Коронованный рыцарь - Николай Гейнце

На другой день после похорон его сестры Павел Семенович застрелился.

Витя остался круглым сиротою.

Приехавший на похороны брат мужа Екатерины Семеновны Похвисневой, занимавший в Москве одно из видных административных мест, принял после похорон несчастного самоубийцы опекунство над сыном Павла Семеновича и увез его, вместе с мамкой, которая осталась при ребенке, уже отнятого от груди, в качестве няни, в Москву.

Таково было раннее детство Виктора Павловича Оленина, о котором он сохранил лишь смутные воспоминания.

Сознательная жизнь началась для него в Москве, в доме Похвисневых.

Семейство последних состояло из старика-отца и старухи-матери, двух сестер и сына — опекуна Виктора Павловича — Сергея Сергеевича Похвиснева.

Старики, Сергей Платонович и Марья Николаевна, жили на покое, а две сестры, Пелагея и Евдокия Сергеевны или, как их звали в семье, Поли и Додо были перезрелые девицы, считавшиеся, впрочем, в московском обществе на линии невест.

Их брат управлял в Москве учреждением, где много было чиновников-женихов, жаждавших породниться с начальством, да и у стариков Пахвисневых был изрядный капиталец, который предназначался к дележу между Поли и Додо.

Последние, впрочем, были разборчивы и «сидели в девках», как не мелодично говорил о них отец.

Белокаменные двухэтажные палаты Похвисневых находились на Воздвиженке.

Дух аристократизма, а по-тогдашнему — барства высшего круга, веял над этим семейством. Блестящее, по тогдашнему времени, воспитание, знание французкого языка, напудренные головы, фижмы — все резко отличало семейство Похвисневых даже среди других аристократических семейств первопрестольной столицы.

Кроме безвременно умершего сына Николая Сергеевича — мужа тетки Виктора Павловича, у стариков было еще двое сыновей — Сергей и Владимир.

Сергей, как мы уже сказали, служил по штатской службе в Москве, а Владимир в гвардии в Петербурге.

Маленького Витю поселили в одной из задних комнат верхнего этажа — в первом этаже были залы и гостиные — и обе барышни принялись ухаживать за новым маленьким жильцом.

Если бы не зоркий глаз мамки, он наверное был бы, согласно русской пословицы, без глазу.

Мальчик начал ходить, а затем и бегать, к величайшему удовольствию обеих барышень и в особенности старшей, Поли — красивой брюнетки с черными жгучими глазами.

Витя почему-то был привязан к ней более, чем к меньшой — бесцветной шатенке. Часто дети как-то инстинктивно симпатизируют красивым.

Поли тоже ласкала чаще ребенка. Быть может, это было причиной, что Витю не взлюбил живший в доме «дурак».

Как у всех богатых и знатных людей того времени, как это принято было даже при дворе, у Пихвисневых был «дурак».

Кроме настоящей, или напускной глупости, он отличался еще и уродством. Два горба, спереди и сзади, низкий рост и неимоверно короткие ноги придавали ему вид яйца, лежавшего на боку, из которого, как вылупившийся цыпленок, торчала маленькая голова с каким-то пухом вместо волос и маленькими зеленоватыми злыми глазами.

«Дурак», по всем видимостям, был безумно влюблен в Пелагею Сергеевну. По крайней мере она одна одним взглядом смиряла его ярость.

Он имел право всех тогдашних «дураков» ругать барина в глаза и обращаться со всеми без малейшего стеснения.

Он-то и не взлюбил маленького Витю, преследовал и пугал его, так что ребенок стал к нему чувствовать почти панический страх.

Вите было шесть лет, когда «дурак-горбун» умер. Случилось это при следующих обстоятельствах. Когда «дурак», действительно, или мнимо надоедал старому барину, Сергей Платонович приказывал его сечь.

Приносили розги, клали горбуна и хотя секли легко, почти только для вида, но он рвался, кричал и ругал барина.

Один раз, за какую-то провинность, телесное наказание было заменено обливанием водою на двор у колодца, причем «дурак» дал полную волю своим бранным излияниям.

— Дурак, черт! — кричал он на барина вне себя, а Сергей Платонович, сидя у окна, хохотал.

Эта-то забава не прошла даром несчастному обливанцу, и от последовавшей затем горячки он отдал душу Богу.

Но и после смерти горбуна, одни напоминания о нем были величайшим пугалом для семилетнего ума мальчика.

Воспоминания об этом были так живучи, что в течение всей своей жизни Виктор Павлович не мог забыть горбуна.

И даже теперь все почти рассказанное нами пришло ему на память в кабинет дяди, под впечатлением встречи какого-то горбуна на улице.

IX

КАРЬЕРА И ЛЮБОВЬ

Прошло два года — время, казалось бы, небольшое, но именно в эти два десятка месяцев в семье Похвисневых события с неимоверною быстротою сменялись одно за другим.

Жизнь, впрочем, часто подобна многоводной реке, плавно текущей до места обрыва, с которого ее доселе спокойные воды вдруг с пеной и гулом устремляются вниз, чтобы через несколько десятков сажен принять снова спокойный и величаво-однообразный вид.

Величаво-однообразная река жизни Похвисневых имела в эти два года свои пороги.

Поли и Додо, одна за другой, вышли замуж; промежуток между свадьбами был не более полугода.

Обе взяли себе в мужья, именно взяли — это настоящее выражение, по подчиненному своего власть имущего брата — молодых людей, небогатых, необразованных, но с внешним лоском, весь необширный кругозор желаний которых сосредоточивался на чиновничьей карьере.

Это были партии «не ахтительные», как выражалась горничная барышень Похвисневых, круглолицая и толстогрудая Палаша, но 'es trente aus sonnes ont leurs désirs singuliers, — заметила одна из московских злоязычниц, княгиня Китти Облонская.

Относительно лет девиц Похвисневых змеиный язычок княгини преувеличил не особенно много.

Старики Похвисневы как будто только ожидали пристроить, как говорится, своих дочерей, и через несколько месяцев после свадьбы Додо тоже один за другим сошли в могилу.

Сергей Платонович пережил свою жену Марью Николаевну ровно на сорок три дня. Отслужив в сороковой день панихиду на кладбище Симонова монастыря, где был фамильный склеп Похвисневых, он возвратился домой, почувствовал себя худо и слег.

Через три дня его не стало.

Сергею Сергеевичу сделалось как-то пусто и жутко одному в громадном доме, доставшемуся ему по наследству — сестры были выделены приданным, и он, по истечении годичного траура, женился на Анне Андреевне Макшеевой, молодой девушке, только что приехавшей из Петербурга, по окончании курса в Смольном монастыре.

Невеста принесла жениху в приданое имение близ Москвы и сто тысяч рублей ассигнаций.

Маленькому Вите ко дню свадьбы дяди Сережи пошел уже десятый год.

Надо было подумать о его образовании.

Занятия по службе и выезды с молодой женой, конечно, не позволяли Похвисневу уделять время не только для того, чтобы заниматься с подраставшим мальчиком, но даже для наблюдения за его учением.

Сергей Сергеевич списался с братом матери Вити, Иваном Сергеевичем Дмитревским, служившим в Петербурге в гвардии, и тот охотно принял на себя хлопоты о помещении племянника в один из петербургских пансионов.

Сергей Сергеевич вместе с молодой женой поехал в Петербург и повез Витю, сдать с рук которого было не столько его желанием, сколько заветной мечтой Анны Андреевны, которой шалун-мальчик, требовавший непрестанного присмотра, порядком-таки надоел.

В Петербурге Витю отдали в лучший тогда в северной столице пансион господина де Вильнева и не забыли записать, по тогдашнему обыкновению, в службу.

Он был записан в Преображенский полк сверх комплекта, и затем, благодаря связям дяди — Дмитревского, был переведен в измайловский полк тем же чином в комплект.

В пансионе де Вильнева Витя оставался недолго.

После смерти де Вильнева, он поступил в пансион госпожи Люск, а оттуда к Массоне.

Набравшись в этих тогдашних рассадниках просвещения всей иноземной премудрости, он вышел в кадетскую роту Измайловского полка.

В 1787 году Виктор Павлович уже девятнадцатилетним юношей назначен был находиться при графе Безбородко для курьерских посылок в чужие края.

Во время путешествия императрицы Екатерины в Киев и Крым в числе чиновников, составлявших свиту ее величества, находился В. П. Головкин.

Он был очень дружен с Иваном Сергеевичем Дмитревским и любил очень его племянника, а потому и взял последнего в свою кибитку во время путешествия государыни.

Из Киева молодой Оленин был отправлен курьером в Париж, с подарками к министрам французского двора: Монмареню, иностранных дел — перстень с прекрасным солитером; наследникам Верженя — полная коллекция российских золотых медалей; графу Сегюру, сухопутных сил — соболий мех и фельдмаршалу де Кастри — перстень с солитером.