i cf85044c3a33e6c4 - User

Убираю руку от волос Брюса и излишне осторожно кладу ее на его шею. Однако внезапно

понимаю, что момент упущен, и поцелуи стали опять какими-то вялыми и скучными.

Дежурными. О нет, так не пойдет! Есть у меня в запасе одно средство. Опрокидываю Брюса на

спину и сдираю с него футболку. У него красивое тренированное тело. Классное. Стараюсь

смотреть туда, лишь бы только не в лицо. Целую его грудь, пресс, опускаюсь ниже, берусь за

пуговицу джинсов и черчу языком дорожку вдоль пояса, как вдруг:

— Джо, детка, ты что делаешь?

Эээ, а что, тут непонятного? Я определенно делала это и раньше. Пытаюсь продолжить,

лишь бы не начинать разговор и не упускать последнюю возможность.

— Перестань. — Он вдруг начинает чуть ли не лихорадочно вырываться. ДА ЧТО

ВООБЩЕ ПРОИСХОДИТ?! — ДЖОАННА!

Я сажусь на кровати и недоуменно на него смотрю, автоматически прикрываясь руками,

хотя вся одежда на мне и в таком порядке, что жуть берет.

— В чем дело?

— Джо, ты не шлюха какая-нибудь! Я хочу на тебе жениться, понимаешь?

— Раз так, то спать мы вместе не будем?

— Что?

— Ты считаешь, что жена не должна быть сексуальной?

— Ты и есть сексуальная… для этого не надо… брать в рот.

— Но я же раньше…

— То было раньше, хорошо?

И просто уходит, хлопнув дверью. А я сижу на кровати и смотрю в окно. Я ни черта не

понимаю!

В университете Шона Картера не меняется, кажется, ничто. Например, четверговый

семинар все еще проходит, не поверите, в четверг. Мы с Клеггом садимся позади стратегически

расположенной парты, принадлежащей нашему ректору. Настроение у меня паршивое. Потому

что мы с Брюсом с тех пор как он ушел не нашли общего языка ни в чем. И я осознаю, что

проблема не в нем, а точнее не только в нем. Я тоже веду себя неправильно, но понятия не

имею, как это исправить. Таким образом, голова моя забита отнюдь не наукой.

Когда в аудиторию под самое начало семинара входит Шон, я по старой привычке

провожаю его взглядом, однако он смотрит не на меня, а в сторону. Поворачиваю голову и

вижу студентку. Безумно симпатичная шатенка с огромными голубыми глазами. Я ее еще на

лекции защитников информации заметила, однако она вела себя так тихо, что я забыла

разузнать о ней больше. И благодаря собственной глупости теперь, видимо, каким-то образом

оказалась в лифте, у которого порвался трос, и я с высоты лечу вниз. Вниз. Вниз. Ощущения

точно такие же. А чего ты ждала, наивная, что после тебя у него никого не было? Но еще хуже

другое — мой мрачный интерес замечает тот самый парнишка-итальянец с лекции, они с

голубоглазкой сидят вместе. Стремительно отворачиваюсь и утыкаюсь взглядом ровно в

затылок Шона. В затылок Шона с гребаными вьющимися волосами! У меня такое ощущение,

что стены лифта еще и сжимаются. Я в западне. Даже когда начинается первый доклад, мне не

становится легче, там нет ничего интересного, а в рассказчике — и того меньше.

Я сижу и тереблю волосы, манжеты блузки… Я расстроена и понятия не имею, что делать.

Мне хочется встать и уйти, но не из университета, а из кошмара, в который стремительно

превращается моя жизнь.

— Что с тобой? — спрашивает Клегг.

— Все в порядке.

— Тогда перестань дергаться! — шипит из-за моей спины Хелен.

И пока не начался второй доклад, я вскакиваю со своего стула, хватаю сумку и вылетаю из

аудитории, ни разу не обернувшись. Я стою на порожке университета, оглядываясь по

сторонам. Куда пойти? Я не хочу возвращаться в квартирку с зелеными стенами. Я устала

чувствовать неправильность каждого собственного действия, а там неверно все. Вообще все!

На территории кампуса расставлены лавочки. На улице достаточно тепло, и, невзирая на

утопающие в земле каблуки, я бреду прямо по газону к одной из них. Отсюда прекрасно виден

вход в главный корпус. Мне просто необходимо подумать. Думаю, случившееся с Брюсом меня

так задело, потому что я верила, будто у нас с ним есть химия, не атомная реакция, но какое-

никакое влечение. А теперь обнаружила, что именно по этой причине он не хотел на мне

жениться. Есть такое понятие — синдром Мадонны-Шлюхи. Некоторые мужчины разделяют

брак и постель. Они считают, что жена должна быть святой, а если это не так, то и женой она

быть не может, только женщиной для развлечений. И Брюс, видимо, искренне полагает, что

теперь я должна исправиться. Может быть, Шон был прав, и брак между нами с Брюсом —

заслуга моего отца? От этой мысли в висках начинает пульсировать боль.

Проходит еще минут тридцать, и я вижу на крылечке знакомую фигуру. Клегг

оглядывается по сторонам, совсем как я, замечает свою непутевую протеже и направляется в

мою сторону.

— Конелл, что с тобой происходит? — без обиняков спрашивает Роб, плюхаясь на лавочку

рядом со мной. И хотя наша дружба прошла огонь, воду и медные трубы, он видел меня

растопленной и раздавленной Шоном, я не представляю, как признаться мужчине, что мой

жених меня не хочет.

— Дело в Брюсе.

— Я так и понял. То, что вас ничего, кроме этого колечка не связывает, очень заметно. Ты о

нем даже не говоришь. И ты не называешь вашу квартиру домом.

— Клегг, он мне чужой. Нас вообще ничто не связывает, если ты понимаешь о чем я.

Пару секунд он удивленно на меня смотрит, а потом у него расширяются глаза. О да, Роб,

ты меня правильно понял!

— Джоанна, тебе нельзя за него выходить. Это просто самоубийство.

— Слушай, ты думаешь, я мазохистка? Нет. Просто он в этой стране чужак, он не знает

никого, кроме меня и родителей. И оказался он в таком положении только потому, что решил

сделать мне предложение. Как после этого я могу его бросить на произвол судьбы?

— Да, ситуация та еще, — мрачнеет Клегг. — Но он взрослый человек, который должен

сам решать свои проблемы. Ты его не просила покидать США. Он принял это решение

самостоятельно, а значит это его вина, но почему-то ты охотно взяла ее на себя. И он позволил.

— У нас было не так все плохо. В Штатах нам было весело. Легко.

— Пока все хорошо, почти всем легко и весело, но брак — совсем другое дело. Ты не

сможешь быть женой только в хорошие дни.

— Знаю. Но это, опять же мои проблемы. Давай взглянем объективно, я еще не нашла ни

одного мужчины, с которым бы нам вместе было хорошо! Это ненормально. Мне двадцать

шесть, куда тянуть? Если я в скором времени не придумаю способ измениться и ужиться хоть с

кем-то, то стану напоминать Шона Картера, навечно запертого в комнатке с тысячей

компьютеров.

— Может, это звучит банально и забито, но ты пытаешься построиться под человека,

который того не заслуживает. Ты насилуешь себя и эти отношения. Меняться нужно не ради

идеи, а ради человека. Может, Картер и заперт в своей комнатке, но там он счастлив. А тобой

движет банальный страх.

Клегг, конечно, по-своему прав, но я еще не готова опустить руки и сдаться. Все еще можно

наладить, исправить!

Вернувшись к Брюсу, я начинаю с малого, но, как выяснилось, проблемного — сдвигаю с

мертвой точки процесс исполнения супружеских обязанностей. Без малейших непристойных

намеков, чтобы, как это ни смешно, не спугнуть своего будущего благоверного. На этот раз он

соглашается, однако, до сбитой мебели и вмятин на капотах нам как до Луны. Но это неважно.

Не-важ-но! Мои шрамы подтверждают. Они хотят быть единственными и неповторимыми.

Пятница. Даже несмотря на то, что Брюс сегодня работает в ночь, я не хочу возвращаться в

квартирку с зелеными стенами, сижу на кафедре, статьи читаю, на вход каждые пару минут

посматриваю, надеюсь, что я тут не она такая ненормальная и найдется с кем поболтать. Но,

видимо, я такая все-таки одна. Секретарша свалила в шесть-ноль-ноль, Клегг куда-то делся, а у

остальных преподавателей личная жизнь складывается, видимо, удачнее, чем у меня. Кстати,

мама вчера звонила, о дате свадьбы спрашивала. Я сделала вид, что у меня индейка подгорает,

и бросила трубку. Мы с Брюсом даже не поднимали тему свадьбы. Но сейчас солнце как раз

садится, и его лучики бликуют на колечке, снова и снова напоминая мне о моих обязанностях.

Не хочу об этом думать, поворачиваю камушек на пальце к ладони лицом. И именно в этом

момент на пороге появляется посетитель.

— Мм, привет, доктор Конелл, — зовет меня тот самый итальянец с лекции.

— Энрике Каддини, верно? — пытаюсь я отыскать в закромах памяти его имя.

— Все верно, — улыбается он.