Любовный напиток - Биба Мерло

— Я знал, что этой ночью вряд ли кому в этих краях удастся уснуть…

Он произнес это, слегка улыбнувшись, обнял меня за плечи и предложил сигарету.

— Может, переночуешь на яхте?

— А как же твои подружки?

— Они уже получили то, что хотели.

— Ты совсем себя не бережешь…

И откуда только взялся этот незаслуженный и неуместный сарказм? Я ведь тоже не стала себя беречь.

— Извини, — добавляю я. Он не отвечает.

Он ведет меня по набережной, здесь темно, и я внимательно слежу, куда ступить. Мы сходим на палубу, он зажигает небольшую масляную лампу, которая освещает столик и две кровати. Он стоит напротив меня: такой высокий, что ему приходится слегка наклоняться, чтобы не стукнуться головой о потолок. Он берет в ладони мое лицо и целует меня.

— Я твой должник, — нежно произносит он. Укладывает меня на кровать, потом ложится сам рядом со мной.

На этот раз мы занимаемся любовью. Это прекрасно, спонтанно, просто. Мы засыпаем в обнимку, и первый раз в жизни меня будит луч встающего над морем солнца.

— Холодно, — дрожа, говорю я. Марко встает, роется в ящике и протягивает мне зеленый свитер в пятнах от моторного масла. Я натягиваю его, заворачиваюсь, как в одеяло, настолько он мне велик. Мы пьем обжигающий кофе.

— Пойду поищу машину, чтобы подбросила до Дзанка. Обычно здесь полно желающих подвезти, — говорю я, вставая с кровати и пытаясь выпутаться из свитера.

— Нет, оставь. Потом вернешь.

— Спасибо.

— Мне было хорошо.

— Мне тоже.

Порт погружен в тишину, жалюзи на всех магазинах и барах опущены. Я бреду вверх по переулку в сторону главной дороги. Пытаюсь поймать машину, через пару минут рядом со мной тормозит фургончик, водитель соглашается подбросить меня.

Я чувствую себя замечательно. Я влюблена. В Гвидо, в Марко, в Микеле и в первый раз в жизни в самое себя.

Марко

Натуральный аромат, древняя сила, передаваемая из поколения в поколение. Вкус грубого благородства, из которого с таинственной медлительностью проистекают жесты и эмоции. Не познание друг друга, а скорее узнавание, потому что наши плоть и кровь уходят корнями в одну и ту же почву. Чувство тепла и благодарности, возникающее, когда жидкость разливается по всему телу, а одиночество отступает, на мгновение предоставляя возможность окунуться в другое одиночество.

Желательно употреблять в сочетании с «Брунелло ди Монтальчино».

Август

Стоит адская жара, кондиционер в моей «ауди» не работает, и Лиза никак не может устроиться поудобнее на пассажирском сиденье. Мы провели в машине уже более пяти часов с момента последней остановки, и мне кажется, Лиза совсем измучилась.

Не знаю, почему я согласился на эту работу, сейчас все идет не так уж плохо, и мы должны еще думать о ребенке, который родится в октябре. Мы будем снимать ролик в одной деревушке во Франции, в том самом доме, где я гостил как-то раз лет десять назад, еще до того, как он попал на страницы журнала «Houses&Gardens».

Я смотрю на свою жену. Наверное, заснула. Щеки раскраснелись, светлые волосы прилипли к потному лицу. У нее совершенно усталый вид: я, конечно, просто сволочь, надо было послать туда Тео или кого-нибудь еще из моих сотрудников.

Еще один участок дороги, потом поворот, потом поле, потом лес и ничего кроме. На меня всегда производила впечатление деревенская природа Франции, эти ее луга, они всегда казались мне такими бесконечными, просто потому, что там, где я живу, все такое маленькое, стиснутое: кажется, что домам, прижатым вплотную друг к другу, нечем дышать.

Машина подпрыгивает на кочке.

— Дэдэ, прошу тебя, веди аккуратнее.

— Извини. Думаю, мы уже приехали. Это вон там, впереди, справа… Да, я почти уверен, вон та деревянная калитка… И грунтовка перед ней заканчивается…

Я останавливаю машину в тени под деревом.

— Подожди здесь, пойду посмотрю, туда ли мы приехали.

Я стучу в калитку; у меня ужасный вид: трехдневная щетина, грязная майка, мятые брюки; я похож на беженца. Я дергаю ручку, дверь не заперта.

Да, мы приехали.

Небольшая речушка, мост. Справа поле, настолько аккуратно возделанное, что навевает тоску, потом лес, кажется, я даже вижу между веток домик для детей (сейчас они, наверное, уже учатся в университете). Гравий (кто знает, когда последний раз по нему ходили), каменный дом. Подхожу к стеклянной двери: она прикрыта. Вхожу. Внутри темно, так что мне приходится снять солнечные очки. Боже! Как же здесь все изменилось. В последний раз я приезжал сюда в то памятное лето, еще студентом, когда работал в «Europe distraction tour». Наивный и смешной репортаж, который сейчас пресса превозносит как «пример ранней гениальности» только потому, что с его помощью я выбился в люди.

Мы гостили здесь с Лопесом, моим лучшим другом, во время наших первых каникул без родителей. Дешевые молодежные гостиницы оказались просто жуткими, мы не подцепили ни одной девчонки, и у нас было очень мало денег. Лопес подхватил дизентерию, перекусив в китайском фаст-фуде, и мы решили, что несколько дней можно пожить на халяву у друга моей матери, поправив таким образом и желудки, и кошельки.

Лоран был очень гостеприимен, как же иначе, но у него это выходило необычайно искренне, почти по-дружески. В его духе. Он показал отведенную нам комнату на первом этаже. Нас подселили к куклам и плюшевым игрушкам, вероятно, комната принадлежала кому-то из детей, скорее всего, дочке. Дом был огромен, и в нем творился жуткий беспорядок. Семья переехала совсем недавно, и все валялось вперемешку: игрушки, объедки, дети, животные, друзья.

— Ха! — сказал Лопес, разваливаясь на кровати. — Они прям как гребаная хиповская коммуна!

— Бедняги! — ответил я, растянувшись на ковре какого-то странного цвета. — Ну все-таки лучше уж так, никто к нам лезть не будет. Надеюсь, тут и пожрать дадут, а то до ближайшей забегаловки пилить восемнадцать километров.

— Мы в самой жопе мира.

— Ты чертовски прав, но зато за это не надо платить.

— Угу.

Ели мы, когда Лоран что-нибудь готовил.

В конце дня все куда-то исчезали. Мы бродили по деревне: я снимал на видео природу и рассуждал о всякой ерунде, а Лопес пародировал Гомера Симпсона. Я никак не мог понять, какие отношения связывают между собой всех этих людей; время от времени кто-то с нами здоровался: «Привет, я Агата, одна из подруг». (Кого? Да и мне-то какое дело до этого?) «Nice to meet you», не моргнув, отвечал я.

«Привет, я жена, я сын, я душитель из Бостона».