Колыма ты моя, Колыма - Семён Бадаш

Шарипов работал чабаном в колхозе на юге Узбекистана. В пограничной зоне было неспокойно, часто из Афганистана переходили границу вооруженные банды. В одну из ночей, когда он пас отару баранов, на Шарипова напали бандиты и угнали половину отары через реку в Афганистан. Боясь ответственности и судебного преследования, Шарипов решается на побег. Он плывет на другой берег, но советские пограничники начинают по нему стрелять. Ныряя и меняя направление, ему удается доплыть до середины реки, когда с другого берега по нему открывают огонь и афганцы. На его крики они прекращают стрелять, и он доплывает до противоположного берега. Геннадия везут в Кабул и сажают в тюрьму. Рассказывая про афганскую тюрьму, он говорил, что наши Лубянка и Бутырки почти курорт. Там, в Кабуле, на большом плацу стояли конуры, к которым приковывали арестантов. Они могли передвигаться, наподобие собак, на четвереньках вокруг своей конуры. Еду и воду наливали в миски и пленники должны были есть по-собачьи. На допросах били беспощадно, требуя признания. Шарипов рассказал как было дело, но избиение продолжалось. Били палками. Не выдержав, он попросился обратно домой. Через пару месяцев его повезли к границе и на мосту обменяли на какого-то афганца. Дальше все шло по знакомому сценарию: тюрьма в Ташкенте, следствие, требование в МГБ признания — с какой целью его забросили афганцы и англичане; ОСО и четвертак!

В бараке, где размещался импровизированный клуб, в отдельной кабинке жил полный, высокий мужчина, ни с кем из зэков не общавшийся. Он жил, как отшельник, на работы не выходил, числясь инвалидом. Все прибалты в лагере поклонялись ему. Это был бывший адмирал латвийского флота — Спаррэ.

Затем бригаду Кулиева перевели на строительство деревообрабатывающего комбината — ДОК, и я был поставлен тягать тачки, груженные кирпичом. Я не мог никак понять, зачем этот сифизов труд, когда можно бы сгружать кирпич ближе к кладке. Так я работаю все лето 1950 года. В Экибастуз продолжают прибывать этапы. С одним из них из Москвы прибыл иранский летчик, Гасан Парвизпур. Высокий, стройный с красивым смуглым восточным лицом. На объекте знакомлюсь с Андреем Шимкевичем, небольшого роста, с правильными чертами лица и светлой бородкой клинышком. Говорит картавя, с ошибками. Свою историю скрывает. Ее я узнаю только на воле, когда мы встретимся в Москве. Об этом расскажу позже.

В это время в лагерь, где не было ни одного блатного, спецнарядом из Джезказгана прибыли трое «сученых» воров. Троицу возглавлял Александр Золотун. По кличке «Боцман». Красивое лицо закрывала блатная челка светлых волос, голубые глаза и фиксы на передних резцах. Он не расставался с тельняшкой. Второй — Сергей Шлычков, высокий, долговязый парень, все тело которого было растатуировано до предела. Как-то в бане я разглядывал рисунки на его теле и увидел наколку даже на члене. Третий — Алексей Евдокимов, родом из Керчи. Среднего роста, тоже с челкой светлых волос и фиксой он был серьезен и задумчив. Все трое имели 58-ую, которую они получили видно за побег или попытку к нему. Начальство сразу поручило «Боцману» формировать новую бригаду и я, на свой страх и риск, в надежде, что будет легче, перешел в бригаду Золотуна. Так и оказалось, «Боцман» не давил на своих бригадников, на объекте мало интересовался работой, спят ли на солнышке зэки или копашатся. Но зато все наряды приносил неизменно с перевыполнением 100 % работ, что вызывало радость зэков и начальства.

Как-то раз я присутствовал при закрытии нарядов. «Боцман» подносит на подпись вольному прорабу, молодому казаху, заранее написанный наряд. Прораб смотрит на наряд и говорит:

— Кунак, зачем так много написал? Разгрузка досок, подноска досок на 200 метров, укладка досок, такая работа ты не делал, не могу такой бумаг подписать.

— Ты что, падло, — отвечает «Боцман», — хочешь моих работяг оставить без куска хлеба, тебе что, сука, не жалко зэков?

— Кунак, — снова начинает прораб, — можно немного, я понимай, написать, но не так.

Тогда подключается к разговору Сергей Шлычков. Он вынимает из-за пояса длинный нож — «саксан», и, показывая его прорабу, говорит:

— Вот, сука, не подпишешь, не выйдешь за зону живым, а то еще на тебя бригадников натравлю, так они из тебя мясокомбинат сделают, понял?

Прораб бледнеет, но не сдается:

— Ты меня не пугай, я здесь у себя страна-хозяин. Но наряд подписывает. Бригада обеспечена дополнительным хлебом, все довольны, а на прораба наплевать. И так повторялось ежемесячно.

Запомнился и такой случай.

Конвой вел нашу колонну на работу. Начальник, молоденький старшина, вдруг дает команду лечь на землю. Так бывало часто, когда начальник конвоя хотел показать свою власть над беззащитными рабами-зэками.

Все легли на дорогу, а Сергей Шлычков остался стоять. Начальник дает автоматчикам команду стрелять и в этот момент Сергей Шлычков раскрывает грудь, обнажая на ней искусно вытатуированные портреты вождей — Ленина и Сталина и кричит автоматчикам: «Стреляйте, гады!». Молодые солдаты растерялись, глядят на начальника и на Шлычкова. Тогда начальник дает команду: «Всем подняться и следовать пятерками дальше». Потом Шлычков мне рассказывал, что часто пользовался этим методом в разных лагерях, в частности в Джезказгане.

К осени 1950 года в Экибастуз прибыл большой этап из обычного ИТЛ, из Ивдельлага, что на Севере, на реке Ивдель. Этап состоял из осужденных по 58-й статье, и поняли мы тогда, что ГУЛАГ продолжает концентрировать всех, получивших срок по этой статье, в Особые каторжные лагеря. Им, как и нам год назад, было странно видеть на одежде четыре больших номера. Но, получив их, сами безропотно пришили к своей одежде и привыкли, как и мы. С прибытием этого этапа в Экибастузе численность зэков дошла до пяти тысяч.

Весной 1951 года начальница санчасти решила организовать ОП — «оздоровительный пункт» для доходяг. Выделили отдельный барак, куда направляли зэков с полнейшей дистрофией. Но, чтобы попасть в ОП, надо было пройти комиссию во главе которой была сама начальница. Осмотр производился по принципу: «спусти штаны и покажи свое лицо». Определение степени дистрофии и истощения шло по ягодицам зэков. А у многих их вовсе не было, ибо торчали одни мослы. Меня вызвали из бригады и назначили наблюдать за порядком в бараке ОП. На доходяг было страшно смотреть. Они были бледны, анемичны и настолько истощены, что еле волочили ноги. Помимо общей дистрофии страдали цингой и пеллагрой. Они, в основном, лежали на нарах. От работы, конечно, их полностью освобождали. «Усиленное питание» состояло из дополнительных к общей пайке 200 граммов хлеба и двух кусочков сахара. Кроме этого им давали к обеду «компот» из сухофруктов, подслащенную цветную водичку. Зато привозили в больших бутылях «витаминозный напиток» — настой хвои. И доходяги с радостью пили эту горечь, видя в ней свое спасение. Через месяц-полтора их списывали снова в рабочие бригады, еще не поправившихся от авитаминоза, таких же исхудавших. За летний период 1951 года через барак ОП прошло несколько сот доходяг. Это был, так называемый, гуманный жест со стороны начальства ГУЛАГА.