Повесть о Сонечке - Марина Цветаева

(Только когда я вспоминаю Сонечку, я понимаю все эти сравнения женщины с цветами, глаз с звездами, губ с лепестками и так далее - в глубь времен.

Не понимаю, а заново создаю.)

========

...Так они у меня и остались - группой. Точно это тогда уже был - снимок.

========

Когда же Ирина спала и Сонечка сидела с уже-Алей на коленях, это было совершенное видение Флоренсы с Домби-братом: Диккенс бы обмер, увидев обеих!

========

Сонечка с моими детьми была самое совершенное видение материнства, девического материнства, материнского девичества: девушки, нет - девочки-Богородицы:

Над первенцем - Богородицы: Да это ж - не переводится!

- Ну, теперь довольно про Галлиду, а то я зазна'юсь! Теперь ?Ай ду-ду? давай (вполголоса нам с Алей - почти что то же самое!) - как это ты поешь, ну?

- Ай ду ду, Ай ду-ду, Сидит воJн на дубу. Он 'гает во тубу. Во ту-бу. Во ту-бу.

- Так, так, моя хорошая! Только еще продолжение есть: - ?Труба то'ченая, позоло'ченная?... но это тебе еще трудно, это когда ты постарше будешь.

И так далее - часами, никогда не уставая, не скучая, не иссякая.

- Марина, у меня никогда не будет детей.

- Почему?

- Не знаю, мне доктор сказал и даже объяснил, но это так сложно - все эти внутренности...

Серьезная, как большая, с ресницами уже мерцающими как зубцы звезды.

И большего горя для нее не было, чем придти к моим детям с пустыми руками.

- Ничего нет, ничего нет сегодня, моя девочка! - она, на вопиюще-вопрошающие глаза Ирины. Я, понимаешь, до последней минуты ждала, все надеялась, что выдадут... А не дали - потому что они гадкие - и Царя убили, и мою Ирину голодную посадили... Но зато обещаю тебе, понимаешь, непременно обещаю, что в следующий раз принесу тебе еще и сахару...

- Сахай давай! - Ирина - радостно-повелительно.

- Ирина, как тебе не стыдно! - Аля, негодующе, готовая от смущения просто зажать Ирине рукою рот.

И Сонечкино подробное разъяснение - ничего кроме ?сахар? не понимающей Ирине - что сахар завтра, а завтра - когда Ирина ляжет совсем-спать, и потом проснется, и мама ей вымоет лицо и ручки, и даст ей картошечки, и...

- Кайтошка давай!

- Ах, моя девочка, у меня сегодня и картошечки нет, я про завтра говорю... - Сонечка, с искренним смущением.

- Сонечка! (Аля, взволнованно) с Ириной никогда нельзя говорить про съедобное, потому что она это отлично понимает, только это и понимает, и теперь уже все время будет просить!

- О, Марина! Ведь сколько я убивалась, что у меня не будет детей, а сейчас - кажется счастлива: ведь это такой ужас, такой ужас, я бы просто с ума сошла, если бы мой ребенок просил, а мне бы нечего было дать... Впрочем, остаются все чужие...

Чужих для нее не было. Ни детей, ни людей.

========

Две записи из Алиной тетради весны 1919 г. (шесть лет). ?Пришел вечер, я стала уже мыться. Вдруг послышался стук. Я еще с мокроватым лицом, накинув на себя Маринину шелковую шаль, быстро спустилась и спросила: ?Кто там?? (Марина знала ту полудевочку - актрису Софью Евгеньевну Голлидэй.) Там за дверью послышались слова:

- Это я, Аля, это Соня! Я быстро открыла дверь, сказав:

- Софья Евгеньевна!

- Душенька! Дитя мое дорогое! Девочка моя! - воскликнула Голлидэй, я же быстро взошла через лестницу к Марине и восторженно сказала:

- Голлидэй! - Но Марины не было, потому что она ушла с Юрой Н. на чердак.

Я стала мыть ноги. Вдруг слышу стук в кухонную дверь. Отворяю. Входит Софья Евгеньевна. Она садится на стул, берет меня на колени и говорит: - Моего милого ребенка оставили! Я думаю нужно всех гостей сюда позвать.

- Но как же я буду мыть ноги?

- Ах, да, это худо.

Я сидела, положив лицо на мягкое плечо Голлидэй. Голлидэй еле-еле касалась моей шали. Она ушла, обещав прийти проститься, я же вижу, что ее нет, и в одной рубашке, накинув на себя шаль, вхожу к Голлидэй и сажусь к ней на колени. Там были Юра С., еще один студиец, и Голлидэй, а Марина еще раньше ушла с Юрой Н. на чердак. Я пришла совсем без башмаков и сандалий, только в одних черных чулках. Трогательно! Юра С. подарил мне белый пирожок. Голлидэй была весела и гладила мои запутанные волосы. Пришла знакомая Голлидэй, послышались чьи-то шаги по крыше. Оказалось, что Марина с Юрой Н. через чердачное окно вместе ушли на крышу. Юра С. влез на крышу со свечой, воскликнув:

- Дайте мне освещение для спасения хозяйки!

Я сидела на подоконнике комнаты, слегка пододвигаясь к крыше. Голлидэй звала свою знакомую и говорила:

- Ой, дитя идет на крышу! Возьмите безумного ребенка!

Подошла барышня, чтобы взять меня, но я билась. Наконец, сама Голлидэй сняла меня и стала нести в кровать. Я не билась и говорила:

- Галлида гадкая! Галлиду я не люблю!

Она полусмеялась и дала меня Сву, говоря, что я слишком тяжела для ее рук. Только что они усадили меня, как вдруг я увидала Марину, которая сходила с чердака. (Голлидэй, когда несла меня, то все говорила: ?Аля, успокойся! Ты первая увидишь Марину!?) Марина держала в руках толстую свечу в медном подсвечнике. Голлидэй сказала Марине:

- Марина, Алечка сказала, что она меня не любит!

Марина очень удивилась - как я думаю?.

========

?У нас была актриса Сонечка Голлидэй. Мы сидели в кухне. Было темно. Она сказала мне:

- Знаешь, Алечка, мне Юра написал записочку: ?Милая девочка Сонечка! Я очень рад, что Вы меня не любите. Я очень гадкий человек. Меня не нужно любить. Не любите меня?.

А я подумала, что он это нарочно пишет, чтобы его больше любили. А не презирали. Но я ей ничего не сказала. У Сонечки Голлидэй маленькое розовое лицо и темные глаза. Она маленького роста, и у нее тонкие руки. Я все время думала о нем и думала: ?Он зовет эту женщину, чтобы она его любила. Он нарочно пишет ей эти записочки. Если бы он думал, что он, правда, гадкий человек, он бы этого не писал?.

========

...Не гадкий. Только - слабый. Бесстрастный. С ни одной страстью кроме тщеславия, так обильно - и обидно - питаемой его красотой. Что я помню из его высказываний? На каждый мой резкий, в упор, вопрос о предпочтении, том или ином выборе - хотя бы между красными и белыми - ?Не знаю... Все это так сложно...? (Вариант: ?так далеко-не-просто?... по существу же ?мне так безразлично?...) Зажигался только от театра, помню, однажды больше часу рассказывал мне о том, как бы он сделал (руками сделал?) маленький театр и разделил бы его на бесчисленное количество клеток, и в каждой - человечки, действующие лица своей пьесы, и междуклеточной общей...

- А что это были бы за пьесы... В чем, собственно, было бы дело?.. (Он, таинственно:)

- Не знаю... Этого я еще пока не знаю... Но я все это прекрасно вижу... (Блаженно:) - Такие маленькие, почти совсем не видать...

Иногда - неопределенные мечты об Италии:

- Вот, уедем с Павликом в Италию... будем ходить по флорентийским холмам, есть соленый, жгутами, хлеб, пить кьянти, рвать с дерева мандарины... (Я, эхом:)

- И вспоминать - Марину... (Он, эхом эха:)

- И вспоминать - Марину...

Но и Италия была из Гольдони, а не из глубины тоски.

Однажды Павлик - мне:

- Марина? Юра решил ставить Шекспира. (Я, позабавленно:)

- Ну-у?

- Да. Макбета. И что он сделает - половины не оставит!

- Он бы лучше половину - прибавил. Взял бы - и постарался. Может быть, Шекспир что-нибудь забыл? А Юрий Александрович вспомнил, восполнил.

Однажды, после каких-то таких его славолюбивых бреден - он ведь рос в вулканическом соседстве бредового, театрального до кости Вахтангова - я ему сказала: - Юрий Александрович, услышьте раз в жизни - правду. Вас любят женщины, а вы хотите, чтобы вас уважали мужчины.

Его товарищи студийцы - кроме Павлика, влюбленного в него, как Пушкин в Гончарову - всей исключенностью для него, Павлика, такой красоты (что Гончарова была женщина, а Юрий З. мужчина - не меняло ничего, ибо Пушкин, и женясь на Гончаровой, не обрел ее красоты, остался маленьким, юрким, и т. д.) - но любовь Павлика была еще и переборотая ревность: решение любить - то, что по существу должен был бы ненавидеть, любовь Павлика была - чистейший романтизм - итак, кроме Павлика, его товарищи-студийцы относились к нему... снисходительно, верней - к нам, его любившим, снисходительно, снисходя к нашей слабости и обольщаемости. ?Зий... да-а...? - и за этим протяжным да не следовало - ничего.

(Их любовь с Павликом была взаимная ревность: Юрия - к дару, Павлика - к красоте, ревность, за невозможностью вытерпеть, решившая стать и ставшая - любовью. И еще - тайный расчет природы: вместе они были - Лорд Байрон.)

Весь он был - эманация собственной красоты. Но так как очаг (красота) естественно - сильнее, то все в нем казалось и оказывалось недостаточным, а иногда и весь он - ее недостойным. Все-таки трагедия, когда лицо - лучшее в тебе и красота - главное в тебе, когда товар всегда лицом, - твоим собственным лицом, являющимся одновременно и товаром. Все с него взыскивали по векселям этой красоты, режиссеры - как женщины. Все кругом ходили, просили. (Я одна подала ему на красоту.) ?Но, помилуйте, господа, я никогда никому ничего такого не обещал...? Нет, родной, такое лицо уже есть - посул. Только оно обещало то, чего ты не мог сдержать. Такие обещания держат только цветы. И драгоценные камни. Драгоценные - насквозь. Цветочные - насквозь. Или уж - святые Себастианы. Нужно сказать, что носил он свою красоту робко, ангельски. (Откуда мне сие?) Но это не улучшало, это только ухудшало - дело. Единственный выход для мужчины - до своей красоты не снисходить, ее - презирать (пре-зри: гляди поверх). Но для этого нужно быть - больше, он же был - меньше, он сам так же обольщался, как все мы...