Стенка на стенку - Евгений Сухов

Сводничество среди солдат практиковалось частенько. Весьма удобный способ, чтобы пополнить худой солдатский бюджет, да и лишняя копейка к дембелю никогда не помешает, – не тащиться же через всю Россию в казенной одежонке! Для интимных свиданий на зоне имелась небольшая комнатушка, которая вообще-то называлась «красным уголком» и помещалась как раз в коридорчике – между мужской и женской зоной. А пост здесь нужен был не для порядка, а лишь затем, чтобы зеки противоположных полов не учиняли групповух.

Лукаво оглядев красивую зечку с головы до ног, сержант Кирюхин сполна оценил вкус начальника женской колонии подполковника Ерофеевой, после чего строго поинтересовался:

– Болтать не станешь? А то эта сука меня со света белого сживет, а мне до дембеля всего лишь полгода осталось.

– Да разве я способна на такое?! Мне самой житья не будет!

– Ладно, приведу ночью тебе мужика. Только деньги сразу давай!

Нисколько не стесняясь озороватого взгляда, она сунула руку под кофту и выпотрошила левую чашку бюстгальтера.

– Вот здесь половина, вторую получишь, когда мужика приведешь. Только ты уж постарайся, чтобы молодой и крепкий был.

– Не переживай, – весело улыбнулся парень, пряча купюры, склеенные женским потом, в карманы брюк. – Сделаю все как надо. Приведу этой же ночью.

Можно было бы не сомневаться в том, что точно такую же сумму он возьмет с зека, отважившегося на любовное свидание.

Предстоящей ночи Клушка ждала с волнением, как будто ей предстояло расстаться с целомудрием. Но когда в «красный уголок» молоденький сержант привел зека лет сорока пяти, у которого от множества наколок кожа выглядела почти черной, рот был полон желтого металла, а тело – в шрамах и в ссадинах, словно у лося, вернувшегося победителем с брачного турнира, девка опешила.

Справившись с изумлением. Клушка хотела обругать сержанта, который не имел ни малейшего представления о женском идеале, и потребовать от него задаток назад.

Сержант, несмотря на внешнюю суровость, оказался большим шутником и можно было только догадываться, с какой затаенной улыбкой он подсматривал через слегка приоткрытую дверь. Но ее замешательство рассеялось мгновенно, едва блатной произнес первую фразу:

– Здравствуй, Зинуля, как же я по тебе соскучился!

Мужик произнес это так просто и естественно, как будто знал ее много лет. Перед ней стоял настоящий самец – сильный, волевой, и вместе с тем обладающий таким запасом нежности, что ее вполне хватило бы на целый гарем.

Но она была одна.

Все это промелькнуло у Клушки в голове с молниеносной быстротой. А зек, заметив в ее глазах некоторое сомнение, трогательно заверил:

– Ты меня, девочка, не бойся, это я с виду такой свирепый. По-другому на зоне невозможно… сама понимаешь. Зато я могу так горячо прижать, что твое сердечко от сладости замрет.

И уже когда он познал ее всю – умело и очень нежно, Клушка вдруг всполошилась:

– А как же тебя зовут, мил человек?

– Иван, – отвечал ее нежданный муж на ночь. – Иван Раскольник. Может, слыхала о таком?

Клушкины губы непроизвольно дрогнули – не то от удивления, не то от ужаса. Не знать об Иване Раскольнике – это все равно что не слышать о Шервудском лесе и атамане разбойников Робин Гуде. О каждом выдающемся узнике в любой колонии ходят легенды. Не обошли стороной устные предания и такую выдающуюся личность, как Иван Раскольник. Поговаривали, что он грабил богатых пассажиров в поездах дальнего следования и раздавал деньги бедным. Что будто бы неимущих он опекал, а если кому и доставалось темной ноченькой, так лишь фарцовщикам и ростовщикам. Но что было совершенно точно: грехов за ним водилось столько, что их хватило бы на несколько обычных жизней, чтобы потом веки-вечные вариться в котле со смолой, а крови им пролито было столько, что она залила бы пол-Сибири.

– Испугалась? – как-то особенно тепло поинтересовался Иван Раскольник.

Вспомнив тепло его рук и сладость, что он подарил ее истосковавшемуся телу несколько минут ранее, Клушка разомкнула уста и неожиданно для себя произнесла:

– Теперь нет…

По рассказам матери Филат знал, что ее тюремный роман продолжался ровно четыре месяца, до тех самых пор, пока живот у нее не стал выпирать наружу и не сделался предметом зависти и одновременно ненависти всех подруг.

Подполковник Ерофеева измены не снесла и с досады затолкала бывшую любовницу в такую глухую дыру, где уютно себя чувствовали только тамошние медведи.

Все четыре месяца сводня-сержант исправно доставлял записки из одной части зоны в другую, сколачивая нехилый капиталец на близкий дембель. А когда Клушка случайно узнала о том, что ближайшим этапом ее отправляют в другую колонию, то отдала вертухаю остаток сбережений за несколько часов любви с Иваном Раскольником. Отдавалась она с такой страстью, как будто это была последняя ночь в ее жизни, и, стоя в дверях «красного уголка», бдительный сержант охранял горькое зековское счастье с тем же усердием, с каким караулил опутанные колючей проволокой стены колонии.

До рождения сына Иван Раскольник не дожил ровно месяц. О его смерти, как, впрочем, и о жизни, ходило немало легенд: одни говорили, что его пырнули ножичком на одной из дальних пересылок, потому как он разошелся с правильными; другие утверждали, что знаменитого вора заперли на зону, где сидели одни туберкулезники и, будто бы наглотавшись ядовитых бацилл, он загнулся за полгода; третьи слыхали, что Иван Раскольник пошел в побег и был растерзан в тайге волками; четвертые и вовсе склонялись к экзотической версии, будто бы он не выдержал разлуки с Клушкой и полоснул по венам припрятанным лезвием.

Амнистии Клушка не дождалась, буквально за шесть недель до помилования она получила новый срок за то, жестоко избила соседку по бараку, которая вытащила из тумбочки несколько конфеток, припрятанных для двухлетнего Ромочки.

Правда, и крысятнице досталось свое: зечки забили ее насмерть мокрыми полотенцами, стянутыми в узлы. А еще через два года Клушку этапировали в глубь материка, где со всех сторон стройными рядами подступали к запретке кедры. В заповедных дремучих местах Клушка отсидела сполна. Сначала была расконвоированной и занималась тем, что работала на ферме, а потом сошлась с бобылем лет пятидесяти, который через несколько лет помер от беспробудного пьянства, оставив молодой жене крепкий дом и небольшое хозяйство – пять куриц и тощую корову. Возвращаться в город Клушка более не пожелала и жила тем, что давала земля. Иной раз в ее доме останавливались путники и за горячую ноченьку оставляли хозяюшке немного рубликов, а подрастающему сыну – горсть конфет…

Но с ранних лет Романа Филатова кондитерские изделия интересовали куда меньше, чем женское тело. Сладость секса он раскусил своим четырнадцатым летом, когда отправился с приятелем ловить хариусов. На отлогих берегах северной речушки расконвоированные зечки пасли скот и, не стесняясь местных ребятишек, подставляли сиськи северному солнцу. В тот раз стадо коров пасла тридцатипятилетняя зечка, у которой по низу живота красивыми буквами была выколота красноречивая надпись: «Входи, здесь твой дом». Баба, истосковавшаяся без мужниной ласки, предложила подросткам испробовать свой механизм, предложив за услугу несколько блесен и крючков. Ватага подростков, соблазнившись на подарок, часа три хороводили знойную бабенку, навсегда избавившись от постыдных хотимчиков. И коровы большими влажными глазами, едва ли не с усмешкой, наблюдали за тем, как опытная сладострастница посвящает неискушенных юнцов в мужчины. Рома оказался третьим и, преодолев в себе брезгливость, вошел в потное жадное тело. И затем, неумело поерзав на бедрах жрицы любви, излил свое семя…

Позже он не однажды наведывался на тихий бережок лесной речушки. На все лето была заброшена рыбалка. Познавших любовные утехи пацанов уже не интересовали кувырки со стыдливыми девахами на сеновалах, – самое большее, на что те отваживались, так это разрешали положить ладонь на сиську. Да и можно ли насытиться пресными девичьими ласками, когда познал жаркие объятия бесстыдной зечки!

Лишившись матери (Клушку прирезал один из ее временных сожителей), Рома некоторое время скитался по Сибири и занимался тем, что на запасных железнодорожных путях потрошил товарняки в компании со случайными попутчиками.

Как правило, они узнавали друг друга издалека и сговаривались почти без слов.

Шайки организовывались быстро и так же легко рассыпались. В шестнадцать лет Рома Филатов уже получил первый срок за грабеж.

Возможно, свою уголовную биографию он начал бы с малолетки, не вмешайся в его судьбу прокурорша.

Женщиной она оказалась очень влиятельной и сумела договориться с одной из воинских частей, чтобы паренька взяли на поруки. Рома Филатов попал в гвардейское подразделение воздушно-десантных войск. Бравый командир дивизии, прочитав прокурорские рекомендации, довольно произнес: