Фейтфул-Плейс - Френч Тана

На крыльце дома четыре в цветочно-сладком облаке пышных волос и блестящего блеска для губ пересмеивались прислонившаяся к перилам Рози, Имельда Тирни и Мэнди Каллен – девчонки дожидались Джули Нолан. Вечер стоял холодный и туманный, Рози спрятала руки в рукава и дула на пальцы, Имельда зябко приплясывала. На привязанном к фонарю канате в конце улицы качались трое ребятишек, из окна Джули неслась “Порочная любовь”, и по-субботнему наэлектризова[9] нный ночной воздух пах дразняще и пряно, как шипучий сидр.

– Полюбуйтесь на Фрэнсиса Мэкки! – сказала Мэнди в пространство, пихая подружек под ребра. – Вот так хаер… Нос-то не дери!

– Здорово, девчонки, – усмехнулся я.

Мэнди – маленькая, чернявая, со взбитой челкой и вся в вареной джинсе – оставила мое приветствие без внимания.

– Будь он мороженым, зализал бы себя до смерти, – сказала она подругам.

– Пусть лучше меня кто другой залижет, – сказал я, играя бровями.

Девчонки прыснули.

– Слушай, Фрэнки, – начала Имельда, тряхнув кудряшками перманента, – тут Мэнди интересуется…

Мэнди взвизгнула и кинулась зажимать Имельде рот. Та увернулась:

– Мэнди говорит, чтоб я тебя спросила…

– А ну, заткнись!

Рози засмеялась. Имельда поймала Мэнди за руки и отвела их в стороны:

– Она говорит, чтоб я спросила, хочет ли твой брат сходить в кино, но не фильм посмотреть, а…

Имельда с Рози залились хохотом. Мэнди спрятала лицо в ладони:

– Имельда, ты сучка! Я вся красная!

– Так тебе и надо, – сказал я. – Нечего младенцев совращать. Ты в курсе, что он только бриться начал?

Рози согнулась пополам от смеха:

– Да не он! Не Кевин!

– Она про Шая! – задыхаясь, выговорила Имельда. – Не хочет ли Шай сходить… – И захлебнулась смехом.

Мэнди пискнула и снова закрыла лицо руками.

– Сомневаюсь, – сказал я, сочувственно покачав головой.

Мужчины в роду Мэкки от нехватки женского внимания не страдали никогда, но Шай был особенным. Насмотревшись на него, я, едва созрев, считал в порядке вещей, что если захочешь девочку, то она сама прибежит. Рози как-то сказала, что стоит Шаю только взглянуть на девчонку, как у той лифчик расстегивается.

– По-моему, наш Шай больше по мальчикам, сечете?

Девочки снова взвыли от смеха. Обожаю девчачьи стайки при параде – вылитые подарки в разноцветной бумаге, так и хочется потискать и посмотреть, не найдется ли среди них одной для тебя. Зная наверняка, что лучший подарок принадлежит мне, я чувствовал себя Стивом Маккуином – будь у меня мотоцикл, я бы схватил ее в охапку, усадил позади себя и взлетел прямо над крышами.[10]

– Передам ему твои слова! – крикнула Мэнди.

Мы с Рози коротко, заговорщицки переглянулись: к тому времени, как Мэнди расскажет что-то Шаю, мы уже будем за морем и нас будет не достать.

– Да пожалуйста, – сказал я. – Только матери моей не говори, ее надо помягче подготовить.

– Мэнди его обратит, да, Мэнди?

– Ей-богу, Мельда…

Дверь дома три открылась, и вышел мистер Дейли. Он поддернул штаны, скрестил руки на груди и привалился к дверному косяку.

– Добрый вечер, мистер Дейли, – поздоровался я.

Отец Рози меня проигнорировал.

Мэнди с Имельдой подобрались и покосились на Рози.

– Мы Джули ждем, – сказала та.

– Прекрасно, я с вами подожду. – Мистер Дейли достал из кармана рубашки расплющенную сигарету и принялся бережно ее разглаживать.

Мэнди сняла со свитера пушинку и начала ее разглядывать; Имельда оправила юбку.

Тем вечером я радовался даже мистеру Дейли – и не только при мысли о том, с каким лицом он проснется в понедельник утром.

– Вы сегодня такой нарядный, мистер Дейли. Тоже на дискотеку собрались?

Подбородок его дрогнул, но он не сводил глаз с девочек.

– Гитлер проклятый, – пробормотала Рози себе под нос, засовывая руки в карманы джинсовой куртки.

– Пойдем глянем, чего там Джули возится, – предложила Имельда.

Рози пожала плечами:

– Можно.

– Пока, Фрэнки. – Мэнди хитро улыбнулась, заиграв ямочками на щеках. – Шаю привет.

Уходя, Рози опустила веко, чуть вытянула губы – подмигивание и поцелуй, – а потом взбежала на крыльцо дома четыре и скрылась в темном коридоре, исчезнув из моей жизни.

Сотни ночей я лежал без сна в спальном мешке в окружении вонючих рокеров и Кита Муна, перебирая в памяти те последние пять минут в поисках какого-то предвестия. Я чуть умом к чертям не тронулся – чем-то она наверняка себя выдала! – но был готов всеми святыми поклясться, что ничего не упустил. А теперь вдруг выходило, что я, может, вовсе и не спятил и не самый легковерный простак в мире; возможно, я просто был прав. Какая-никакая, а разница налицо.

В записке ровным счетом ничего не говорилось о том, что она адресована мне. Я принял это как данность, ведь это меня она бросала. Но изначально-то мы много кого собирались бросить в ту ночь. Записка могла предназначаться ее родителям, подругам, всей Фейтфул-Плейс.

В нашей старой спальне па всхрапнул, как полузадушенный азиатский буйвол; Кевин забормотал во сне и перевернулся, откинув руку и угодив мне по лодыжкам. Дождь зарядил размеренно и тяжело.

Как я уже сказал, я стараюсь на шаг опережать жизненные подставы. Самое меньшее остаток выходных мне предстояло исходить из предпосылки, что Рози так и не покинула Фейтфул-Плейс живой.

С утра, убедив семейство Дейли, что лучше оставить чемодан в моих надежных руках и не звонить в полицию, я первым делом собирался поговорить с Имельдой, Мэнди и Джули.

Ма проснулась часов в семь; сквозь шум дождя послышался скрип пружин – она вставала с кровати. По пути в кухню она остановилась на пороге гостиной и долгую минуту глядела на нас с Кевином, думая бог знает о чем. Я прикидывался спящим. Наконец она скептически шмыгнула носом и пошла дальше.

На завтрак нас ждал целый пир: яйца, бекон, сосиски, кровяная колбаса, гренки, жареные помидоры. Ма явно на что-то намекала, хоть мне и было невдомек на что. То ли “гляди, нам и без тебя хорошо”, то ли “я по-прежнему ради тебя в лепешку расшибаюсь, хоть ты и не заслуживаешь”, а может, “будем квиты, когда тебя от всего этого удар хватит”. О чемодане никто не заговаривал – похоже, мы разыгрывали счастливый семейный завтрак, и меня это устраивало. Кевин уписывал за обе щеки и украдкой поглядывал на меня через стол, как ребенок, присматривающийся к незнакомцу; па ел молча, разве что иногда похрюкивал, требуя добавки. Я одним глазом поглядывал в окно и обрабатывал ма.

Вопросами в лоб я бы только навлек на себя головомойку: “Ни с того ни с сего Ноланами заинтересовался? А на нас двадцать два года было наплевать?” – сполоснуть и повторить. Путь к информационному банку ма лежит через неодобрение. Накануне вечером я заметил, что дом пять выкрашен в чрезвычайно миленький нежно-розовый цвет, наверняка вызвавший мамино осуждение.

– Дом пять неплохо подновили, – сказал я, давая ей возможность возразить.

Кевин уставился на меня как на ненормального.

– Выглядит как будто телепузики сблевали, – с полным ртом сказал он.

Мамины губы превратились в узкую полоску.

– Яппи, – припечатала она диагноз. – Оба работают айтишниками, что бы это ни значило. Не поверишь, помощницу взяли по хозяйству. Где это слыхано? Молодую какую-то, из России, что ли, – в общем, из этих. Имя – язык сломаешь. Сыночку всего год, храни его Господь, а маму с папой неделями не видит. Не знаю, зачем они вообще его завели.

Я потрясенно ахал в нужных местах:

– А Хэлли теперь где? И миссис Маллиган?

– Хэлли в Таллу перебрались, когда хозяин дом продал. Я вас пятерых в этой самой квартире на ноги поставила, и ничего, обошлась как-то без помощниц по хозяйству. А эта как пить дать с обезболиванием рожала. – Ма разбила в сковородку еще одно яйцо.