Башня из слоновой кости. Часть первая. Подполье - Никита Андреевич Кокарев

Бытие нас всех стращает,

Даже в ласках побивает

Тело знает,

Радость муки ощущая.

Черви бытия вещают,

Разлагая кровь и воду

Это мода,

Мысли жадно поглощают.

Апоэты молча уставились на Женевьеву. В их глазах искрилось непонимание и неприятие.

– На самом деле, я хотела прочесть вам не стихи, а отрывок своего эссе на ьему проблем современной поэзии.

– О, как интересно.

– Задача поэта, создать новое стихотворение. Форма и содержание, которого, выйдет за пределы старой мысли, выразит новые смыслы, а старые облачит в эпитеты и метафоры, принципиально новые. В чем суть стихотворения о любви, которое просто описывает, личные переживания автора? Любой, затратив определённую долю усилий, напишет «Я помню чудное мгновение» или «Заметался пожар голубой».

Произведения такого рода, самовыражение, а не искусство (самовыражение не конечная цель искусства). Если главная суть твоего искусства – выражение твоих переживаний, то оно служит лишь компенсацией.

«Существуют люди, чье искусство не столько самосостояние духа, сколько компенсация какого-либо их недуга или несчастья». У.Б. Йетс «Anima Hominis».

Стал ли Китс выдумывать «волшебный мир», не будь он болезненным бедняком?

– Ты считаешь, что просто писать, как Пушкин? – перебил её Роман.

– Да, спокойно ответила Женевьева, – мнение, что Пушкин солнце русской поэзии – это стереотип. Я думала, вы с ними боретесь.

– Да, конечно, – закудахтал Виталий,– но это не стереотип. Это … аксиома.

– Хорошо, но объясните мне, пожалуйста, почему это так. Я искренне не понимаю, – осознав, что сейчас будет спор, девушка решила проявить исключительную вежливость.

– Ты читала «Пир во время чумы»? – произнёс Роман, с такой интонацией, будто гениальность этого произведения самоочевидна.

– Да, а ещё я знаю, что это перевод фрагмента пьесы.

– Какой ещё пьесы? – вспылила Юля.

– «Чумной город» Уилсона.

– Ну что вы прикопались к Пушкину, – нарочито строго произнесла Елена, – я хотела познакомить вас с Женевьевой, потому что у неё потрясающие стихотворения, а не для того, чтобы мы тут все поссорились.

– Да, конечно, – промямлил Виталий. Если бы у него был хвост, он непременно завилял бы им, – а каких поэтов ты любишь?

– Мой самый любимый поэт – Уильям Блейк.

– Никогда не слышал о таком.

– А вот я слышала. И слышала, что он был сумасшедшим, – не унималась Юля, – мы, люди искусства, конечно все немного странные, но не чокнутые.

– А кто такие люди искусства? – всё так же вежливо продолжала Женевьева. Хотя это уже давалось ей тяжелее, чем в начале беседы.

– Люди, выражающие свою натуру и делающие тем самым мир лучше. А не психи, типа твоего Блейка, поддерживающие разврат.

– Блейк поддерживал свободную любовь, – медленно и со стальным спокойствием в голосе произнесла Женевьева, в упор смотря на оппонента.

Юле стало не по себе от такого взгляда, и она увела глаза, уставившись в пол.

– Так, с меня хватит вашей ссоры, – Елена резко поднялась со своего сидения, – во-первых. Я привела свою подругу не для того, чтобы вы тут её оскорбляли, а для того что бы вы поучились у неё. Во-вторых. Что такого в свободной любви. Ну мне, например, нравится гулять с мальчиками. Гулять во всех смыслах.

В глазах Витали застыла боль.

–Пошли отсюда Женевьева, – она резко развернулась к выходу и взяла подругу за руку.

– А я думал она добрая и порядочная, – грустным голосом пролепетал Виталий, смотря в след объекту своего обожания.

Услышав это, Женевьева остановилась, задорно улыбнулась и вновь направилась к апоэтам.

– А Юля, добрая и порядочная?

– Да, – неуверенно ответил молодой человек, не понимая суть вопроса.

– Так почему же ты с ней не встречаешься? – Женевьева залилась звонким смехом.

– Ну… она… Она мой друг.

– Нет малыш, ты в неё не влюблён, только потому что она полная, – шепнула она ему.

– Нет! – вскричал Виталий, – так может подумать только тот, кто объективизирует людей!

– Ну-ну, – снисходительно улыбнулась девушка. Хоть она и была ниже собеседника, но всё же смотрела на него сверху вниз, – пока.

Девушки ушли, оставляя апоэтов, с мрачным осадком в душах, ведь смутно осознавали правоту Женевьевы, но не хотели признать этого.

– А я ведь действительно думала, что эти малолетки захотят у тебя поучиться, – виновато сказала Елена уже на улице.

– Они слишком умны, чтобы учиться, – рассмеялась Женевьева.

– Я никогда этого не понимала. Почему людям не учиться у талантливых, – негодовала Елена.

– Меня это не расстраивает. Я никого не хочу учить. И мой трактат, скорее некий радар для поиска единомышленников, а не что бы говорить кому-то «вот истина во плоти».

– Не люблю я дураков. Они такие злые.

– Да, причём топят за добро и позитив. Добро. А что такое добро?

– Чего не знаю того не знаю. Но если добро, это быть с одним мужчиной, то я лучше уж буду злой, – Елена рассмеялась.

Глава 4. Под сенью девушек в цвету.

Из-за тоски по Оле, Андрей часто ходил в «Оззи». Виделись они редко из-за учёбы. Сессия, чёрным псом ходила по пятам студентов, и Оля, у которой было много проблем с учёбой, редко выходила куда-то.

Андрей же, будучи, по словам его преподавателей «одарённым студентом» не боялся чёрной собаки, которая для него была скорее щенком, и поэтому свои выходные тратил в баре, слушая музыку и разговаривая с Виктором.

Он заинтересовывал его всё больше и больше. Андрей ошибочно полагал, что за дебрями цинизма, похабных шуток, напускной развратности, лежит доброе и даже наивное сердце. Из занятий по психологии, он усвоил, что такова защитная реакция, чрезмерно ранимых людей.

Он и не заметил, как за две недели, получил статус «свой». Это не давало ему никаких привилегий, акций или даже скидок, но само осознание того, что где-то тебя ждут, слегка обижаются, когда ты не приходишь, радовало юношу.

Андрей удивлялся от столь скорой привязанности к незнакомым ему людям. Обычно он предпочитал одиночество, которое позволяло ему проводить свой досуг среди книг и учебников. Как степной волк, он робко уходил от мира, предаваясь восторгам от прочтения книг. Но он не понимал, что его уединение не акт самостоятельного выбора, а нужда, обусловленная его стеснением и некоторым страхом перед окружающим миром с его бурными всплесками веселья и депрессий.

В пятницу, как и две недели назад, юноша пошёл в «Оззи», где уже на входе, заметил удивившую его картину.

С холодным вниманием, Виктор слушал насыщенную эмоциями речь Данила, которая сопровождалась активной, но зажатой жестикуляцией.

Увидев юношу, Виктор подмигнул ему. Данил обернулся и сразу же опустил глаза затушил сигарету и смущённо зашёл в помещение.

– Забавный он персонаж, – сказал молодой