Будь здоров, школяр - Булат Окуджава

Я ничего не отвечаю. А ему и не нужно это. Он забирается в кузов, зевает во весь рот:

- Иди зови ребят. Ехать надо.

- ...Погодите немного, - говорит нам мама Вики, - сейчас пирог из картофеля готов будет.

- Спасибо, нам пора, - говорю я.

- Вы пирог за наше здоровье съешьте с дочкой, - говорит Сашка.

Мы идем к машине. Маша сидит в кузове. Она улыбается нам.

- Выяснили точно. Еще тридцать километров до базы, - говорит водитель.

- Это потрясающе! - говорит Маша.

- Все сели? - высовывается из кабины Карпов.

И вдруг я вижу: бежит от дома через дорогу Вика. Она протягивает сверток. Я на ходу успеваю взять его.

- Это пирог! - кричит она. - До свиданья!

Мы долго машем ей руками.

- Как спалось? - спрашивает Сашка у Маши.

- Мы с хозяйкой - отлично, - смеется она, - а вот товарищ младший лейтенант не спал, кажется.

- Они спали, - говорит старшина.

- Ну, значит, вы не спали, - смеется Маша, - кто-то три раза за ночь будил нас, в дверь стучал: "Маша, мне надо с вами поговорить!"

- Я не стучал, - говорит старшина.

НИНА

Карпов выходит из штаба дивизии. Мы смотрим на него.

- Пополнение уже ушло к нам, - говорит он. - Мы разминулись. Ждать не стали.

- Вот и хорошо,- говорит старшина,- забот меньше.

- Будем американский бронетранспортер получать, - говорит Карпов, тоже штучка ничего себе. Берите, старшина, сапоги на складе, грузите полуторку и отправляйтесь. Мы в бронетранспортере.

Сапоги! Вот они когда. Настоящие сапоги. Вот теперь-то только и начнется по-настоящему. Сапоги... А то ведь, как обозник, в обмотках хожу. Даже стыдно. Автомат и обмотки. Ну уж теперь повоюем!

Карпов уходит по всяким отделам.

- В сапоги можно навертеть тряпок до черта, - говорит Сашка, - никакой мороз не прошибет.

- И не промокнут, - говорю я.

- Хорошо, - говорит Сашка, - тавотом подмазал и гуляй.

- И ложку можно за голенище заткнуть, - говорю я.

- Обуваться-то - одно удовольствие, - говорит Сашка, - потянул, и готово.

- Надо за ушки тянуть, - говорю я.

- Конечно, за ушки, - говорит Сашка. Он уходит знакомых поискать. Земляков. А я тоже похожу. Посмотрю, как тут люди живут.

Идет война. Идет она себе без передышки. Делает свои дела. Ни на кого не смотрит. Идет война. Ржавеет мой автомат. Ни разу я не выстрелил из него.

- Ты откуда взялся, господи?! - слышу я за спиной.

Это Нина! Она в гимнастерке. Пустой котелок в ее руке. Это же Нина...

- В гости приехал?

- Тебя искал, - говорю я, - с тех пор все ищу.

Она смеется. Она рада. Я вижу.

- Ах ты, мой дорогой... Вот дружок настоящий. Не забыл, значит?

Ей холодно стоять. Мороз ведь и ветер.

- Пойдем-ка поедим. Поговорим, что да как, да? Она тянет меня за руку. Я иду за ней. Иду за ней. Мы сидим с ней в штабной столовой. В бараке. Никого нет.

- Все уже обедали, - говорит она, - это я опоздала. Сейчас выпросим у Феди порцию.

- Федя, - говорит она в окошечко повару, - дай, Федя, супу. Ко мне дружок с передовой приехал...

И Федя наливает полную миску супу для меня. А Нина отламывает кусок хлеба от своего.

- С миру по нитке?.. - спрашивает в окошечко черный усатый Федя.

- Здесь тепло, - говорю я.

- Ну как там у вас? - спрашивает она. - Коля как поживает?

- Нина, - говорю я, - а ведь я и в самом деле тебя искал. Думал-думал о тебе... Что же ты молчала?

- А мы сейчас поедим с тобой, а потом покурим, да?

- Что же ты молчала?

- Не пошла бы я обедать, наверное, и не встретились бы.

- Вот теперь я вижу, какие у тебя глаза. Зеленые. А то вспоминаю, а вспомнить не могу. Какие они? Какие? А тут понял наконец.

- Ты ешь, ешь. Остынет. Трудно там у вас?

- Знаешь, я даже представил однажды, как мы с тобой после войны встретились. На тебе - розовая жакетка, а шапки никакой...

- Совсем никакой?

- Мы идем по Арбату...

- Да ты ешь. Холодный, наверное, суп, да?

- Мне ведь скоро уезжать. Обратно. Хочешь, я тебе письмо напишу?

- А я тут девчонкам рассказывала. Там, говорю, у меня дружок есть. Черноглазенький. На всю войну - один. А они мне не верили. Смеялись. А ты ведь помнил меня, да?

- Почему же один? Других у тебя нету?

- А другим-то ведь другое нужно...

Черноусый Федя внимательно смотрит на меня. Чего он смотрит? Может быть, жалеет, что супу дал? Может быть, он тот самый "другой"?..

- Послушай, да я ведь это всерьез. Я ведь думал о тебе. Я никогда ни о ком так не думал, как о тебе.

- Ну вот и ты тоже. - Губы у нее кривятся. - Как хорошо-то было...

А на самом краешке миски, словно червячок, одиноко повисла лапша. Белая, печальная такая. А Нина подперла щеку кулачком и смотрит мимо меня. А в зеленых ее глазах я вижу окно барака. А за ним - зеленые сумерки настают.

- А здесь даже выстрелов не слышно, - говорит Нина, - только раз бомбили.

- Послушай, Нина, - говорю я, - ну, хочешь, я буду письма тебе писать? Просто так. Как мы там живем... А то ведь пропадешь ты. Где тебя искать-то потом?

Дурочка она какая! Неужели она не понимает? Что я, соблазнитель какой-нибудь, что ли?.. Война. Это ведь не Женя. Там все казалось, казалось. А это ведь настоящее. Неужели она не видит? Я теперь понимаю все. Вот дурочка...

- Что ж ты думаешь, я как другие? Хочешь, докажу? Хочешь, при тебе сейчас домой напишу про все. Сама отправишь...

Черноусый Федя все смотрит на меня. Делать ему нечего, что ли?

- Вот и опять у нас с тобой свидание... да?

- И когда война кончится, мы поедем вместе...

- Прямо посередке войны у нас с тобой свидание. Вот только мороженым не торгуют. Федя, - говорит она, - нет ли у тебя мороженого?

- Для вас, Ниночка, все есть, - говорит Федя, - только оно у нас горячее. В виде кипяточка.

- Я когда до войны гулять ходила, всегда мне кавалеры мороженое покупали. А один был такой - не купил. Я его быстренько разогнала... А у нас в городе парк был...

- Нина, скоро мне ехать.

- Жалко мне тебя, - говорит она, - тебе не воевать надо. Много ты навоюешь, а? Только не сердись, не сердись. Это я ведь не к тому, что не можешь. Просто зачем это тебе, да?

- А тебе?

- А мне уж и подавно. Вот Федя в ресторане работал. Ресторан "Поплавок". Да, Федя? Отбивные готовил. Салаты...

- Мне ведь уезжать, - говорю я, - ты скажи, напишешь мне? Мне ведь легче жить будет.

- Напишу, - говорит она, - напишу.

Мы идем к выходу. Позвякивает ложка в котелке.

- Послушай, Нина, а тот майор, он что...

- Тот?

- Да, тот...

- О, ты его заприметил.

Мы снова останавливаемся у самой двери. Она стоит рядом со мной. Совсем рядом.

Какая она все-таки маленькая, хрупкая, тоненькая. Какая она беззащитная. Я возьму ее за плечи, за круглые ее плечи... Я поглажу ее голову ладонью. Пусть она не объясняет. Я не хотел спрашивать, не хотел...

- Ты что, жалеешь меня, да?

- Нет, только и ты меня не жалей, Нина.

- А что ж ты дальше-то делать будешь?

- Буду ждать писем твоих.

- А если не дождешься? Всякое ведь бывает...

- Дождусь. Ты ведь обещала.

- Зачем тебе это, глупый?..

Глупый я, глупый. Что-то я не так сказал. Не о том говорил.

- Вот у тебя крошка хлебная на щеке, - говорю я.

Она смеется. Смахивает крошку.

- Пора идти нам с тобой. Хватятся тебя.

- Пусть хватятся, - говорю я. - Пусть хватятся. Семь бед - один ответ.

- Смелый ты у меня какой, - смеется она. И проводит ладонью по моей голове.

Мы выходим в тамбур. Я касаюсь ее плеча. Она отводит мою руку. Очень ласково отводит.

- Не надо, - говорит она, - так лучше.

И целует меня в лоб. И бежит в начавшуюся метель.

...У штаба дивизии стоит бронетранспортер. Сашка ходит вокруг. Разглядывает.

- Сейчас поедем, - говорит он.

ПОТЕХА

Бронетранспортер - очень удобная машина. Он словно серый жук. Он всюду пройдет, отовсюду вылезет. В нем уютно. Тепло. Печка электрическая работает. Можно даже поспать на ходу.

Я не сплю. Я подремываю. Что будет к вечеру, когда мы догоним свою батарею?

Может быть, будет тяжелый бой? Может быть, никого мы уже не застанем... Вот приедем на место, буду ждать писем от Нины... А Сашка спит. По-настоящему. А Карпов сидит рядом с водителем и не то спит, не то просто уставился неподвижно в разбитую дорогу.

...А старшина привез сапоги. А если мне не достанется?..

- Товарищ младший лейтенант, - говорю я, - если бы дорога хорошая была, вот бы мы мчались, наверное. Но Карпов не отвечает. Спит, видно, Карпов.

- Федосьев, - говорю я водителю, - а хорошая теперь у нас машина.

- А я не Федосьев, - говорит он, - я Федосеев. Федосеев я. Все меня путают. И Федоскиным называют, и по-всякому. А я Федосеев. На войне-то разве разберешься: Федосеев или Федосьев? Некогда разбираться. Было раз Федишкиным назвали. Потеха ведь. А я Федосеев. Сорок лет уже Федосеев. Как говорится, с самого первого дня младенчества.

Мы везем бочку вина. Это на всю батарею. Это фронтовая норма.

- А винцом-то попахивает, - говорит Федосеев.

У него оттопыренные розовые губы, белые брови, зубы редкие, крупные. Он говорит нараспев.