Очередь - Ольга Грушина

— Билеты на концерт, — объявил он и смачно плюнул на тротуар. — Верите, нет? Этих придурков столько времени мурыжили ради билетов на концерт!

Это известие упало в толпу, повергнув ее в тягостное, недоверчивое молчание. Потом вдоль очереди прокатился ропот, который ширился подобно кругам на воде.

— На концерт?

— Действительно сказали «концерт»?

— А что за концерт, не знаете случайно?

Мужик коротко хохотнул.

— Два прихлопа, три притопа, трень-брень, танцы-шманцы — один черт, мне эти симфонии побоку. Вон колотун какой, в горле пересохло, пора согреться душой и телом. Пойдешь, братишка?

— Кто, я? А чего, пойду, — отозвался Александр, небрежно пожав плечами, и вышел из очереди.

Они молча шагали сквозь мерзлый черно-белый город.

— Ты что предпочитаешь: позабористей или повкусней? — спросил оборванец, пройдя несколько кварталов.

Александр ответил ему непонимающим взглядом.

— По водочке или по коньячку? — уточнил мужик.

Александру вспомнилось, как они с двумя школьными приятелями встретились после уроков, вывернули из карманов деньги на мороженое, деньги на автобус, деньги рассеянных соседей по коммуналке и отправили в магазин самого рослого из троих, у которого на верхней губе уже намечалось подобие усиков, а потом не один час сидели в парке на скамье, дожидаясь, когда темнота скроет их заговорщически-нетерпеливые физиономии. Бутылка пошла по кругу, мир сделался ярким, потом озлобился, а под конец вообще распался на части; тогда-то третий парнишка, безусый, и говорит: это, мол, вообще не водка, а какая-то отрава паленая, от которой только кишки разъест — хотя сам так и норовил отхлебнуть побольше; она, говорит, даже не загорится, если спичку поднести. Александр отлучился и, пугая прохожих, выклянчил у кого-то коробок спичек, а когда вернулся, застал жестокую ссору двух других; у того, что поменьше ростом, даже была разбита губа, хотя он в итоге оказался прав, потому что чахлое ядовитое пламя — не то лиловое, не то синеватое — вспыхнуло И тут же сдохло, а потом Александра в кустах буквально вывернуло наизнанку.

— По коньячку, — ответил он.

— Лады, есть у меня кое-что на примете, — весело сказал мужик.

Они шли по улицам, ныряли в переулки, срезали углы, пробирались вдоль пьяной изгороди. Александр всегда считал, что знает свой район вплоть до последней надписи на глухой бетонной стене, но даже он потерял ориентиры, когда мужик толкнул дверь в подъезд какого-то жилого дома. Бледные кляксы январского дня высветили спускающуюся в подвал грязную лестницу, на верхних ступеньках которой поблескивала слякоть от множества облепленных снегом подошв.

В подъезде Александру стало не по себе. Он не имел представления, куда его занесло.

— Ты со мной или как? — загрохотал снизу хриплый голос. — Не дрейфь, главное — держись меня, тогда не пропадешь.

И когда Александр поравнялся с ним во мраке подземелья, протопав по скользкой лестнице в такт глубоким, частым ударам сердца, перед ним коротко сверкнули зубы нового знакомца.

— Сболтнешь кому про это место — кирдык…

Ухмыляясь, мужик провел пальцем по горлу.

Александра пробрал холодок: он так и не понял, сказано ли это в шутку или всерьез.

Они торопливо шли низкими, тускло освещенными коридорами; рядом сочились влагой трубы, в лицо то и дело ударяли потоки горячего воздуха, смешанные с густыми запахами жареного лука и хозяйственного мыла из верхних квартир. Потом оборванец вильнул в сторону и навалился плечом на стену. Под стон невидимых дверных петель они вдруг попали в большой двор-колодец, замкнутый в кольце приземистых строений.

Александр в нерешительности остановился. В сугробах посреди двора стояла заброшенная церковь, еще хранившая следы позолоты на куполах и мелкие озерца краски на облупившейся штукатурке. Спору нет, в городе были десятки таких построек, загнанных в безвестные, обветшалые углы; кое-где меж искореженных колонн на папертях сушилось белье, кое-где гулкую пустоту облюбовали вороны и стаи бродячих собак; но тут его поразила кипучая, целенаправленная деятельность, протекавшая под осевшими сводами.

Он прищурился, чтобы разглядеть получше.

Сквозь дверной проем сновали туда и обратно лощеные парни.

— Эй, заснул, что ли? — бросил через плечо мужик и тоже скрылся в развалинах.

Александр побежал следом. Под сенью храма свежий, морозный воздух зимнего дня неуловимо изменился, стал каким-то рыхлым, сыроватым; сверху, из пустых оконных глазниц, тянуло мочой, пылью и запустением. Он снова замешкался, но вскоре не без содрогания пошел вперед, на звук уверенных шагов своего провожатого. До заката было еще далеко, однако под сводами словно стояла ночь; холод здесь сгустился, и пещерный мрак тяжко, со всех сторон давил на перебегающие, перекрещивающиеся лучи карманных фонарей. Их слабый молочный свет мимолетно выхватывал из небытия руки, ботинки, лица людей, перебиравших невообразимое множество каких-то предметов, которые громоздились в невидимых ящиках вдоль стен или же появлялись на мгновение то тут, то там из-за пазух кожаных курток. Торопливо ступая по древним каменным плитам, стараясь не думать о том, почему каждый его шаг сопровождается сухим треском, он успел заметить букет серебряных ложек с затейливыми ручками, кувшин с остроконечной пробкой, преломляющей луч фонарика на бесчисленные яркие осколки, — одна колючая искра даже угодила ему в глаз; разложенные веером любопытные картинки, в зыбких сумерках манившие к себе бледными изгибами, — он бы не возражал присмотреться к ним поближе; великолепный массивный нож рядом с растрескавшимся образом какого-то старца, который проводил его укоризненным взглядом; батарею бутылок, поблескивающих в лужице света от керосиновой лампы, подвешенной на крюке…

— Сюда, — объявил провожатый, так резко затормозив, что Александр едва уклонился от столкновения. — Степан свое дело знает. Вот это, думаю, нам подойдет.

Человек, к которому он обратился, наклонился за пузатой бутылкой с сургучной опухолью на удлиненном горлышке; лицо его два раза пересекло полосу света, и Александр понял, что перед ними совсем молодой парень, всего лишь двумя-тремя годами старше его самого, с коротким, зловещим шрамом под левым глазом.

Распрямившись, парень продемонстрировал бутылку и назвал цену, высокомерно и в то же время неуверенно. У Александра перехватило горло.

— Ну да, впятеро против госцены, — сказал оборванец, — но у тебя, как я понял, губа не дура. Пойло-то из-за бугра, привозное, сам понимаешь. — Он умолк; в потемках Александр слышал, как он хлопает себя по бокам и шарит в карманах. — Вот невезуха, кажись, лопатник забыл. Ладно, в другой раз тогда…

— Угощаю. — Сделав шаг вперед, Александр оказался в круге света. — Я сегодня добрый.

С небрежным шиком достав кошелек, он пошелестел купюрами, а потом исподволь, краем глаза покосился на своего спутника.

— Лады, — сказал тот. — Может, еще чего, для души? Ты походи, приценись.

Вероятно, причиной тому была предательская игра теней, но Александру показалось, что он не выказал ни особого впечатления, ни даже удивления; из Александра будто выпустили воздух, а к горлу подступила легкая тошнота, как при несварении желудка.

— Вот этот нож, — твердо сказал он, словно поставил точку в споре.

Оборванец кивнул, но задерживаться не стал.

В скудно освещенном подвале он отряхнул с обуви снег, а потом ловко поддел сургуч ножом, вытащил напитавшуюся ароматом пробку и неспешно припал к бутылочному горлышку. Александр не мог отвести взгляда от его прыгающего кадыка, поросшего жесткой, с проседью, щетиной. Опустив бутылку, оборванец утер губы и посмотрел на Александра.

Александр протянул руку.

Новый знакомец изучал его, не говоря ни слова, — и вдруг Александр кожей ощутил его могучее телосложение, гулкую пустоту лестничного пролета и мамин кошелек, инородным телом оттопыривающий карман. Рука его дрогнула, но он ее не убрал.

— Дайте сюда, — резко потребовал он.

Молчание затянулось еще на миг, потом еще и еще. Вслед за тем бродяга вдруг обнажил свои крупные белые зубы, хлопнул Александра по спине и отдал ему бутылку вместе с ножом.

— Сдается мне, ты не знаешь, как перед своей благоверной обставиться насчет бабла, — предположил он. — Так вот, наплети ей, что тебя грабанули, на жалость бей. Мы с братками вчера малость перебрали, но сейчас как рукой сняло, знатная штука.

Горло Александра, еще недавно сдавленное спазмом, расслабилось со щедрым глотком облегчения, и он только крякнул, когда обжигающая, но вместе с тем мягкая жидкость полилась в его нутро как по маслу.

— Перед моей благоверной — скажете тоже!

Теперь он уже хохотал, и утирал губы рукавом, точь-в-точь как этот бродяга, и снова хохотал, раскрасневшись от удовольствия.