Во имя Гуччи. Мемуары дочери - Патрисия Гуччи

– Я делала все, что было в моих силах, только бы вырваться от Франко и из этой квартиры, – рассказывала она мне. – Однако он по-прежнему следил за каждым моим шагом и набрасывался на меня как пес, если я опаздывала домой к установленному им «комендантскому часу». Он был сущим тираном!

Эти диктаторские замашки проявлялись и в характере Пьетро, который неожиданно решил, что моей матери не нужно пользоваться косметикой – а ею пользовалась любая красивая молодая signorina, особенно такая яркая, как моя мама. «И еще я не хочу, чтобы ты носила туфли на высоком каблуке, когда ты не со мной», – настаивал он. Пьетро также хотел всегда знать, где она находится в данный момент. Их постоянные препирательства приводили к ссорам по телефону, которые неизменно заканчивались тем, что она бросала трубку.

Однажды вечером, когда они сидели, ласкаясь, в его машине, Пьетро неожиданно сделал ей предложение. Еще не успев подумать о том, что́ говорит, она услышала, как ее собственный голос произносит слово Si («Да»). Он был настолько уверен в ее ответе, что сразу же вынул из кармана маленькую бархатную коробочку, в которой лежало кольцо с жемчугом, предназначенное для помолвки. Она надела его на палец, хотя не любила жемчуг и втайне сомневалась, стоит ли менять жизнь под гнетом Франко на жизнь под тиранией Пьетро.

Моя бабушка была удручена этой новостью. У нее имелись собственные сомнения насчет Пьетро, которые она тут же высказала дочери, сообщив о том, что сама совершила ошибку, выйдя замуж за ее отца. «Подумай хорошенько о том, что делаешь, Бруна, – предостерегала она. – Не думаю, что Пьетро тебе подходит. Даже если ты все же решишься и выйдешь за него, то помяни мое слово, вернешься домой через три дня».

Маму терзали сомнения. Она пообещала себе, что никогда не станет жить с таким авторитарным человеком, каким был ее отец; но, с другой стороны, ей казалось, что большинство итальянцев ведут себя точно так же. Да и был ли у нее на самом деле какой-либо выбор? Пьетро, в сущности, был человеком достойным и совестливым и явно обожал ее. Ее подруги то и дело твердили ей, что он – «завидная партия», из него получится надежный муж и прекрасный отец.

Не зная о ее сомнениях, Пьетро уже строил планы их совместного будущего и начал отдавать маме половину своих еженедельных заработков, которые она хранила в обувной коробке, спрятанной под комодом в ее спальне. Их совместная жизнь казалась предопределенной. Как в детстве она отрывала пуговку от своей блузки, чтобы отдать ее в обмен на чужой подарок, так и сейчас она вверила себя ему в обмен на его защиту. Казалось, альтернативы нет.

Когда мама окончила курсы стенографии, бабушка в решительных выражениях сказала ей, что, если она рассчитывает иметь собственные деньги, ей придется найти работу. Пьетро согласился на это очень неохотно, но именно он выбрал для нее и рабочее место, и работодателя, когда его зять Лоран сказал ему, что есть подходящая должность в фирме GUCCI.

Было яркое пятничное утро 1956 года, когда моя мать приблизилась к ключевому моменту своей жизни, входя в магазин, о котором никогда прежде не слышала. Не сознавая важности этого дня, она в изумлении оглядывала роскошный, но скромный по размерам магазин с его деревянными витринами, благоухающими новенькой кожей. Когда Лоран поманил ее за собой, она последовала за ним в офис на первом этаже, заметив, что каблуки ее туфель глубоко утопают в зеленом ковре. Зять Пьетро был утонченным, высоким, стройным малым и казался совершенно расслабленным. Он рассказал ей, что рабочее место, которое может ей подойти, – это работа на складе с начальной зарплатой в 25 тысяч лир в неделю. Эта сумма показалась ей ошеломительной.

– Если будешь хорошо справляться, сможешь пробиться и в торговый зал, – прибавил он.

В восторге от идеи быть одной из тех шикарных «витринных» девушек, мимо которых она только что проходила на первом этаже, мама едва не налетела на него, когда он повел ее по коридору в другой кабинет с дверью, отделанной стеклянной панелью. Поворачивая ручку, он улыбнулся и сказал:

– Вначале я должен представить тебя боссу, – и перед тем как открыть дверь, Лоран прошептал: «Ничего не говори, пока к тебе не обратятся, да и тогда говори не слишком много». Она внезапно так занервничала, что у нее закружилась голова.

Они вошли в удивительно непритязательный кабинет, искусно обставленный в духе неофициальности. В маленькой приемной сидела, быстро печатая на машинке, секретарша. Позади большого деревянного стола стоял стильный, модно одетый бизнесмен с редеющими волосами, элегантно зачесанными назад.

– Дотторе Гуччи, это девушка, о которой я вам говорил, – беззаботно сказал Лоран. Он использовал обращение «дотторе», обычно используемое в речи в знак почтения, вне зависимости от квалификации лица, к которому обращаются. – Ее зовут Бруна Паломбо. Она училась на стенографистку, но, если вы одобрите, я хотел бы для начала испытать ее на первом этаже.

Мой отец вышел из-за стола, чтобы пожать моей матери руку и сверкнуть обезоруживающей улыбкой. Она подняла глаза, встретившись с его взглядом, когда он спросил, сколько ей лет. Она сказала, что в октябре будет девятнадцать, он оглядел ее и ответил:

– Очень хорошо. Можете начинать на следующей неделе.

Она опустила взгляд, едва веря своим ушам.

Те несколько минут, что она провела внутри магазина Гуччи, были единственной темой, о которой она была способна говорить в тот день. Едва добравшись до дома, она буквально засыпала мою бабушку и свою подругу Марию-Грацию подробными рассказами о том, как там все богато, и то и дело восклицая:

– Вы даже представить себе не можете!

– А твой начальник каков? – спросила Делия.

– Он добрый, – задумчиво ответила Бруна. – И у него синие-пресиние глаза… такие глаза!

Момент, когда ей предложили работу, был, как она потом рассказывала мне, самым волнующим событием ее молодых лет: «Я просто не могла дождаться, когда приступлю к работе!»

Когда моя мать в понедельник села в оранжевый автобус «М», чтобы отправиться на работу, это определенно был один из счастливейших дней в ее жизни. Казалось, события приобрели сходство с кинофильмом; Бруна ехала мимо Колизея до Пьяцца ди Спанья и воображала, что играет роль молодой горожанки. Благодаря случаю и удаче она каким-то образом проскользнула в волшебный портал и вступила в другой мир, о котором мечтала, будучи маленькой девочкой, – мир, населенный людьми, вольными делать все, что им вздумается, и носить платья вроде тех, что создавала ее мать.

Первые несколько недель она работала с описями, инвентаризацией и установкой ценников в служебном помещении магазина – и делала это с удовольствием. Всякий раз, когда выдавалась возможность, она заглядывала в торговый зал и увлеченно наблюдала, как сливки общества собирались там под хрустальными люстрами: «Этот магазин привлекал таких интересных, элегантных людей, все они явно были богатыми, многие приходили из расположенных неподалеку посольств, были некоторые люди из киноиндустрии. Меня завораживало то, как они одевались, какие прекрасные ювелирные украшения носили».

Она незаметно для окружающих изучала и свойственный этим утонченным посетителям язык тела, а также позы и повадки обслуживающего персонала, готового с энтузиазмом расхваливать товары и предлагать покупателям любую необходимую им помощь. «Buongiorno, posso esserle d’aiuto?»[20] – вежливо спрашивали они, демонстрируя тот уровень этикета, на котором настаивала семья Гуччи еще со времен моего деда.

Пусть моя мать ни разу не слышала этого названия до того, как начала там работать, но она быстро пришла к пониманию, что это один из самых роскошных брендов во всей Италии: в двери магазина часто входили такие звезды, как Ава Гарднер, Джоан Кроуфорд, Керк Дуглас и Кларк Гейбл. Даже королева Англии была покупательницей GUCCI: будучи юной принцессой, она заглядывала во флорентийский магазин. Юную представительницу британского королевского семейства в сопровождении фрейлины обслуживал лично Гуччо Гуччи, и она якобы сказала ему: «В Лондоне нет ничего подобного!»

Вскоре пришла очередь моей матери занять место в торговом зале – событие, которого она ждала с таким же трепетом, с каким модель ждет своего первого выхода на подиум.

Хотя она поначалу делала ошибки, ее скромность и милая улыбка вскоре завоевали симпатию персонала и покупателей. Когда я смотрю на ее фотографии того времени, многое становится понятно: она была потрясающей девушкой, и ее присутствие, должно быть, вызывало немало волнений. Один иранский дипломат, по-видимому, проникся к ней такими нежными чувствами, что стал одним из завсегдатаев магазина и как-то раз признался, что у нее, с ее темными волосами и фарфоровой кожей, «облик персидской красавицы».