Юные садисты - Джорджо Щербаненко

– Что, например?

– Я уверен, это не просто оргия разнузданных юнцов, за всем этим стоит взрослый, хитрый организатор, расчетливый убийца.

Несколько секунд Карруа обескураженно молчал.

– Сядем... Объясни-ка получше, что ты хочешь этим сказать.

– Только то, что сказал. – Дука уселся на стол. – Парни тут ни при чем. То есть они, конечно, и не на такое способны, но у них самих не хватило бы ума устроить эту бойню.

– Доказательства?

– Никаких. Только догадки. Прежде всего четкая линия защиты. Они зверски убили учительницу, а потом как ни в чем не бывало разошлись по домам. Вдумайся: если бы они сами это учинили, если б никто их не направлял, то после такого зверства наверняка попытались бы сбежать, скрыться, понимая, что, обнаружив следы, полиция станет искать их дома. Отчего же они спокойно пошли спать? Оттого, я думаю, что кто-то подучил их раньше. До убийства!

Карруа задумался. Ему лично не по душе были эти мудрствования Дуки Ламберти. Очень уж он дотошен, под обычную кражу в супермаркете целую философскую базу подведет, а Карруа этим уайтхедовским тонкостям предпочитал черное и белое. Но истину, даже если она пришла к нему ненавистным дедуктивным путем, он способен был воспринять. Вот и сейчас чувствовал, что Дука нащупал какую-то ниточку.

– Ты хочешь сказать, – раздельно выговорил он, желая расставить все точки над "i", – что все это вышло не случайно, не под влиянием винных паров и мальчишеской необузданности, а было заранее спланировано кем-то вне стен вечерней школы? Ты это хочешь сказать?

– Именно это, – подтвердил Дука. – Все было тщательно подготовлено, обдумано, может быть, за несколько дней, недель или месяцев. Вспомни, как они защищались! Ведь они выбежали из школы в стельку пьяные, буквально разорвав бедную учительницу на куски, всех их арестовали сразу после полуночи, то есть они еще не успели протрезветь, и тем не менее на допросе все они показывали одно и то же: что ничего не делали, что их заставили, приперли к стенке, а преступление совершили другие. То есть они невиновны, все до единого! Нелепая линия защиты, однако же попробуй сломай ее! Как доказать, что тот, кого ты в данный момент допрашиваешь, принимал участие в убийстве? Никак не докажешь! Он заявляет: остальные виновны, а я – нет, и хоть тресни! Так вот, полдюжины пьяных хулиганов сразу, на месте, не додумались бы до такого и не смогли бы договориться. Нет, эта версия была обмозгована кем-то на трезвую голову, в которой ума поболе, чем у этих скотов.

Неожиданно для себя Карруа одобрительно кивнул.

– Ну и что ты собираешься делать?

– Надо задержать их здесь, у нас. Если следователь отправит кого в Беккарию, кого в Сан-Витторе, мы никогда не узнаем правды, никто из них не расколется, и убийца, настоящий убийца учительницы, останется безнаказанным, к чему он как раз и стремится.

Карруа резко тряхнул головой.

– А как я, по-твоему, помешаю следователю отправить их в Беккарию и в Сан-Витторе?

– Не знаю, но надо, чтобы они остались в квестуре, в нашем распоряжении. Дня через два, через три кто-нибудь да заговорит, я в этом уверен. Да и какая разница следователю – здесь они содержатся или в Беккарии?

– Какая разница? Ты слыхал о такой штуке, как уголовно-процессуальный кодекс?

– Слыхал, – улыбнулся Дука. – Но, по-моему, главное – раскрыть преступление.

Карруа поднялся.

– Оставим дискуссии. Я, конечно, попытаюсь уговорить следователя, но ничего обещать не могу. Попрошу у него отсрочку дня на три, тебе хватит?

– Думаю, да.

– Если что-нибудь получится, я тебе позвоню. А теперь езжай домой и отоспись, а то на твое рыло глядеть противно.

– Спасибо, – сказал Дука.

После ухода Карруа он надел пиджак, вышел, остановил такси и поехал домой. День казался весенним, но весна была какая-то странная, и туман странный, пропускающий солнечные лучи, которые создавали ему странную подсветку. Видимость на дорогах в лучшем случае пять-шесть метров, но эта дымчатая завеса как бы вся наполнена светом. Над площадью Леонардо да Винчи туман был еще гуще и лучистее, и верхушки деревьев словно потонули в нем.

Дука позвонил в дверь. Никто не отозвался. Тогда он отпер дверь своим ключом и, войдя в прихожую, понял, что дома никого нет: в пустом доме всегда витает какой-то тоскливый запах. В надежде, что ошибся, он обошел три комнатки и кухню. Никого, а в комнате сестры царил бедлам – свидетель поспешного бегства: кроватка маленькой Сары выдвинута, на полу валяется капельница, в прихожей с аппарата нелепо свисает трубка, издавая унылое «ту... ту... ту...». Нетрудно вообразить, что здесь произошло: девочке стало еще хуже, и ее срочно повезли в больницу.

Он поправил трубку. Минуту пребывал в раздумье. Нет, ошибки быть не может: Ливия и Лоренца, видимо, вызвали «скорую» и повезли Сару в больницу, наверняка в «Фатебенефрателли», где работает его друг, педиатр Джиджи. Он набрал номер «Фатебенефрателли» и спросил Джиджи.

– Да, доктор Ламберти, – приветливо откликнулась телефонистка, – соединяю вас с профессором.

– Спасибо. – Он подождал, потом услышал голос Джиджи и без предисловий спросил: – Что случилось?

– Послушай... – начал тот.

– Я слушаю! – заорал Дука. – Внимательно тебя слушаю, так что?..

– Ты где, в квестуре?

– Не твое собачье дело, где я! – рявкнул Дука. – Отвечай, что случилось!

– Хорошо. – Голос Джиджи будто угасал с каждым слогом. – Утром, около восьми, начался коллапс, и мы повезли ее сюда, в больницу. – Джиджи перевел дух и закончил: – В пути она умерла.

Дука ничего не сказал, Джиджи – тоже, ни тот, ни другой не спросил: «Алло, ты меня слышишь?» Оба прекрасно знали, что слышат друг друга.

– Один случай на сотню тысяч, – наконец проронил Джиджи, – но бывает.

Во всех медицинских подробностях он объяснил ему ситуацию. Дука жадно слушал и понимал, что никто тут не виноват, так уж вышло, это как лавина, которую никто не в состоянии предотвратить, сейчас действительно один из ста тысяч умирает от воспаления легких, и маленькой Саре, его племяннице, дочке Лоренцы, выпал как раз этот единичный случай.

– Спасибо тебе за все, – проговорил Дука. – Я сейчас приеду.

– Да, хорошо бы. А то я боюсь за Лоренцу.

– Сейчас приеду, – повторил Дука.

Он повесил трубку. Тупо повторил себе, что надо позвонить в похоронное бюро, в цветочную лавку, священнику в приход, но ум отказывался думать о таких вещах. Взгляд его упал на валявшийся на полу вязаный башмачок: когда малышку в бессознательном состоянии увозили, башмачок, наверное, соскользнул, а никто в суматохе не заметил, – так он и остался лежать в прихожей. Дука нагнулся за ним, и в этот момент зазвонил телефон. Не обращая внимания на звонки, он сунул теперь уже никому не нужный башмачок в карман пиджака. Телефон не умолкал, и он наконец взял трубку.

– Слушаю.

– Доктор Ламберти, это я, Маскаранти.

– Чего тебе?

– Вы велели сразу звонить, ежели что-нибудь...

– Ну, не тяни резину, что там?

– Парень... ну этот, который не того...

– Я понял, Фьорелло Грасси, дальше что? – Он сознавал, что Маскаранти не заслуживает такого резкого тона, но сдержаться не мог.

– Да, он, – испуганно подтвердил Маскаранти. – Он... словом, этот парень хочет поговорить с вами, сейчас, он сказал, сейчас, я к нему пошел, а он сказал, что будет говорить только с вами.

Слушая Маскаранти, Дука ощущал, как башмачок жжет ему кожу через карман. Дозрел, значит. Небось подумал у себя в камере над тем, что сказал ему Дука, и решил все-таки стать «доносчиком». Возможно, он скоро узнает правду.

– Хорошо. Пусть его немедленно доставят из камеры в мой кабинет. Дай ему что-нибудь поесть и кофе. Скажи, что я приеду через... – Дука запнулся; он читал слишком много психоаналитической литературы, чтобы не знать, что порой эмоции препятствуют связности мыслей.

Должно быть, и Маскаранти, не ведая о психоанализе, это почувствовал.

– Да-да, доктор, не беспокойтесь, я сейчас же распоряжусь, чтоб его доставили, и посижу с ним в кабинете до вашего приезда.

– Спасибо.

Он тотчас же поедет в квестуру и поговорит с парнем.

Чтобы повидать сестру и девочку, ему нужно четверть часа – не больше.

Часть третья

Отцу с матерью они ничего не говорят. Дружкам, первому встречному на улице или в баре – пожалуйста, а для родителей у них и слова не найдется.

1

Четверть часа – не больше. Время, чтоб доехать на такси до «Фатебенефрателли» и спросить, в какой палате лежит маленькая Сара Ламберти (дочь носила фамилию матери, потому что была незаконнорожденной, безотцовщина); время, чтобы подняться в детское отделение, в крошечную палату рядом с процедурным кабинетом, туда, где в кроватке лежала Сара со скрещенными ручками, как и подобает покойнице, где рядом, в кресле, сидела мать-одиночка и уже не плакала, а казалось, дремала, потому что ее опоили снотворным; она чуть приподняла веки, когда он положил ей руку на лоб, потом опустила, а когда вновь приоткрыла глаза, они набухли слезами; подле Лоренцы стояла Ливия Гусаро и смотрела на него, лицо у нее было загорелое даже зимой, хотя он знал, что это не загар, а темная крем-пудра, милосердно маскирующая шрамы, которые остались на лице несмотря на несколько пластических операций. А еще возле кроватки на тумбочке стоял огромный букет белых роз, наполнявших палату пряным сладковатым запахом.