Ключ от башни - Гилберт Адэр

— Это значит, что произошел несчастный случай — и вам потребовалось четырнадцать месяцев, чтобы убедиться: это был несчастный случай.

— Несчастный случай? Но какая тут связь с тем, чувствую ли я себя виноватым или нет?

— А вы чувствуете себя виноватым? Вы же все-таки ее не убивали.

Я поднял глаза от моей пустой стопки.

— Откуда вы знаете?

Молчание.

— Так убили?

Новое молчание.

— Да, — сказал я, подумав. — Да, я чувствую, что убил ее.

Она взяла меня за руку. Ничего не сказав, ощущая, как кончики моих пальцев от прикосновения к ее ладони защекотало электричество, я позволил ей увести меня вверх по винтовой лестнице через пустой вестибюль гостиницы и на автостоянку.

Молча мы с обеих сторон подошли к «роллсу». Устроившись за рулем, я смотрел, как она гибко опустилась на сиденье… и продолжал следить за ней дольше, чем намеревался. Она в свою очередь посмотрела на меня.

— Пенни за ваши мысли, Гай. Нет, забудьте, — сразу же добавила она и обеими руками кокетливо погладила груди, живот, бедра, делая вид, будто ищет монетку. — У меня нет пенни.

Я выключил мотор, который уже завел. Беа уютно свернулась у меня под боком, обхватив руками колени. Кончики ее элегантных туфель чуть заглядывали за край сиденья. Потом мы обнялись. Мы обнялись с неистовым исступлением, и у меня возникло чувство, будто призрачные негативы ее сердца, горла, внутренностей отпечатываются на моих, а моих — на ее. Мы изрешечивали поцелуями наши лица, наши губы, наши лбы, наши щеки. Оглушенный экстатичным гулом моей страсти, я ничего не слышал и только видел, как Беа повторяет «еще!», «еще!» всякий раз, когда, на секунду выныривая, чтобы глотнуть воздуха, я отрывался от ее губ. Ощущение было такое, будто мы катаемся на лыжах по струящемуся молочному шоколаду.

Затем с такой же внезапностью все оборвалось. Тишину прорезал вопль. Беа смотрела не на меня, а мимо меня. Я повернул голову параллельно ее, и за окном машины увидел, словно на рентгеновском снимке, лицо черепа: глаза — две плоские тени, увязшие в липком море бледности. Был и нос, расплющенный о стекло.

Я оторвался от Беа и открыл дверцу. Отпрянув в испуге, лицо исчезло с той же мгновенностью, с какой — уже так давно! — мазок света от фар «роллса» исчез с ветрового стекла моего «мини», однако два глаза продолжали жечь мои. Глаза принадлежали Саше. Лицо его было пепельным, монохромным, одержимым неизбывной тоской, как у какого-нибудь довоенного киноидола.

Я протянул к нему руку, то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы утешить, сам теперь не знаю. Потому что при этом моем движении мы оба услышали голос Беа в «роллсе»:

— Sacha! Oh mon Dieu, mais qu'est-ce que tu es en train de faire? Tu m'espionnes maintenant?[52]

Этот голос, настолько лишенный теплоты, нежности, даже простого человеческого сострадания, которое могло бы спасти положение, — сострадания, которое я сам на секунду почувствовал к нему, подействовал на Сашу самым жутким образом. Я никак не ожидал увидеть подобного выражения на его лице — не омерзения, но абсолютной беспомощности и отчаяния. Из его рта вырвался странный скрежещущий звук: он скрипел зубами. Несколько секунд мы стояли друг против друга. Потом он бросился бежать. Прежде чем я успел его схватить — если я протянул руку с этой целью, — его нелепый тощий силуэт, окутанный черным костюмом слишком большого размера и каким-то образом более темный, чем смоляная тьма, в свой черед его окутавшая, хлопал рукавами на фоне горизонта, как огородное пугало в трауре. (Мне вспомнилось, как еще на вилле «Лазарь» мне показалось, что он страдает каким-то редким расстройством координации движений.)

Я было бросился за ним, но из «роллса» до меня донесся раздраженный оклик Беа:

— Гай! Гай, вернись, пожалуйста, в машину. Надо его догнать. Ты не понимаешь, на что он способен.

Я поспешно забрался в «роллс».

— Быстрей включи мотор. И, Гай, — сказала она, прижимая мою руку к рулевому колесу, — если ты не хочешь никогда меня больше не видеть — никогда! — ты должен поддерживать меня во всем, что я буду говорить и делать. Ты понял? Какую бы боль это тебе ни причиняло.

Я кивнул:

— Да, я понимаю. Но…

— Поезжай!

Мы помчались в нелепую погоню — нелепую потому, что нам потребовалось целых тридцать секунд, чтобы нагнать беднягу, чьи всхлипывающие зигзаги туда-сюда увели его лишь на несколько десятков шагов от того места, где был припаркован «роллс». А когда мы поравнялись с ним у лохматящейся травой неухоженной обочины, он за это время, казалось, где-то увеличился, а где-то уменьшился до более человеческих размеров — и был просто человеком, человеком, как все прочие люди. При виде него, при виде его такого несомненного горя я вновь ощутил непрошеный прилив сострадания.

Сначала Саша отказался сесть в машину, даже когда Беа невозмутимо указала, что домой пешком ему не дойти. Она уговаривала и убеждала его и велела ему взять себя в руки — мы сядем и обсудим все, как взрослые цивилизованные люди. Она роняла загадочные намеки на общее прошлое, закрытое для меня. Некоторые были ласковыми, другие (на мой слух) совсем нет, и я увидел, что он поддается, хотя и продолжал свирепо смотреть на меня с той злобой, которая запомнилась мне в первый момент нашей встречи. Наконец, когда слова сделали все, что могли, Беа перегнулась за моими плечами и просто открыла заднюю дверцу «роллса». Продолжая трястись от ярости, Саша залез внутрь, и мы вернулись в Сен-Мало.

Внутри лазурно-кораллового салона Беа закурила новую сигарету и сделала глубокую затяжку. Я сидел в кресле, напряженно выпрямившись. Саша — он не пожелал сесть, не пожелал чего-нибудь выпить — стоял перед нами, заслоняя Балтуса над каминной полкой.

— Послушай, Саша, — сказала Беа, гася и до половины не выкуренную сигарету о дно весомой мутновато-зеленовато-синеватой стеклянной пепельницы, плавательного бассейна в миниатюре, — я поехала в отель Гая только по одной причине, только по одной. Принести ему мои извинения за безобразную сцену в столовой. Вот и все, о чем мы говорили. Я чувствовала, что обязана извиниться перед ним.

Я распознал две лжи. Однако Саша вцепился в первую.

— Значит, — сказал он, переведя взгляд с Беа на меня, а потом назад на Беа, — ты поехала к нему в отель, так? На чем? На «роллсе»?

— Ну разумеется, нет, — ответила она и глазом не моргнув. — Каким бы это образом? Машина, как тебе известно, была у Гая весь день. Я вызвала такси.

— Понимаю, — сказал Саша. — Понимаю. Ты вызываешь такси, чтобы отправиться за двадцать километров от города в надежде, что он, — тыча в меня пальцем, — вдруг да окажется у себя в номере.

— Нет, — сказала Беа героически терпеливым тоном. — Я позвонила Гаю, чтобы извиниться, а он пригласил меня приехать выпить с ним. Я согласилась. А что? Мне надо было отказаться?

Я напрягал память, стараясь вспомнить название отеля, путь к которому мне указывала Беа в «роллсе» и в котором, как я сию секунду узнал, мне полагалось проживать, но не смог, хоть убейте.

— А в машине? — саркастически спросил Саша. — Ты так приносишь свои извинения?

— А это, — сказала Беа, — просто случилось, как часто бывает. Гай знает, что он для меня не значит ровно ничего.

Слушая ее, я заверял себя, что Беа вынуждена говорить так, что она заранее предупредила меня о своей стратегии, и все же… и все же…

Теперь Саша обернулся ко мне.

— Et la clé[53], — сказал он, обдавая меня односложными французскими словами, — çа vous dit quelque chause?[54]

Уже в третий раз за этот день они упоминали при мне какой-то «ключ».

— La clé? Quelle clé? De quoi vous parlez tous les deux?[55]

— La clé de la tour.[56]

Я по очереди посмотрел на них, сознавая, что из нас троих только я не понимаю, о чем говорит Саша. Вот тут Беа явно была на его стороне.

— О чем, собственно, речь? Ни о каком ключе я ничего не знаю. Может, кто-нибудь из вас объяснит?

Наступила пауза, а потом Беа вместо того, чтобы ответить мне, спросила Сашу, признает ли он теперь, что его подозрения были безосновательны.

Он смотрел на нее целую вечность. Потом почти с сожалением покачал головой:

— Trop tard, Вéа, trop tard. Meme si je m'efforçais de te croire, meme si tu ne lui as rien dit — après cette petite scène révoltante je ne pourrais plus te faire confiance. Plus jamais.[57] — Тут он перешел на английский, словно желая удостовериться, что я его пойму. — Но ты увидишь. Вы оба увидите. Я принял меры предосторожности.

Покраснев, Беа инстинктивно стрельнула взглядом по салону.

— Что ты еще натворил?

Саша промолчал.

— Черт, ну каким же ты бываешь дураком! Нет, это я дура. Я была дура, что верила, будто могу положиться на тебя. Ну хватит, пойми! Все кончено. Все.

Саша побелел. Вновь он выглядел как побитая собака — воплощением безутешного горя, и нижняя губа у него дрожала, как у ребенка, получившего нагоняй. Затем он вышел из комнаты своей обычной дергающейся марионеточной походкой.