Книга без переплета - Инна Гарина

На подгибающихся ногах поднялся Михаил Анатольевич на крыльцо, и отшельник, пропуская его в дверь перед собою, что-то одобрительно проворчал себе под нос. Войдя же, забился Овечкин в самый дальний угол, примостился на колченогой табуреточке за простым, гладко струганным столом и опустил очи долу, боясь того момента, когда придется посмотреть отшельнику в глаза. Он все-таки еще надеялся, что это сон.

Хозяин, однако, не торопил своего гостя. Он прибавил свету, подкрутив фитиль керосиновой лампы, и принялся расхаживать по тесной горенке, собирая на стол какую-то снедь. И, невзирая на все свое смятение, как человек воспитанный, Михаил Анатольевич не мог все-таки не поднять глаз и не сделать попытку воспротестовать, увидев на столе кувшин с молоком, хлеб, горшочек с медом и тяжелые глиняные кружки.

- Спасибо, - торопливо и неловко сказал он, - но вы, право же, напрасно беспокоитесь. Я ничего не хочу...

- А не хочешь, так и ладно, - покладисто отозвался старик. - Пускай стоит, авось, дождется своего часу.

Напоследок он выложил на стол деревянные ложки, простые, не покрытые ни росписью, ни лаком, и присел напротив Михаила Анатольевича на лежанку. Овечкин вновь поспешно отвел глаза.

- Не бойся, - добродушно сказал отшельник. - Я не причиню тебе никакого вреда. Я даже говорить тебе ничего не стану, если ты не захочешь меня слушать. Ты и вправду не ведал, куда пришел?

Овечкин кивнул.

- Как же так вышло?

- Не знаю, - с тоскою ответил Михаил Анатольевич. - Ничего не знаю. Они... Ловчий и Пэк обвинили меня в том, что я колдун, но я шел себе по Таврическому саду и совершенно не понимаю, как здесь очутился.

Старик молчал, и Овечкин робко поднял глаза. Тот смотрел на него со спокойным любопытством, смягчавшим суровую аскетичность черт его лица, и у Михаила Анатольевича немного отлегло от сердца.

- А вы настоящий отшельник? - неожиданно для себя спросил он вдруг.

Старик усмехнулся.

- Да вроде как. Можешь называть меня отцом Григорием.

- А Пэк и Ловчий... они настоящие?

Отец Григорий поднял косматые брови.

- Еще бы! Я, кажется, вовремя появился, если ты не успел понять, до какой степени они настоящие. Ловчий - лесной дух, повелитель всех здешних дубрав, и когда-то люди почитали его за божество, приносили ему жертвы и испрашивали его милости для удачной охоты. Все в прошлом нынче... Трудновато смириться с забвением после такого, как ты считаешь? Он и не смирился... нехорошие шутки шутит порой, да только я ему не указчик. А Пэк - и вовсе из дальних краев, и понятие милосердия ему столь же чуждо, как тебе - мысль о возможности жить в огне.

- Это вас они тут охраняют?

Отшельник снова вскинул брови.

- Странная мысль! Зачем меня охранять? Дорогу ко мне найти может лишь тот, чья нужда велика, да и обидеть меня не так-то просто. Нет... они охраняют вход в другой мир. Ты - человек образованный, слыхал, должно быть, о параллельных мирах?

Михаил Анатольевич вытаращил глаза. Удивили его не столько параллельные миры - после всего-то сегодняшнего, сколько упоминание о них из уст столь архаичного, по его мнению, существа, как лесной отшельник.

Отец Григорий слегка усмехнулся, словно прочитав его мысли.

- И что же это за мир? - робко спросил Овечкин.

- Прекрасный мир, населенный такими, как Пэк, и еще более удивительными созданиями, о которых у нас знают лишь по сказкам. Опасный мир... для того и стража, чтобы никакой бедолага вроде тебя не угодил туда ненароком. Но мы отвлеклись, сынок. Не хочешь ли ты вернуться к своим бедам и рассказать мне о том, что с тобой приключилось?

Михаил Анатольевич тяжело вздохнул. Воображение его силилось представить сказочный мир Пэка, и возвращаться к мыслям о своих злоключениях не хотелось ничуть.

- Что случилось со мной... но позвольте... если я вас правильно понял, Ловчий-то - существо из нашего мира? Значит, и у нас водятся такие...

Он вытаращился на отшельника во все глаза, пораженный этой мыслью.

- О чем это ты?

- О домовых, - выговорил наконец Овечкин страшное слово. - Они тоже существуют на самом деле?

- А как же! Существуют, только людям не показываются. Вернее, люди их больше не видят. Чтобы видеть, нужна вера. И отсутствие страха. А трудно сказать, чего больше в современных людях - страха или безверия. А ты неужто видел?

- Видел, - сказал Овечкин и содрогнулся. - Одного.

- Вот оно что! Чудно... неужели же это он тебя так расстроил?

- Нет... то есть да, конечно. Но дело совсем не в этом. Значит, вы в них верите?

Отшельник засмеялся.

- Трудненько было бы не верить, когда у меня тут свой живет вот уж лет четыреста!

Овечкин подпрыгнул и нервно заозирался по сторонам.

- Не бойся, не бойся, нету его сейчас. Мышковать ушел.

- Куда ушел?

- Успокойся. Никто тебя здесь не обидит. Расскажи лучше, что же тебя расстроило. Али домовой?

- Можно, я с ногами сяду? - вместо ответа спросил Овечкин, после отшельникова сообщения снова почувствовавший себя крайне неуютно.

- Садись, как хочешь, - старик с трудом сдержал смех, и Михаил Анатольевич торопливо подобрал под себя ноги, неудобно скорчившись на табуретке.

- Он меня очень напугал, - виновато сказал Овечкин в свое оправдание. - Так напугал, что я убежал из дому и боюсь возвращаться. Только не смейтесь надо мною, пожалуйста. Если б вы знали, что он мне предложил... я... я и вовсе жалею, что родился на свет!

- Вот как!

- Да... и вас вот совсем не удивляет, что я перенесся сюда из Таврического сада, а я чувствую, что схожу с ума... и все это...

Овечкин запутался и умолк. Ну, не в силах он был откровенничать, ни одному живому существу на свете не мог он поведать о том, что пережил на скамейке в Таврическом саду! Как говорить о себе такое? Отец Григорий тем временем пристально смотрел на него, и он отвел глаза, чувствуя, как кружится голова и как невозможность происходящего снова туманит его сознание.

- Ты сказал Ловчему там, у костра, что не хочешь возвращаться к себе, - заговорил вдруг отшельник, и Михаил Анатольевич вздрогнул. Откуда он знает? - Ты убежал из дому и убежал от самого себя - так ты надеешься. Но вот он ты передо мною, и душа твоя так же пуста, как и твой покинутый дом. От себя не убежишь, сынок, это давно известно. Когда-нибудь ты должен будешь вернуться в свой дом и наполнить его жизнью и светом, изгнав пустоту и страх. Только так, и не иначе.

Захваченный врасплох очевидной осведомленностью отшельника о всех его делах и мучительных переживаниях, Овечкин заерзал на табуретке.

- Я не могу...

- Но ты должен. Ты ведь понял, о чем я говорю?

- Да, но...

- Сейчас ты не в состоянии этого сделать, конечно. Твое бегство будет продолжаться до тех пор, пока не наполнится твоя душа. Ты слишком долго пытался отгородиться от жизни, и потому теперь она обрушится на тебя всей своей полнотой и тяжестью. И тебе нелегко придется - не только с непривычки, но и потому, что на твою долю выпадет действительно слишком много. Может быть, ты и не выдержишь. Но тебе некуда деваться. Если выдержишь - станешь человеком. Не выдержишь - жизнь продолжится в другом месте, в другое время. Но этот урок ты усвоить должен, и ты усвоишь его, не в этой жизни, так в следующей.