Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Начались каникулы, и редакции стало не до «Четырехлистника». Теперь подруги виделись реже. Осенью Эмма продолжила обучение в школе Рагны Нильсен, Сигрид же приняла решение, изменившее ее жизнь. На вопрос Рагны Нильсен, хочет ли фрекен Унсет пойти в гимназию — она ведь так явно демонстрирует свою незаинтересованность, а желающих получить бесплатное место много, — Сигрид не задумываясь выпалила: «Нет, спасибо».

Позднее, вспоминая этот разговор в пустом классе, Унсет опасалась, что повела себя как «неблагодарный поросенок». Тем не менее, по ее словам, это было одно из немногих решений в жизни, о которых она никогда потом не жалела[37]. Возможно, пятнадцатилетняя девушка всерьез рассчитывала заняться творчеством? Или думала: все что угодно, только не еще один год на школьной скамье, потраченный на глазение в окно? Однако мать быстро положила конец мечтаниям дочери о карьере художницы. Сначала она должна овладеть профессией, которая обеспечивала бы хлеб насущный, потребовала Шарлотта, а потом уж, если хочет, пусть учится живописи. Сигрид проглотила пилюлю и поступила в Торговое училище.

Если даже у Рагны Нильсен она умирала от скуки, в особенности на уроках математики, то что говорить о бухучете в Торговом училище! Но должна же она выучиться чему-то полезному; давно было решено, что Сигрид, когда подрастет, начнет помогать матери содержать семью. Втайне она продолжала мечтать о творчестве, вот только закончит училище и курсы секретарей, а тогда можно будет подумать, как выучиться на художника. В свободное время девушка рисовала как одержимая, вырезала новые фигурки для театра в спичечном коробке или работала над иллюстрациями к книгам-миниатюрам, обычно озаглавленным на французский манер «L’illustration fevrier 1897»{5} и «Noël L’illustration 1897»{6}. Отрабатывала перспективу, которой ее обучил историк Хенрик Матисен, старый друг отца из Трёнделага и автор многочисленных иллюстраций к книгам Ингвальда Унсета. Но все-таки больше всего ей нравилось изображать деревья и цветы. Время от времени ее звали в кружок вышивания, но там она только вызывала раздражение других женщин тем, что пыталась в точности копировать цветы, какими их создала природа, — и это едва научившись стежкам! Ветви «золотого дождя» и анемоны нельзя вышивать рядом, поучала она, и что за глупый обычай изображать цветы и плоды на одной ветке — такого не бывает в природе! Женщины только смеялись.

Сигрид всегда ощущала себя непохожей на других. Собственное отражение завораживало ее с тех пор, как она себя помнила. Одно из первых детских воспоминаний — она пытается ухватить отражение в зеркале на стене одной из столовых дедушкиного особняка. Позднее она с неизменным интересом разглядывала свои фотографии, удивляясь мимолетности запечатленных на бумаге выражений лица. Иногда фотографии льстили оригиналу, в другой раз оставалось только скорбеть от их несправедливости. Сигрид рано начала размышлять над тем, как добиться желаемого выражения, и изучала собственные черты с той же педантичностью, с какой зарисовывала растения в альбом. В шестнадцать лет ее очень удручало, что она не может позволить себе обновить гардероб. Гордостью и утешением для юной девушки служили волосы, пышной густой волной ниспадавшие до бедер. Она всячески их демонстрировала. Случалось, специально просила фотографа — а фотографироваться она любила — снять ее сзади, чтобы волосы были видны во всей своей красе.

Юная Сигрид Унсет отлично осознавала, что «красива». Так ее охарактеризовала подруга по переписке, получившая от нее один из самых удачных фотографических портретов, над которым Сигрид немало потрудилась:

«По-твоему, я красива — и это действительно так, — ведь тот портрет, который я тебе послала, мне отнюдь не льстит. Мне он нравится, потому что передает характерное выражение — так по большей части выглядит то мое лицо, которое обращено к тебе в письмах, но я могу быть намного красивее. Я высокого роста, с пышной фигурой, у меня изящные руки, роскошные светло-каштановые волосы, довольно красивые глаза, а рот — рот настолько прекрасен, что я сама, бывает, восхищаюсь, когда вижу в зеркале свое отражение. Я также отлично знаю и все свои недостатки. Слишком круглое лицо и слишком густые волосы, не поддающиеся как следует укладке. Я немного косолаплю при ходьбе. Но когда я двигаюсь медленно, то могу выглядеть грациозной, и улыбка у меня красивая, а вот смеха своего я стесняюсь и совершенно не умею танцевать, кокетничать или там стрелять глазками — это мне совершенно не идет, я бы выглядела смешно, отвратительно. И поскольку я ненавижу все некрасивое и смешное, значит, по мнению мамы, я от природы настроена против танцев, смеха и молодости. Далее: мне не идет современная повседневная одежда. Гладкое черное платье, старомодный накрахмаленный воротничок, отделанный кружевами, высокие манжеты, серебряная булавка в волосах, приколотая к груди роза — вот это мне идет»[38].

Унсет точно знала, как она выглядит со стороны. После расставания с Эммой ей не хватало подруги, и она откликнулась на объявление, где искали друзей по переписке. Послала и фотографию, на которой была изображена с обвивающей голову косой. А в письме заявляла: «По характеру я самоуверенна и тщеславна, когда-то думала, что у меня неплохая голова, в школе считали даже слишком умной, но могу подтвердить, что в Торговом училище, где я теперь учусь, это не так»[39]. Благодаря объявлению в газете «Урд» Сигрид начала переписываться с ровесницей из Мальмё Андреей Хедберг, которая называла себя Дея. Сигрид словно бы нашла идеальную подругу, какую всегда искала. Не просто заполнила пустоту, оставшуюся после разлуки с Эммой, нет, это было куда больше, теперь у нее был кто-то, кому можно писать, полностью довериться. «Вообще-то я должна была учиться, но не захотела, так что меня засунули сюда (то есть в Торговое училище), где я умираю от тоски», — откровенно сообщала она[40]. Сигрид не упоминала о своих мечтах стать художницей, зато охотно показывала Дее свою «писанину». Возможно, в душе уже зрело ощущение, что литература подходит ей гораздо больше, чем живопись или театр. Выяснилось, что с новой подругой вполне можно обсуждать прочитанное. В своем первом письме Дея призналась, что провела детство среди книг: отец — заведующий книжным магазином при издательстве, мать — дочь книготорговца.

Через какое-то время Сигрид взбрело в голову, что подруга непременно должна получить представление о ее волосах. Сказано — сделано: во время поездки в Калуннборг она зашла в фотоателье и сделала несколько снимков пышных распущенных волос — спереди, сзади и сбоку. Дее она отправила фотографию с изображением в профиль, волосы струятся до бедер. В письме давался и шутливый комментарий: «Глядя на эту красоту, ты, верно, решишь, что со времени моего последнего письма я успела поступить во второсортный театр или дебютировать в опере». Ну, до этого пока не дошло, просто взбрело в голову сфотографировать «предмет моей тщеславной гордости — пусть хоть что-то останется мне в утешение, когда облысею»[41].