За три моря. Путешествие Афанасия Никитина - Константин Кунин

Видя, что учение опять не идет Юше впрок, Никитин вставал и, надев купленную уже в Чапакуре туркменскую барашковую папаху, уходил в городок.

Базар Чапакура был маленький и бедный. Торговали на нем бараниной, дынями, оружием. Пряностей продавали мало. Самоцветов, кроме бирюзы[55], совсем не было.

Никитин прислушивался к речам на майдане. Ему хотелось научиться говорить по-персидски. Татарского языка здесь почти никто не знал, поэтому трудно было объясняться.

На работе и по дороге домой он твердил персидские слова:

– Белое – сефид, вода – аб, река – руд… Ну и труден язык, ох, труден! – прерывал он сам себя.

Но трудный язык давался ему довольно легко, и скоро Никитин кое-как начал говорить по-персидски.

Арабское письмо XVI в.

Постройка ханского дворца подходила к концу. Стены уже были давно возведены, и теперь рабочие занимались отделкой дворца. На окна натянули промасленную бумагу.

Яму, где брали глину, обложили камнем и провели туда проточную воду. Получился хоуз – пруд, столь любимый персиянами. Потом пришли садовники и посадили на внутреннем дворе розы, жасмин и яблони.

Тигр

Персидское серебряное блюдо VI в. Эрмитаж Санкт-Петербург

К тому времени наступила теплая, сырая зима. Шли дожди. Иногда холодало и ложился снег, но он быстро таял. Всюду было грязно, сыро. Рыба стала ловиться хуже.

– Ушла от нашего берега к туркменам, – объясняли Юше товарищи по рыбной ловле.

Прошло шесть месяцев с тех пор, как Никитин и Юша высадились в Чапакуре. Они уже довольно хорошо могли объясняться по-персидски. Афанасий завел знакомство среди купцов. Он приценивался к товарам и все изумлялся, как дорого продают в персидской земле русские товары, которые привозили сюда перекупщики, и как дешевы здесь шелка, сахар, тесьма[56].

– Поживем здесь с годок, накоплю денег и поеду в большой город Ормуз. Куплю тамошних товаров, повезу на Русь. На Руси татары и бухарцы десять денежек берут за то, что здесь в денежку обходится. Вот посмотришь, через год поедем на Русь с товаром! – говорил он Юше.

Встреча

Однажды, когда Афанасий тесал доску для ханской беседки, к нему подбежал запыхавшийся Юша.

– Беда, дяденька Афанасий, беда! – зашептал он, хотя кругом никто не понимал по-русски. – На базаре человек стоит, в трубу трубит и кличет русских. Не иначе как бакинский хозяин послал нас искать.

Никитин молча дотесал доску, потом отпросился у старшего и, надвинув на лоб папаху, пошел к базару.

В середине базарной площади, около грязного пруда, стоял человек в желтой одежде. Он трубил в трубу и кричал заунывно:

– Да помилует Аллах того, кто укажет нам русского человека, прибывшего из Баку с мальчиком! Человек невысок, борода темная, мальчик тонок. Ищет их чужеземный купец. Тому, кто найдет этого человека, будет награда!

Схватив за руку Юшу, Никитин зашагал прочь, подальше от глашатая.

– Куда пойдем, дяденька? В лес убежим? – спрашивал Юша.

– В чем есть бежать нельзя: истомимся от дождя и холода в лесу, – ответил Афанасий. – Надо домой идти, одежду взять и уходить тогда из города. Давно ли кричит? – спросил он.

– Нет, когда я давеча по базару шел, начал, – ответил Юша.

– Помилуй нас, Боже! Может быть, соседи еще не прознали – успеем уйти, – сказал Никитин.

Когда они подошли к своей хибарке и Афанасий отворил дверь, несколько человек набросились на него, повалили, скрутили руки и заткнули рот. Поймали и Юшу.

– Слава Аллаху! Идем за наградой!

Оставив одного сторожить пленников, остальные ушли.

«Господи боже мой, – думал Никитин, – пропадем! Повезут нас в Баку, отрубят мне уши и прикуют навечно к колодцу. А Юшу продадут куда-нибудь подальше».

Вдруг послышался шум. Кто-то гневно кричал, кто-то виновато оправдывался.

– Псы гончие, жалкие бродяги! Кто велел вам хватать их, кто велел вязать? Велено было найти, а вы?.. Прочь, псы!

Дверь с треском распахнулась. Кто-то перерезал веревки, стягивавшие руки Афанасия и Юши.

В дверях стоял самаркандец Али-Меджид.

В саду караван-сарая было тихо. Чуть слышно журчал фонтан. Ручеек вился меж камней и исчезал под корнями тутового дерева.

Сизый дым тянулся из-за невысокой глинобитной ограды: в соседнем саду жгли кизяк и сухие ветки, чтобы защитить от холода нежные инжирные, абрикосовые и персиковые деревья.

У фонтана на коврах сидели двое. Один был высок и худ. Борода его была слегка подкрашена хной, белая чалма красиво уложена на голове, зеленый халат из тяжелой парчовой ткани переливался синью и серебром. Другой, невысокий, плотный, сидел с непокрытой головой. В русых волосах его и окладистой бороде поблескивали седые нити. Его туркменская папаха лежала рядом. Он был одет в темную русскую рубаху и шаровары. Ноги его были обуты в мягкие козловые сапоги. Между собеседниками был разостлан дастархан[57]. На нем – рис в глубоких чашах, вода в узких глиняных кувшинах, дыня, нарезанная ломтями, сладости на подносах.

Видимо, давно уже сидели эти два человека. Риса осталось мало, собеседники уже принялись за сладости и сухие печенья, запивая их ледяной водой из маленьких синих чаш.

– Слава Аллаху, я нашел тебя! – промолвил высокий. – Когда шахский гонец сказал мне в Бухаре, что ты здесь бедствуешь, ни днем ни ночью не знал я покоя. Спешил в Чапакур, спешил разыскать тебя и отблагодарить за то, что ты для меня сделал. Как расплатиться с тобой, Афанасий? Что отдать тебе – какие сокровища, какие сады?

– Что ты, Али-Меджид! Всего-то двенадцать зернышек… – смущенно отозвался Никитин.

– У тебя их всего было пятнадцать, а ты на меня потратил двенадцать. Мы с тобой купцы, Афанасий. Двенадцать из пятнадцати – это четыре пятых! Следовало бы и тебе отдать столько же из своего добра, да я жаден, друг дорогой, клянусь Аллахом! Отдать столько мне жалко. Это – лавки, и склады, и сады, и дома, и товары в Бухаре, и в Багдаде, и в Астрахани, и в Ширазе, и в караванах, что бредут по пустыням, и в судах, что плывут по морям… А помочь тебе я хочу, – продолжал самаркандец. – Что хочешь делать, скажи? Стосковался по Родине? Поезжай на Русь! Возьми деньги, возьми товары.

– На Русь мне податься нельзя, – сказал Афанасий задумчиво, – у меня там долги великие. В долгу я как в море – ни берегов, ни дна не видно. Двенадцати зерен не хватит, чтобы до Руси добраться, а лишнего от тебя я не хочу.

– Почему гнушаешься моей помощью?! – вскричал Али-Меджид. – Я должен тебе больше, чем за двенадцать зерен. Возьми еще, друг!

– Лишнего мне не надо, – упрямо возразил Никитин.

– Как же я могу помочь тебе? – спросил самаркандец.

– От помощи я не откажусь, – ответил Афанасий. – Ты говорил прежде, что хочешь в Ормуз ехать. Возьми меня с собой! Все говорят – оттуда товар дорогой идет. Давно я надумал побывать в Ормузе. Да как одному в такой путь пускаться? Денег у меня нет, чужих обычаев я не знаю, персиян плохо понимаю. Горе на чужбине безъязычному!

– Так и сделаем! – сказал Али-Меджид. – Я поеду по здешним городам, буду скупать бирюзу и шелка. А ты будешь моим подручным, поучишься и торговле, и языку. Покажу тебе, где купить и продать выгодно.

Так Афанасий Никитин и Али-Меджид решили поехать в город Ормуз.

Путь был не близок. Город находился на скалистом острове Ормуз. Для того чтобы до него добраться, надо было пересечь почти всю Персию, проехать через несколько больших персидских городов. По этой дороге странствовало немало купцов: из Индии привозили перец, изделия из слоновой кости, драгоценные камни; из арабских земель – искусно выделанное оружие и другие товары. И хотя этот путь нельзя было назвать безопасным, купцы с товарами могли путешествовать здесь смелее, чем на побережье Кавказа и в низовьях Волги. Персидские шахи старались наказывать разбойничьи шайки, мешавшие торговле.

Начались странствования Афанасия и Юттти по персидским просторам.

По земле Мазендеранской[58]

Пожив две недели в Чапакуре, Али-Меджид отправился в город Сари́, заранее сговорившись с человеком, который сдавал лошадей внаем.

Накануне отъезда Али-Меджид, его слуга, Никитин и Юша весь день хлопотали: укладывали вьюки, закупали припасы, расплачивались с владельцем караван-сарая, с носильщиками, с торговцами Чапакура. Все устали. Легли поздно.

На рассвете их разбудил резкий, неприятный крик осла.

Юша быстро оделся и вышел из душной каморки в полутемный двор. В середине, у каменного водоема, толпились и блеяли овцы. Конюхи с руганью отгоняли их и поили коней.

Собаки лаяли и метались по двору. Куры и утки вертелись у всех под ногами.

В стороне стоял маленький пепельно-серый ослик. Он посматривал на всю эту суету, поднимал большую морду, так что длинные уши его ложились на спину, и тогда раздавался пронзительный рев.