Ключ от башни - Гилберт Адэр

И мы перекусили — холодное мясо, омлет, салат и белое бургундское — в столовой: только трое нас у одного конца длинного стола красного дерева. Беа (она настояла, чтобы я называл ее так), мой противник, которого звали Саша, Саша Либерман, и который, как выяснилось, был партнером Жан-Марка, и я. На стене за дальним концом стола, частично заслоненный букетом белых роз, висел в рамке натюрморт Шардена: краюха черного хлеба, такая же зачерствелая и сакраментальная, как человеческий мозг. К креслу было прислонено другое полотно — Брак, горлица, — будто оставленное там, потому что для него не нашлось места получше, будто кто-то, войдя в комнату, просто швырнул его на это кресло, как шляпу. Сами стены были недавно ободраны и выкрашены заново в светлых пастельных тонах, а над нашими головами низко свисала шестирожковая чугунная люстра, точно гигантский паук, болтающийся под своей паутиной.

Одинаково пренебрегая едой и разговором, снова и снова наполняя свою рюмку, Саша почти ничего не говорил, почти ничего не ел и пил, как губка. Беа, наоборот, была само внимание и даже, если я правильно воспринял некоторые сигналы, начала флиртовать со мной. Когда она расспрашивала меня обо мне, я ответил с той долей правды, какую мог себе позволить, что я писатель — о, просто биографии! Биографии других людей…

— И это, боюсь, — сказал я с грустной улыбкой, — история моей жизни…

И что я некоторое время болел — ничего серьезного, просто затяжной грипп, подозрение на пневмонию, оказавшееся ложной тревогой, — и решил устроить себе передышку, прежде чем вернуться к работе.

— И как вам ваша передышка? — спросила она безразлично.

Я почувствовал, что мне задан вопрос-ловушка. И не знал, как ответить, — я, который всего час назад проклинал мою встречу с ее мужем и последствия этой встречи, благодаря которым я оказался запертым в Сен-Мало. Несколько секунд я неопределенно мычал и готовился промычать негативно, ответить какой-нибудь вежливой неопределенностью, но в отрицательном смысле, и тут зазвонил телефон.

Она встала, чтобы взять трубку, говоря, что, вероятно, это звонит Жан-Марк, чтобы, со своей стороны, прояснить ситуацию. И я оказался за столом наедине с Сашей. Он крошил салатные листья на еще более крохотные кусочки, явно испытывая какой-то стресс.

— Беа очаровательна, — сказал я, пытаясь завязать разговор.

На это он обнажил беловатые десны и режуще коричневые зубы, но ничего не сказал.

— Она говорит, что вы работаете с Жан-Марком, — не сдавался я. — Но в чем, собственно, состоит ваша работа?

Он помедлил с ответом. Потом сказал с такой неохотой, будто слова из него выдирали клещами:

— То и се. Сделки.

— О?

Наступила пауза, после чего я прибавил:

— Мне кажется, вам следует знать, что по-английски (мы говорили по-английски), когда кто-то говорит, что делает то и се, чтобы жить, это звучит… ну… не совсем чисто.

— Не совсем чисто? Что это значит?

— Ну, понимаете, немного противозаконно.

Саша уставился на меня — и с полным на то правом, так как я слишком поздно понял, насколько грубо-неуместным было мое пояснение. Я тотчас прикусил язык и, сперва бессознательно, а затем со все большим вниманием начал прислушиваться к телефонному разговору Беа, отрывки которого доносились до нас. Телефон стоял на мраморном столике в коридоре за дверью столовой, и Беа полуприслонялась, полусидела на столике, помахивая ногой взад и вперед и разглядывая носок туфли.

—..Oui, oui, oui, c'est ça…[42] — услышал я, как она говорила. — Mais tout a fait… puisque je vous le dis… oui, oui, ici-meme… mais si, mais si, lui aussi est là… parfaitement… oui… d'ailleur je le trouve plutot séduisant… bien sur… oui… oui… ne vous inquiétez pas… oh non, non, surtout pas ça… non… je trouverais un moyn… oui… oui… oui… au revoir.[43]

Она вернулась к нам и, ничего не сказав про звонок, сразу спросила:

— Что противозаконно, Гай?

Ответил Саша. Язык у него заплетался, и пока он говорил, Беа на него очень внимательно смотрела.

— Моя жизнь. То, чем я занимаюсь. Он думает, что они противозаконны.

Я поспешно возразил:

— Нет, право же! Вы неверно меня цитируете. Я просто указал, что на английском слово «сделка» несет в себе отрицательный…

— Сделка? — повторила Беа, переводя взгляд с него на меня, словно ее не пригласили принять участие в игре в загадки, которую затеяли мы с Сашей.

— Я спросил Сашу, чем он занимается, а он ответил «сделками».

Намазывая гусиный паштет на крекер, Беа улыбнулась:

— Ну, надеюсь, когда он заключает сделку, то выполняет ее.

На это Саша ответил:

— Иногда приходится менять условия.

— Чтобы изменить условия сделки, нужны двое.

— Двое, — сказал Саша. — А иногда трое.

— По моему опыту в деловых сделках (если уж мы говорим именно о деловых сделках), трое — это уже комитет. И ничего сделано не будет.

— Странно! — сказал Саша. — Насколько известно мне, третий — лишний.

Беа не выдержала. Сердито бросив ножик на стол, она перешла на французский:

— Ne te rends pas ridicule, mon cher. Devant notre invité.

— Notre invité? C'est gentil, ça. Eh bien, non.

— Quoi?

— Non, je te dis, non.

— Mais quoi, non?

— N'oublie pas qu'elle est à moi, la clé.

— Tais toi, imbécile.[44]

На что Саша отозвался сухим пепельным смешком.

— Comme disent nos amis anglais[45]: «С гениями спорить невозможно».

На лице Беа отразилось такое презрение, что мне стало почти жаль его.

— Кретин! — отрезала она. — Я спорю не с гением, я спорю с тобой.

Саша, казалось, хотел что-то ответить, но передумал. Ну а я вскочил, бормоча извинения. Беа даже не стала уговаривать меня остаться — настолько ясной и понятной была причина, побуждавшая меня уйти. Тем не менее она пока не сочла нужным извиниться за поведение Саши, но проводила меня наружу, а он пьяно поник над столом. Когда мы остановились на пороге и Беа вскинула тонкую руку, прислоняясь к косяку, она спросила, где я остановился в Сен-Мало. Я объяснил, и она сказала, что ее муж свяжется со мной, как только вернется из Англии.

— Кстати, это ведь был Жан-Марк? — спросил я.

Она посмотрела на меня с недоумением:

— Жан-Марк?

— Это ведь он звонил?

— А! Да-да. Извините, мне следовало бы сразу сказать про это. Да, он звонил, чтобы предупредить меня, что вы появитесь через день-два. Я ответила, что вы уже здесь.

После паузы она добавила:

— Что мне сказать, Гай?

— Не говорите ничего. Вы тут ни при чем.

— Видите ли, обычно Саша не такой. Но только он, используя выражение ваших соотечественников, притягивает несчастные случаи. Хотя эти несчастные случаи словно бы всегда происходят с другими. И, как вы, вероятно, догадались, он немножко… — Она не стала продолжать, и я так никогда и не узнал, хотела ли она сказать «немножко не в себе» или «немножко влюблен в меня».

Беа закрыла дверь. Я нашарил ключи «роллса». Включая зажигание, я услышал, как внутри виллы вспыхнула перебранка — из тех, которые обычно завязываются после прощания с непредвиденным гостем, но только куда более громкая и более злобная. И тут же меня начало преследовать что-то, что я услышал, но раньше, что-то сказанное в столовой и показавшееся мне не совсем… как бы это выразить?.. не совсем верным, причем я мог бы прояснить… да, но что? И кто это сказал? Некоторое время, лавируя по улицам Сен-Мало, я продолжал ломать голову над этим. Но у меня на языке ничего не вертелось и даже не приближалось к нему.

Остаток дня был сплошным мучением. Я все время ощущал себя нечетным гостем на званом обеде. Все, кроме меня, весело проводили время или, казалось, весело проводили время. Или, в наихудшем случае, притворялись, будто проводят время весело. Все, кроме меня, наслаждались или, казалось, наслаждались или делали вид, будто наслаждаются chemin de ronde и собором и очаровательными сувенирными киосками, а я просто кружил и кружил по стене все более и более бесцельно.

Хотя я и оттягивал, насколько это в человеческих силах, вечернюю еду, автоматически точный момент истины для одинокого путешественника, было всего только шесть, когда я поужинал в дешевой пиццерии, самозваной «Драг-Пицце». Потом побрел к пляжу. Небеса пылали. Зубчатый гребень обрывов бретонского побережья уходил на юг, где только-только что не сплавлялся с горизонтом. В свете раннего вечера его зубцы выглядели одновременно и неровными, и отточенными, словно ряд только что заостренных карандашей в коробке. К обветшалому пирсу были привязаны две гребные лодки. Они ворочались и подергивались во сне, и их судорожно-беспокойное постанывание было тише самой тишины.

В этот час пляж был совершенно пуст, хотя хлопотливые беззаботные дневные следы все еще сливались и пересекались друг с другом в призрачных, будто движущихся узорах. В вышине надо мной кружили и пикировали чайки, пронизывая воздушный берег нашей планеты. Чувствуя себя ужасающе бледным, вызывающе английским, я спустился на грязный песок и начал медленно прогуливать по нему мои воспоминания, будто прогуливал собаку.