотелось бы больше… Но ведь надо учиться. – Я многозначительно почесал затылок. – Как Ленин завещал.

Директриса поняла, что разговор споткнулся, захромал с первых фраз. Посмотрела на нас тяжелым, многократно испытанным на сотнях учеников взглядом.

– Я про концерт спрашиваю, если вы еще не поняли… Вы уже что? Концерты даете? Для меня это новость. И, кстати, про Ленина. Что вы такое спели?

– Ничего мы не даем… Одну песенку спели, маленькую такую песенку, – пробормотал я, опустив глаза.

Если честно, то столь оперативное распространение информации смутило, встревожило и взволновало. Напрягло, одним словом.

– Да? Ответьте тогда, милые мои, почему так много шума? Из-за маленькой такой песенки? Александр, ты знаешь, откуда мне звонили?

– Из Кремля? – Я нежданно вспомнил вчерашний сон, начало прерванного сегодняшнего, и по телу запрыгали мурашки.

– Нет. Не из Кремля. А гораздо хуже! – занервничала Антонина Сергеевна и тут же спохватилась, поняв, что ляпнула что-то не то…

– Хуже? – переспросил я и тоже прикусил язык, также сообразив, что сказал лишнее.

Антонина поднялась со стула и принялась нервно, как разминающаяся пантера в клетке, расхаживать по просторному кабинету.

Туда-сюда. Туда-сюда. Туда-сюда.

Ходьба благотворно подействовала на директрису – она немного успокоилась. А может, мне только показалось…

– Саша, ты можешь нормально разговаривать? По-человечески? Что вчера произошло?

– Да не было ничего такого! – взорвался я и тут же постарался взять себя в руки. – Вас кто-то хочет ввести в заблуждение. Ну, песню спели, интервью дали, и скорее спать… Э… Чтобы в школу не проспать. Да, чуть не забыл – еще зубы почистили. Что в этом преступного? Вы сами подумайте…

– Антонина Сергеевна, присядьте, вам лучше станет… Я все расскажу, честно… – пообещала Таня и даже погладила застывшую, словно в один миг заколдованную, директрису по голой пухлой ручке, решив переложить инициативу в этом бестолковом разговоре на свои плечи.

– Интервью? Кому? Какое интервью? – пролепетала Антонина.

– Севе Новгородцеву! Город Лондон. Би-би-си! – пропел я.

– Сашка, помолчи, пожалуйста, ну хотя бы, минутку, – попросила Таня, и я притих. – Всего одну минутку. А я все честно расскажу. В общем, Антонина Сергеевна, мы песню спели, на фестивале, а в песне куплет есть, про Ленина, и одно нехорошее слово… Можно я не буду его повторять?

– Мне его по телефону уже повторили… И не один раз, – вздохнула директриса. – Дальше что?

– Дальше? Ну… Вместо нехорошего слова Троцкий должен был запил на гитаре изобразить, а Сашка все равно проорал это слово, а толпа подхватила и тоже проорала… Все!

– Запил? Кто? Какой Троцкий? Вы и про Троцкого пели? Танюша, ну зачем? – Антонина Сергеевна, медленно, но верно сходила с ума, по крайней мере, мне так показалось.

Я видел, что Таня искренне пыталась ей помочь. Получалось не очень…

– Да нет, вы не поняли. Троцкий – играл на гитаре. Подыгрывал нам. Да успокойтесь же вы… Пожалуйста! Не тот Троцкий, тот мертвый давно… вроде… Макс-Троцкий, у него кличка такая – Троцкий… Кличка! Врет, как и тот Троцкий, на каждом шагу, короче. Он гитарист… Наш Троцкий…

Я наблюдал за Антониной, за тем, как она реагировала на Танины объяснения, за тем, как с хрустом, словно кубик Рубика, вертела очки, и изо всех сил сдерживал смех. Боялся расхохотаться, как минувшей ночью, когда смешались в кучу мавзолеи, ленины и троцкие. А потом собрал всю силу воли, сделал виноватое лицо и произнес – с соответствующими интонациями – монолог кающегося грешника.

– Антонина Сергеевна! Не было в песне плохого слова. Это враги придумали! Я крикнул: «Даешь перестройку! Хой!» Хой – это клич! Интернациональный! А аппаратура – плохая! Она фонит, гудит и шипит… Вот людям и послышалось что-то не то, в меру их испорченности. А денег на аппаратуру у рок-клуба нет. Это все от нищеты нашей. Обещали-обещали аппарат хороший купить, так и не купили. Это комсомольцы мутят, их рук дело… Одни обещания, не более… Простите нас за все. Мы больше ничего такого делать не будем…