Черная башня - Анатолий Домбровский

— Устраивайся, родной, — сказала она мужу, — ты едва держишься на ногах.

— Да-да, — согласился Селлвуд и тоже сбросил башмаки.

— Они долго лежали молча. Потом Дениза, похлопав легонько Майкла по груди, спросила:

— Ты как себя чувствуешь, дорогой?

— Хорошо, — ответил он. — Устал очень, а в остальном — все хорошо. Не тревожься. Вот отдохну — и снова запрыгаю.

— Тогда спи, — сказала Дениза.

Селлвуд понимал, что хорошо бы теперь уснуть, но сон не шел. И то, что он думал, было ужасно. Он думал о неблагодарности людей, для которых даже отданная за них жизнь — пустяк. Хотя ведь и на самом деле: жизнь отдельного человека — пустяк. Так утвердилось давно. Теперь же, когда человечество узнало о том, что и вся жизнь на земле — пустяк, стоит ли принимать в расчет жизнь какого-то там Майкла Селлвуда?! Только Дениза будет убиваться и — страшно подумать — не переживет его. А чтоб пережила, ее надо крепче связать с жизнью, дать как можно больше поручений, убедить в том, что они чрезвычайно важны, что выполнить их — значит, укрепить память о нем, исполнить завещанное. Последняя мысль посетила его не впервые, потому что ведь не впервые думает о своей смерти: она и прежде была близка, потому что старость заела, потому что перст неведомого уже начертал на стене: мене, мене, текел, упарсин. И то правда: считано, считано, взвешено, разделено. Дни сочтены, дела взвешены, проведена черта, через которую не переступишь — черта, разделяющая мертвых и живых, его и Денизу… Разумеется, он еще жив, но это вот что за жизнь: ты уже выпал из окна верхнего этажа, но еще не долетел до мостовой.

— Дениза, — позвал он тихо жену, которая лежала к нему спиной.

Дениза спала или притворялась спящей: не отозвалась.

— Дениза, — позвал он снова и, не дожидаясь, когда она ответит, продолжал: — Ты помнишь, конечно, ту папку, которая лежит в нижнем ящике моего письменного стола. Я тебе несколько раз показывал ее, чтобы ты запомнила. Черная папка с золотистыми завязками. В ней моя работа о древних городах Месопотамии, рукопись. Там не хватает нескольких глав, но ты найдешь их черновики и наброски к ним в другом ящике, в верхнем. Там же схемы, фотографии, рисунки… Ты знаешь, Дениза, теперь я понимаю, что это — мой главный труд: другого я уже не напишу. Его надо напечатать. Все это не очень просто, но я расскажу тебе, как это сделать…

— Потом расскажешь, — сказала Дениза. — Спи, дорогой.

Он не мог спать. Он понимал, что его мозг уже словно бы отделился от его тела, слабого и обреченного на близкую гибель, отделился в тщетном намерении жить, жить самостоятельно, неусыпно, вечно — гордец и невежда! Но это, кажется, и он сам, потому что, где же он сам, если не в мыслях? «Я мыслю, следовательно, существую». Декарт… Я мыслю, следовательно, познаю. Смерть — последнее знание. Без него душа несовершенна и не завершена… «Чушь!» — сказал себе Селлвуд и снова позвал Денизу.

— Наш дом в Кентукки надо продать. Мои банковские счета поручи адвокату Леммеру. Коллекцию подари университетскому музею…

— Остановись, — попросила его Дениза. — Куда ты так торопишься? Неужели так мало осталось времени?

— Думаю, что мало, — ответил Селлвуд. — Во всяком случае, давай примем это как первый вариант.

— Первый? А каков второй, Майкл?

— О, есть второй, и третий, и четвертый, и пятый… Но все они, дорогая Дениза, из области напрасных надежд. Впрочем, как говорит Клинцов, цитируя какого-то своего поэта, и невозможное возможно. Но реален пока только первый вариант, Дениза.

— Зачем ты принял все это на себя, Майкл? — тихо заплакала Дениза, уткнувшись лицом в плечо мужа. — Ведь ты не только себя погубил, но и меня, Майкл. Я не переживу твоей смерти. Почему ты не додумал об этом?

— Нет! Ты не должна так думать! — Селлвуд приподнялся и сел. — Тогда все бессмысленно! Понимаешь? Если моя жизнь никому не нужна, тогда все бессмысленно!

— Смерть не нужна, Майкл! А жизнь нужна. Ну что ты наделал, что ты наделал?

— Не я, Дениза. Не я. Мы лишь расплачиваемся за чье-то дело.

Они замолчали. Селлвуд снова лег. Вдруг услышали чьи-то приближающиеся шаги.

— Здесь занято! — крикнула в темноту Дениза. — Разве вы не знаете? Шаги замерли. Потом зазвучали снова, удаляясь.

— Кого-то черт носит, — проворчала Дениза. — Ведь уже глубокая ночь.

— В этой ситуации страшно остаться одному, — сказал Селлвуд. — Все ищут собеседника, просто плечо, к которому можно прикоснуться плечом. Человек для человека — всегда утешение, даже если он молчит. И более всего, пожалуй, если молчит. Потому что в словах открываются все наши пороки: глупость, бесчувствие, легкомыслие, злорадство, ненависть — им же нет числа. Но я не ищу сочувствия, Дениза. Просто моя жизнь близится к завершению и мне надо кое-что сказать тебе. Ты должна принять этот вариант, иначе разговор не получится, а он для меня важен.

— Майкл, — сказала Дениза тем умиротворяющим и напевным голосом, которым утешала в далекие годы молодости, — а если все-таки ну хотя бы второй вариант? Вдруг счетчик Холланда врет? И все не так страшно, как мы думаем? Ну, не врет, а просто ошибается. Ведь Холланд не может с его помощью определить дозу облучения. Он сам это сказал. Во всяком случае, он никак не может утверждать, что она смертельна. Может или не может?

— Не может, — ответил Селлвуд. — Но она велика, Дениза. Я сам видел, что творится со счетчиком. Обычно он щелкает редко, а теперь просто свистит. Такая радиация может быть только следствием ядерного взрыва. А то, что творится в небесах, может быть только следствием колоссального ядерного взрыва. Стало быть, облака несут не просто радиацию, а смертельную радиацию. В этом все дело, дорогая Дениза.

— Значит, мы все могли получить смертельную дозу?

— Могли.

— Вот и хорошо: умрем вместе. А раз это так, о смерти говорить больше не будем. Спи, Майкл, — посоветовала Дениза. — Доверимся провидению.

Они не успели уснуть, как снова в коридоре послышались чьи-то шаги. Осторожные шаги — так если бы человек шел в полной темноте, на ощупь.

— Кто там? — спросила Дениза.

Шаги замерли.

— Подай-ка мне фонарь, — попросил Селлвуд. — Не нравятся мне эти молчаливые визиты.

Селлвуд стоял, прислонившись спиной к стене, и надевал ботинки, когда из двери вдруг ударил сильный луч света и прогремел выстрел. Свет в ту же секунду погас. Оглушенный выстрелом, Селлвуд не слышал, как удалились шаги. Он поднял с пола фонарик, который освещал его ноги, и повернул его в сторону постели. Дениза лежала, широко раскинув руки, глаза и рот ее были открыты и неподвижны. Селлвуд бросился к жене, уже понимая, что она мертва, какое-то время стоял около нее на коленях, думая с горечью о том, что еще несколько минут назад он талдычил ей о своей смерти, а смерть пришла к ней. Хотя это была его смерть. Эта мысль все повторялась и повторялась, пока он стоял возле Денизы, и чуть не свела его с ума. Это было больше, чем он мог вынести и пережить, это было выше его сил. Его голову, словно магнитом, тянуло вниз, и он знал, склоняясь все ниже и ниже, что, когда упадет на грудь Денизы, перестанет быть самим собой: горе и боль растерзают его. А еще он ждал второго выстрела и почти желал его.

Голос Холланда вернул Селлвуда к жизни.

— Что случилось, мистер Селлвуд? — громко спросил Холланд, появившись в дверях с фонарем.

— Вот, — указал рукой на Денизу Селлвуд. — Кто-то убил ее.

Вслед за Холландом пришли другие: Клинцов с Жанной, Глебов и Вальтер, Сенфорд не пришел, потому что стоял на посту у лаза, студентов не нашли: никто не знал, в какой камере лабиринта они разместились. Позже других появились Омар и Саид. Селлвуд рассказал собравшимся, как все произошло. Впрочем, знал он очень мало: чьи-то шаги в коридоре, яркий свет, выстрел — вот и все. На вопрос Клинцова, кто стрелял, он лишь сокрушенно покачал головой. Потом сказал:

— Но стреляли, видимо, в меня.

— Почему ты так думаешь, Майкл? — спросил Клинцов.

— Потому, что Дениза никому в этом мире не причинила зла.

— Да, конечно, Майкл. Конечно, — сказал Клинцов. — А кому мешал ты, Майкл? Кому он мешал? — обратился Клинцов к стоящим. — Тебе? — он ткнул пальцем в грудь Омара.

Глебов перевел его вопрос.

— Если господин еще раз задаст мне этот вопрос, — ответил Омар, — я на глазах у всех перережу себе горло.

— Пистолет есть только у Сенфорда, — напомнил Вальтер. — Не я, разумеется, должен был об этом говорить, но логика требует, чтобы мы допросили Сенфорда.

— Я хотел бы похоронить Денизу в одной из дальних камер лабиринта, — сказал Селлвуд, когда в разговоре наступила пауза. — Вход в камеру я заложу кирпичом настолько плотно, насколько это требуется.

— Мы все тебе поможем, Майкл, — ответил ему Клинцов. — Но с Денизой еще не простились студенты и Сенфорд. Все должны проститься с Денизой.