Остров Забвения - Дуглас Брайан

— Неподалеку отсюда — сухой торфяник. За десять дней можно натаскать тьму горючего.

— Мы заболеем зубной гнилью, — тут же высунулся унылый хрящеватый парень по прозвищу Штырь.

— Я часто находил в тундре черепа с прекрасными здоровыми зубами, — ухмыльнулся на это варвар. — Жаль только, что жевать они никогда уже не будут.

Незатейливая шутка разрядила обстановку. Старатели посмеялись и стали расходиться. Зепп сел на бочку из-под ворвани и глянул на Конана с мрачным презрением.

— Когда многие из нас передохнут, Друкс сэкономит кучу денег, — изрек он. — Не забудь попросить у него прибавки. Ты ее выслужил.

Конан приблизился к Ворчуну вплотную и процедил:

— Послушай, мне плевать, что ты думаешь. Я говорю дело. Бунт погубит всех. Я не позволю.

— Смотри, не упади в шахту ненароком, — Зепп отстранил варвара и, насвистывая, ушел в барак.

«Должно быть, его следовало сразу убить», — сказал себе Конан.

Спустя некоторое время он восседал перед небольшой печкою в лачуге, которую делил с Ван-дер Глоппом. Сосед полулежал на нарах и попивал моховую настойку. За тусклым окошком шевелились тусклые сумерки.

— Третью ночь возле лагеря Завертянка поет, — молвил Баядер Глопп между прочим.

— Поет? Скорее, воет, — отозвался Конан, погруженный в раздумья.

— Согласен, дело вкуса. — Баядер Глопп почесал подбородок. — Для моего уха ваши варварские песни тоже...

— Может быть, отпустить с прииска всех желающих? — перебил его варвар. — Пусть убираются. Будет спокойнее.

— Допустим, ты убедишь Друкса, что в случае бунта он потеряет больше, чем прибыль, — рассудительно проговорил сосед. — Но когда беглецы погибунт в тундре — в чем лично я не сомневаюсь, — обвинять все равно будут тебя. Люди так устроены.

— Если бы только знал, до чего я не люблю брать на себя ответственность за других, — проворчал варвар, и в синих глазах его мрачно и тревожно отразились языки пламени.

— А я думал, ты подрядился сюда добровольно, — удивился Бандер Глопп.

— В том-то и дело. Мне нужно учиться. Может, пригодится.

— Ты учишься управлять людьми?

— И этому тоже. Когда-нибудь у меня будет свое королевство.

Сосед Конана присвистнул, покачал головой, но ничего не сказал.

На следующий день работы в шахте были приостановлены. Три бригады старателей тащили на волокушах нарезанные куски торфа и раскладывали их для окончательной Просушки. Конан во главе четвертой старательской группы отправился на охоту.

Небольшое стадо мастодонтов обнаружилось в четверти дневного перехода.

— Ты когда-нибудь охотился на таких гигантов? — осторожно спросил Микель, цепляясь за копье, как за костыль.

Мимбо, черный великан с вывернутыми губами, загоготал басом.

— На моя родина водятся такие, только больше, много-много больше. А-ха! Я убивать их и не хвастать даже перед женщин!

— Вон тот, видите, — чуть в стороне от остальных, — Конан указал острием своего копья на выбранную добычу.

— Может, лучше убьем детеныша или старого? — предложил Микель. — Этот больно силен.

— Детеныша будет защищать мать, и нам плохо придется. А у старого мясо жесткое и вонючее. Цельте копьями в брюшину и задние ноги — тогда он не сможет быстро двигаться и истечет кровью.

Борьба мастодонта за жизнь и его агония были величественны и даже прекрасны. Правда, только Конан и Мимбо сумели увидеть это величие и прониклись к умирающему зверю большим почтением. Прочие суетились, отпрыгивали и с безопасного расстояния кололи пиками живую плоть в унылом остервенении мясников. Когда последний хрип наконец вырвался из исполинской груди, всео становились, переводя дух. Один только Микель, как заколдованный, с визгом продолжал бить копьем убитого зверя в бедро. Мимбо вырвал у него копье и закатил ему оплеуху. Конан одобрительно кивнул.

Другие мастодонты отошли подальше и только изредка обеспокоенно трубили, взмахивая хоботами.

Тушу долго разделывали, сразу отвозя отделенные куски. За волокушами оставались следы в виде кровавых полосок. Сумерки слегка сгустились, что обозначало темное время суток. Скрестив руки, Конан стоял спиною к горе мяса и смотрел на горизонт. В какой-то момент он опустил глаза и увидел совсем рядом Завертянку. В ней было что-то от женщины и одновременно — от прозрачного зеленоватого насекомого, из тех, что живут не больше одного вечера. Завертянка посмотрела на него своими удивительными глазами, вполне человеческими, если не считать их фасеточного строения. Одною рукой она придерживала на груди серую бесформенную накидку, колыхавшуюся от ветра, другая висела вдоль тела. В ее волосах шуршали чешуйки сухого мха.

Если старатель больше полугода не видел настоящей женщины, при виде Завертянки у него слабеют колени. А когда губы на лице ее вдруг вытягиваются в хоботок и она начинает петь голосом, от которого все чешется внутри, человеку уже не кажется странным ее вид...

Иные утоляли с нею мужской голод, после чего постепенно утрачивали человеческую речь. Они уходили в тундру, и никто не пытался их остановить. Гибли эти несчастные или перерождались окончательно — кто знает?

У других хватало душевных сил удержаться. Но эти еще долгое время видели во сне Завер-тянку и слышали ее песнь, скрипели зубами и стонали в горячке.

Одного такого Конан встретил в Йерне. Звали его Йофф. Он заработал на приисках прорву денег, вернулся домой, удачно женился и собирался предаться честно заслуженной праздности. Однако зыбкий голос Завертянки настиг его. Началась тоска. Избитое, промерзшее, натруженное тело стало ныть. Глаз упирался в городские постройки, нелепо приклеенные друг к другу. Йофф метался по своему дворцу, рычал на прислугу, бил жену и шлялся по притонам, нарываясь на потасовки.

Однажды, когда Конан случайно толкнул его плечом в трактире, Йофф выхватил клинок. Варвару пришлось уб,ить его. Умирая, бывший старатель рассказал своему убийце о Завертянке, о сумерках, о дымчатых волнах — под глухой вой перепуганной шлюхи и ругань трактирщика. Стража в этом квартале не слишком спешила на «происшествия», и Конан дослушал Йоффа до конца.

Теперь он видел Завертянку перед собою. Та не начинала петь, только смотрела на варвара. Даже отвернувшись, Конан чувствовал ее взгляд. В этот вечер Завертянка не пела у лагеря — занималась чем-то другим: перелетала с одного валуна на другой, хвтала пальцами ног вертких маленьких порлингов или пялилась в мерцающие волны студеного моря.

Потянулась череда дней. Худо-бедно старатели приготовились к зимовке и вернулись к обычному своему труду. Скоро пошел снег, и небо сделалось темным — опустилось совсем низко. Началась ночь. Снег шел без конца, со стороны моря задул хриплый ветер и принес настоящую стужу, от которой плевок на лету превращался в ледяной шарик.