Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник] - Артур Дойл

— Никогда не видел ничего подобного, — продолжил Мэнкор. — Он высунулся буквально на мгновение, его даже заметить не успели, лишь чуть-чуть сбит верхний край бруствера. И часто он так стреляет?

— Он смертельно опасен, — отвечает сержант, — убил наших не меньше, чем все пушки на Большом Редане, вместе взятые.

— Ну-с, майор, — спрашивает полковник сопровождающего его офицера, — сколько поставите, если я его сниму?

— За какое время?

— В течение десяти минут.

— Ставлю пятьдесят фунтов.

— Скажите «сотню», и по рукам.

Майор согласился, и они заключили пари.

Этот полковник всегда очень тщательно засыпал порох, сначала опустошая патрон, а затем снова наполняя гильзу по своему вкусу. Примерно половина времени ушла у него на то, чтобы должным образом зарядить ружье сержанта. Наконец, все было готово, и он снова вставил монокль в глаз.

— Так, ребята, — обратился он к солдатам, — поднимите-ка беднягу Смита над бруствером. Он и так уже мертв, поэтому еще одна рана будет для него несущественна.

Солдаты начали медленно поднимать тело, а полковник стоял поодаль примерно в двадцати метрах от них, высматривая цель, словно рысь добычу. Как только над бруствером очутилась верхушка кивера Смита, мы увидели, как из песчаной ячейки показалось ружейное дуло, а когда над кромкой показалось лицо мертвеца, пуля со свистом попала прямо ему в лоб. Русский высунулся из ячейки, чтобы увидеть результат своей стрельбы. Он даже глазом моргнуть не успел, как ему настал конец. Полковник выстрелил с каким-то странным смешком, русский снайпер подпрыгнул вверх, пробежал в нашу сторону с десяток шагов и рухнул замертво лицом вниз.

— Удваиваю ставку и снимаю вон того справа, — невозмутимо произнес полковник, перезаряжая ружье.

Однако мне кажется, что майор тогда проиграл на одном выстреле достаточно большую сумму, чтобы решиться на вторую попытку. Кстати сказать, все деньги потом передали вдове Смита, ведь полковник был благородный человек, настоящий джентльмен, вроде как вы, сэр.

Вообще, бегущие мертвецы — штука очень загадочная. Возможно, вы с вашим образованием и сможете понять, что это такое, а я вот теряюсь. Хотя я видел таких, и довольно много раз. Помню, наш полковой доктор говорил, что чаще всего это случается с теми, кому попали прямо в сердце.

— Ваш врач был совершенно прав, — согласился я. — При расследовании довольно многих убийств выяснялось, что жертвы, получившие ножевые или огнестрельные ранения в сердце, покрывали после этого весьма значительные расстояния. Я ничего не слышал о подобных случаях на поле боя, но, с другой стороны, почему бы и нет.

— Однажды в Крыму случилось вот что, — продолжил мой собеседник. — Дивизия Кодрингтона шла вверх по реке Альме и завязала бой за большой редут. Наши глазам своим не поверили, когда один русский вдруг побежал на них вниз по склону с ружьем в руках. В него пару раз стрельнули, но, похоже, промахнулись, потому что он бежал до самых наших передовых цепей. Один сержант, старый такой вояка, засмеялся и бросил ружье ему под ноги. Русский споткнулся и рухнул замертво. Он получил пулю в сердце еще на самом верху, так что умер еще до того, как начал бежать. Ну, так нам сказал тот сержант, и мы ему поверили.

Там, на войне, произошел еще один очень странный случай. Как- то ночью в расположении гренадерской дивизии прямо на палатки рухнул жутко изуродованный труп. Наши долго гадали, откуда бы он мог взяться, да так ничего и не поняли. Гораздо позже перебежчики рассказали что к чему. Оказывается, на батарее у русских была одна очень старая пушка огромного калибра вроде мортиры. Ну вот, холодной ночью бедняга часовой решил спрятаться так, чтобы его никто не увидел. Заполз он, значит, в ствол того орудия, да и заснул там. А чуть позже пробили тревогу, канонир подбежал к пушке и поднес запал к фитилю, она и выстрелила. Часовой‑то тот и перелетел к нам по воздуху, словно ядро.

— Разницы-то почти никакой, — философски заключил ветеран. — Его бы все равно рано или поздно расстреляли за то, что он уснул на посту.

— Человеку, столько повидавшему на своем веку, — заметил я, — эта сонная уэльская деревенька, наверное, кажется такой дырой.

— Именно так, сэр, именно так. Вы попали в самую точку. Ей- богу, сэр, если бы каждый вечер я говорил с джентльменом вроде вас, я стал бы совсем другим человеком. Я вам расскажу, почему я здесь оказался. — Он доверительно понизил голос и подался вперед. — У меня в Лондоне жена, сэр, но сюда я приехал, чтобы бросить пить. И вы знаете, у меня получается, медленно, но верно. Вот три недели назад я не мог заснуть, если не выпивал пять стаканчиков, то теперь обхожусь всего тремя.

— Официант, бокал бренди с водой! — негромко крикнул я.

— Благодарю вас, сэр, благодарю вас. Верно вы сказали, что после всех жизненных передряг эта деревушка — словно затхлое болото. Я вам не рассказывал, как получил сержантские нашивки? О, за то, что повесил троих — вот этими самыми руками.

— И как это было? — сонно спросил я.

— А вот как, сэр. В 1850–м стояли мы на острове Корфу, три наших батареи. Один из офицеров, лейтенант, отправился в горы на охоту, да так и не вернулся. Его собака прибежала в столовую и давай выть да стонать, почти как человек. Ну, собрали поисковый отряд и двинулись за собакой, которая привела к канаве у горной дороги. Под ветками и папоротником он и лежал с перерезанным от уха до уха горлом. Его в полку очень любили, и наш командир поклялся, что отомстит. Среди тамошних греков царили смута и недовольство, подогреваемые священниками, «отцами» по — ихнему. Ну вот, вернулись мы в городок, капитан вызывает к себе всех «отцов», среди которых было трое, кто не мог внятно доказать, где они были и что делали. «Отцы» эти все время бледнели, путались и запинались. Состоялся военно — полевой суд, и всех троих приговорили к повешению. Тут-то и возникло затруднение, поскольку все знали, что если кто-то поднимет руку на священника, жизнь его потом не будет стоить и ломаного гроша. У греков с этим очень строго, к тому же все они мастерски владеют ножом. Капитан выкрикнул, есть ли добровольцы, и я выступил вперед. Я считал это своим долгом, сэр, потому что был у убитого ординарцем. Ну вот, солдат поставили в каре вокруг виселицы, и вздернул я всех троих повыше Олимпа. Когда все кончилось, капитан сказал: «Что ж, парень, теперь надо твою жизнь спасать». Он приказал каре сомкнуться, так что я оказался в центре, и мы маршем отправились в гавань. У пристани стоял пароход, готовый вот- вот отдать швартовы и отплыть в Англию. Меня быстро приняли на борт, а толпа на причале неистово волновалась, пытаясь расправиться со мной. Вы, наверное, никогда не слышали такого воя, которым они провожали отходивший корабль, зная, что им меня не достать. Я всю жизнь прожил бобылем, сэр, один, как перст, но тогда, пожалуй, один — единственный раз столько народу искренне горевало, что я уезжаю. Когда мы вышли в открытое море, мы тщательно обыскали корабль, и не сойти мне с этого места, но в трюме оказалось трое греков с ножами за поясом. Мы сбросили их за борт, и больше я о них не слышал. Может статься, они утонули. — Артиллерист самодовольно улыбнулся. — За это мне дали капрала, сэр.