Рандеву с Валтасаром - Чингиз Абдуллаев

К нему подсела молодая красивая женщина. У нее были длинные до плеч каштановые волосы, курносый носик, миндалевидные глаза и мягкие губы. Женщина, почувствовав на себе взгляд, обернулась и, увидев пристально смотревшего на нее Дронго, чуть покраснела.

— Ты так смотришь на эту девочку, что можешь сделать в ней дырку, — раздался за спиной хрипловатый голос.

Дронго обернулся. Рядом стоял Павел Борисов. С болгарина можно было рисовать древних греков: курчавые темные волосы, прямой нос, заросшее темной бородой лицо, большие выпуклые глаза. Он был среднего роста, но из-за своей колоритной внешности казался выше.

— Постараюсь не причинять ей вреда, — пошутил Дронго. — А ты не знаешь, кто это такая?

— Это тебя так волнует? — подозрительно прищурился Павел. — Или тебя волнует любой, кто оказывается рядом с Яцеком?

— Ты что, его личный телохранитель? — парировал Дронго. — Меня интересует красивая женщина, а не твои сентенции. Кто она такая?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Борисов. — Может быть, местная журналистка. Хотя на испанку она совсем непохожа. Может, она полька? Так говорят по-русски? Нет, кажется, правильно будет «полячка»?

— Ты поразительно хорошо знаешь русский язык, — заметил Дронго, — и говоришь достаточно чисто для болгарина.

— Я переводил Бунина и Набокова на болгарский язык, издавал Пастернака и Мандельштама, — заметил Павел.

— Прекрасно. — Дронго увидел, как молодая женщина попрощалась с Яцеком и пошла к выходу. Извинившись перед Борисовым, он поспешил за ней.

Незнакомка уже вышла из зала, когда он ее догнал. По-польски он знал лишь несколько слов. У нее была славянская внешность, Борисов не ошибался, она была явно не испанка.

— Прошу бардзо, — начал по-польски Дронго.

Женщина обернулась. В ее глазах было любопытство. «Интересно, что общего у нее с Яцеком Пацохой?» — подумал Дронго.

— Вы говорите по-русски? — спросил он неожиданно. — Такая красивая женщина должна знать и другие языки.

Незнакомка улыбнулась. Ей был приятен комплимент.

— Я говорю по-русски, — ответила она, — и могу понять, когда мне говорят комплименты.

Она говорила не просто хорошо, она даже правильно ставила ударения, что не всегда делали поляки, даже в совершенстве владеющие русским языком.

— Потрясающе, — пробормотал Дронго, — я обратил на вас внимание еще в зале.

— Я заметила, как вы на меня смотрели, — сказала она, — извините, но я тороплюсь на работу.

— Это вы извините меня, — пробормотал Дронго, — но отпускать такую красивую женщину было бы непростительной глупостью с моей стороны. Может, мы с вами встретимся?

— Я не могу, — ответила она, — я должна вернуться в наше посольство.

— Вы работаете в посольстве? — понял Дронго. — Вы дипломат?

Она замерла. Кажется, ей было неприятно, что она проговорилась.

— Да, — наконец сказала она, чуть подумав, — я работаю в посольстве. В польском посольстве. Но я не дипломат. Я только на… Как это по-русски… на стажировке. Я приехала в Мадрид только на один год.

— Как мне повезло, — сказал Дронго, — значит, у нас есть повод сегодня вечером встретиться.

— Почему? — поинтересовалась она.

— Вы знаете Мадрид и можете порекомендовать мне самый хороший ресторан в городе.

Она усмехнулась.

— Самый хороший ресторан — это самый дорогой ресторан, — сказала она с некоторый практичностью. И, чуть подумав, добавила: — Это, наверно, ресторан в отеле «Ритц».

— Вот и прекрасно, — сказал Дронго, — я приглашаю вас вечером приехать в отель «Ритц». К семи часам вас устроит?

— В «Ритц»?

Она явно заинтересовалась этим наглым незнакомцем. И смерила его взглядом с головы до ног. Он был одет в светлые брюки, купленные в лондонском «Харродсе». Обувь и ремень были от Балли. Собственно, он никогда не носил ремни другой фирмы и не надевал другой обуви. Очевидно, она осталась довольна осмотром, но, тем не менее, с прежней практичностью спросила:

— У вас так много денег, чтобы ужинать в «Ритце»?

— У меня хватит денег, чтобы пригласить вас на ужин. — усмехнулся Дронго, — можете не беспокоиться. В крайнем случае, мы заплатим вдвоем.

— Я не смогу заплатить, — сразу ответила она, но, поняв, что он пошутил, улыбнулась и спросила: — Как вас зовут?

Он назвал свое имя. Затем добавил:

— Вообще-то все называют меня Дронго.

— Это такое красивое имя?

— Название птицы.

— Интересно, — вежливо сказала она, — а меня зовут Моника. Моника Эклер.

— У вас красивое имя и необычная фамилия. — заметил Дронго.

— Я полька. Мой отец чистокровный поляк, а мама была наполовину белоруска. Так можно говорить?

— Лучше сказать — из Белоруссии. Теперь я понимаю, откуда вы знаете русский язык.

— Я училась в школе лучше всех. Я сдавала специальный экзамен по русскому языку, — сказала Моника, — и у меня были только пятерки.

Дронго не стал уточнять, почему она сказала о матери в прошедшем времени и где именно она сдавала специальный экзамен. Все это можно было узнать сегодня вечером за ужином. Он уже обратил внимание, что при выходе из зала, на ступеньках, сидела симпатичная украинка и читала книгу. Она подняла голову и смотрела на Дронго и Монику.

— Значит, договорились? — спросил Дронго. — В семь часов у ресторана «Ритц»?

— Хорошо, — кивнула Моника, — я обязательно приду.

Проводив ее до выхода, он подошел к украинке. Это была Екатерина Вотанова, аттендант украинской группы. Она была чуть ниже среднего роста, ходила обычно в брюках, носила короткую прическу, явно придав своим темным волосам красноватый оттенок, имела не совсем характерный для украинки нос с горбинкой, упрямые тонкие губы и красивые светло-зеленые глаза. Дронго поразил ее внимательный взгляд еще при первой встрече. Вотанова находилась в поездке вместе со своим молодым мужем — поэтом Андреем Бондаренко. Ей было двадцать четыре, а мужу двадцать шесть. Дронго вспомнил, что про эту семейную пару ему говорил Вейдеманис.

— Интересная книга? — спросил он Вотанову.

— Интересная, — с явным вызовом ответила она, закрывая книгу.

Дронго чуть наклонился и разобрал, что это стихи Андрея Бондаренко.

— Вы читаете только стихи своего мужа? — улыбнулся Дронго.

— Такие у меня предпочтения, — сказала она равнодушно, — кажется, вы уже сумели пригласить одну даму на ужин.

— Вы слышали наш разговор, — понял Дронго.

— Вы говорили так громко, что вас невозможно было не услышать, — заметила Вотанова.

— Это последствие ранения, — признался Дронго, — извините, если я вам помешал читать стихи. Я бы с удовольствием пригласил и вас на ужин, но, к сожалению, не могу.

— Почему? — она подняла голову.

— Вы с мужем, — объяснил он, — а значит, уже заняты.

— Какой вы целомудренный, — улыбнулась женщина.

— Это я с виду произвожу впечатление старого, глупого и лысого человека. На самом деле я молодой и пушистый. Кстати, по возрасту я гожусь вам в отцы. Мне сорок один, а вам двадцать четыре.

— На моего папу вы явно не тянете, — рассмеялась молодая женщина. — А откуда вы знаете, сколько мне лет?

— Я регулярно читаю в Интернете все сообщения о нашей группе. Это же интересно знать, с кем именно собираешься провести ближайшие два месяца.

— И вас впечатляет эта поездка?

— Очень, — с воодушевлением ответил он, — я просто в восторге.

Он отошел от нее. Неизвестно почему, но ему понравились и ее несколько дерзкие ответы, и ее глаза. Странно, что у этой молодой симпатичной женщины были такие умные глаза. «Кажется, во мне говорит женоненавистник», — подумал Дронго. — Или идиот». Почему у красивой женщины не может быть умных глаз? Впрочем, нет, как правило, это не совпадает. И дело не в самой женщине. Красивая женщина с детства находится в окружении восхищенных мужчин и считает, что для подлинного совершенства ей не обязательно развивать свой ум. Достаточно удачно выйти замуж. Очевидно, Вотанова принадлежала к другой категории женщин, которые предпочитают добиваться всего собственными усилиями.

Он вышел из здания. В саду на скамейке сидел Пьер Густафсон. Увидев Дронго, он отвернулся. У Густафсона с утра явно было плохое настроение. Дронго прошел дальше не останавливаясь. Он понимал, что швед сейчас не захочет ни с кем разговаривать. Однако неожиданно он услышал грубый голос Густафсона:

— Там наконец закончили эту пресс-конференцию?

— Да, — сказал Дронго, поворачиваясь к нему. — А вам, кажется, неинтересно там присутствовать?

— Мне вообще неинтересно жить, — поморщился Пьер.

На его заросшем рыжей щетиной лице было отвращение и к этому солнцу, и к этому городу, и к своему собеседнику.

— В таком случае не нужно было соглашаться на участие в «Экспрессе», — спокойно заметил Дронго, — ведь вы могли отказаться.

— А вы зачем согласились? — огрызнулся Пьер. — Здесь половина писателей, а вторая половина — агенты, готовые истребить друг друга. И у всех свои задачи. И мне не нравится ни этот «Экспресс», ни его участники, ни вы лично.