Живые истории - Андрей Макаревич

Выпивку мы, интеллигентные люди, несли с собой, стол девочки накрывали в складчину. Кто-то принес в подарок Боре диковину: шесть чешских небьющихся стаканов из толстого стекла. В подтверждение невозможного стакан был торжественно уронен на пол, подскочил и — остался цел! Даритель ликовал, а Боря, напротив, вдруг глубоко задумался. Он забыл про гостей, отошел в угол и снова и снова ронял стакан на пол. Что-то не сходилось в его картине жизни. Мы не заметили, как он с коробкой стаканов тихо исчез.

Вернулся Боря, когда веселье было уже в самом разгаре, — минут через пятнадцать. Он вышел к нам из кухни, и глаза его светились счастьем. «Бьются!» — радостно сообщил он. В руке его был молоток.

МОЙ ДРУГ ХУДОЖНИК

А. Ю. Белле

Он совершенно не похож на художника. Он вообще не вызывает ассоциации с какой-либо профессией. Если его позвать в телепрограмму «Интуиция» и поставить на подиум — хрен кто догадается, чем он в жизни занят.

Художник: рассеян, застенчив, бородат, неопрятен. Вытянутый на локтях черный свитер, склонность к крепким напиткам и философии негативного толка. Ничего общего. Или — из актуального искусства: истерическая одежда, адские темные очки, загадочная сексуальная ориентация, набор никому не известных имен на языке, один концепт да спонсоры на уме. Еще дальше.

Нет, я правда не знаю, на кого он похож.

Мы познакомились сто лет назад, и я даже не мог предположить, что вообще-то он художник. В те былинные времена он добровольно служил директором группы «Аквариум». Просто ему очень нравилась группа «Аквариум». И вот БГ рассказал мне, подводному охотнику, что у них в команде работает директор, который стреляет в Неве огромных рыб. Я не поверил, настоял на немедленном знакомстве. Знакомство состоялось, и через несколько дней мы уже лезли в ледяную Неву с ружьями и фонарями. Ивановские пороги, ночь, конец октября. Кто понимает — оценит, остальным объяснять бесполезно. В общем, мероприятие за гранью экстрима. Пока я кувыркался, борясь с диким течением на десятиметровой глубине в обстановке, несовместимой с жизнью, он уже деловито выполз на берег со здоровенным лососем на гарпуне. Я был раздавлен — я-то до этого момента считал себя неплохим охотником.

Потом оказалось, что он в превосходной степени умеет делать все, что он любит. А любит он огромное количество совершенно разных вещей. Но любить — одно (я тоже люблю), уметь — совсем другое. Он может починить радиоприемник, остановить сердечный приступ, вырастить цветок лотоса в условиях Русского Севера, обезвредить бомбу. Может, кстати, и взорвать — если надо будет. Он профессионально вобьет гвоздь (я останусь без пальца), сложит сруб (откуда?), покрасит стену, предварительно загрунтовав (причем знает, собака, чем именно и в какой последовательности!), и вообще построит дом — что он и сделал. Своими руками. Дом этот наполнен невероятным количеством удивительных и совершенно бесполезных с точки зрения нормального человека штуковин. Он обожает игрушки со страстью приютского ребенка, лишенного детства. Лучший способ отвлечь его от всех проблем мира — сунуть в руки новую модель телефона или фотоаппарата. И через два дня он будет этим аппаратом делать снимки, которые вызовут острую профессиональную зависть людей, посвятивших свою жизнь фотографии. Я не преувеличиваю. Он обожает водить машину, которую он ощущает как продолжение себя, и, когда я сажусь к нему в эту машину, я всю дорогу молюсь. Не потому что плохо, а потому что очень быстро. Впрочем, все пока целы. Он обожает путешествия (как и я), и иногда мы оказываемся с ним в весьма отдаленных диких местах планеты в весьма сложных условиях. В походе он собран, неприхотлив и поражает запасом практических знаний, необходимых именно в данной ситуации.

Нет, это все чепуха. Вот вам совершенно правдивая история про этого человека — я был ее участником и отвечаю за каждое слово. Мы возвращались из похода по югу Кубы в Гавану — это километров пятьсот по местам, практически лишенным признаков цивилизации.

Дорога, впрочем, все же была. Раз в два часа по ней проезжали попутки — грузовики, идущие на север. Мы тормозили грузовик, закидывали в кузов нашу поклажу, забирались сами и продвигались в нужном нам направлении. Когда до Гаваны оставалось километров семьдесят, наступила ночь. Утром улетал наш самолет, и я начал нервничать. Но нам повезло: очередной грузовик остановился, мы вскарабкались в кузов в полной темноте и наконец доехали до нашего посольства. Где и обнаружилось, что мой друг потерял темные очки. Не просто очки — чей-то подарок. Чуть не Билли Джоэла. Что сделал бы в этой ситуации нормальный человек? Вздохнул бы, плюнул, выпил рюмку и забыл. Что сделал бы я? Проныл бы и просокрушался остаток ночи. Что делает наш герой? Он выпрашивает у посольского парня машину и едет на место нашей последней пересадки — он уже проанализировал весь ход событий и убежден, что очки он выронил именно там. Отговаривать его бесполезно. Ребята, пригородная дорога на Кубе — это вам не Садовое кольцо: фонарей нет, а тропическая ночь не дает возможности разглядеть пальцы на руке. Найти в таких условиях место, где ты остановился два часа назад в этой же темноте, невозможно. Вы уж мне поверьте. Он вернулся через два часа. С очками. Правда, к этому моменту по ним уже проехало несколько грузовиков, но это было неважно. Он нашел. Вставил стекла и носит до сих пор. Таких историй я мог бы рассказать множество. Я не знаю, как это у него получается.

Это, кстати, не от жадности — ах, очки! Это от нежелания подчиняться обстоятельствам.

Хорошее качество для художника — нежелание подчиняться обстоятельствам.

Вообще нежелание подчиняться.

На Байкале наш катер был готов к отплытию — уходили на неделю на противоположный берег. Распаковал рюкзак, схватил фотоаппарат, прыгнул в машину, исчез. «Сейчас вернусь». Ждали четыре часа. Оказывается, он, проезжая по Иркутску, углядел на старых покосившихся деревянных домах восхитительные съеденные временем двери и ставни — из окна машины на ходу. Вернулся, отснял, сделал великолепную выставку.

А я по Иркутску гулял много раз. И конечно, видел эти двери и ставни. И даже восхищался. Повосхищался — внутри себя — и пошел. И все.

Однажды мы затеяли с ним совместную работу — на основе старинных фотографий, которые мы оба любим (мы вообще почти все любим совместно). Рисование (во всяком случае, для меня) — это вещь очень интимная, это не на пианино в четыре руки. Я, даже будучи студентом, не мог терпеть, когда преподаватель принимался править своей рукой поверх моего рисунка — куда он лезет? И ждал я начала этого процесса с некоторым страхом — вдруг не пойдет? Мы работали лихорадочно быстро, вообще не разговаривая — обмен информацией происходил на энергетическом уровне. Мы сделали удивительную серию под названием «Анатомия памяти». Смело могу хвалить, потому что это не мое, а наше. Человечество просто еще не разглядело плод нашего труда. У него пока не было возможности. Вот мы умрем — и мир ахнет.

А по поводу картин моего друга — не знаю, как о них писать, это дело искусствоведов. На картины надо смотреть. Я смотрю на них каждый день — у меня ими увешан дом. И мне делается лучше. А расхваливать очевидное — зачем?

Имеющий глаза да увидит.

ЖИЗНЬ В РАЮ

Вы слышали про такое место на карте — Палау? Я вам помогу: найдите Филиппины и двигайтесь по глади Тихого океана направо — уткнетесь в группу крохотных островков. Население страны — 16000 человек (так что их президент, по нашим меркам, — председатель ЖЭКа), язык — аутентичный, островной, температура воздуха — 32 градуса, воды — 30, солнце восходит ровно в шесть утра и заходит в шесть вечера, и так круглый год — экватор. Дальше — сложнее: как мне описать вам невероятный, нечеловечески лазурный цвет океана, гладкого, как стекло? В океан, насколько хватает глаз, посажены острова, островки и островочки. Отличаются они только размерами, форма у всех одинаковая, больше всего это похоже на грибок — высокая круглая шляпка, сплошь покрытая темно-изумрудными непроходимыми зарослями, и короткая скалистая ножка — приливы и отливы подточили основания островков равномерно со всех сторон. Вот интересно — приливы и отливы есть везде, а островков такой формы я не встречал нигде в мире. Все это залито тропическим солнцем, и от картины исходит ощущение удивительного покоя и гармонии. Представляете себе? Ни черта вы не представляете!

Мой знакомый родился в израильском кибуце, к концу семидесятых имел кое-какой бизнес, в начале восьмидесятых продал все, купил маленькую парусную яхту и вдвоем с женой отправился в плавание в поисках рая на земле. Они путешествовали четыре с половиной года. Они побывали на Галапагосах и острове Кокос, в Австралии и на Соломоновых островах, на Сейшелах и Мадагаскаре, в Новой Гвинее и на Багамах. Они объехали весь свет. И бросили якорь в Палау. И знаете что? Я бывал практически во всех местах, которые они посетили. И я понимаю их выбор — такой позитивной энергетики я не ощущал нигде. Она исходит от воды, земли и местных жителей, которые веселы и застенчивы. И еще от неба — нигде я не видел таких закатов. Сегодня мой приятель — владелец крупнейшего дайв-центра и большого дома на горе. Налог на бизнес в государстве Палау — четыре процента (независимо от того, как он у тебя идет). За спутниковый интернет, правда, приходится платить под три тысячи долларов в месяц — стекловолокно туда не протянули. Если бы не бизнес — на хрена этот интернет там был бы нужен? В океане — потрясающая рыбалка и очень красивый дайвинг, особенно в часы приливов и отливов — на сильном течении. Во всех мировых подводных заповедниках за последние десять лет количество всего живого катастрофически сократилось. Настолько, что не хочется туда возвращаться. В Палау этого не произошло — не пускают они к себе китайских браконьеров, и все тут. Так что страна маленькая, но гордая. Гражданином ее, кстати, ты можешь стать только в том случае, если в тебе течет кровь аборигена. Даже если ты в ней родился — это ничего не значит.